Иногда она поднимала взгляд на меня. Я каким-то образом мог это чувствовать и потому тут же посылал взгляд в ответ. Наши глаза встречались, и Святая стеснительно улыбалась и отводила взгляд.

Я мог догадаться о том, что сейчас творится в её мыслях. Она подобна новорожденному ребёнку, только открывающему для себя новый, незнакомый мир. Вся её память о прошлой жизни отсутствует, девушка начала жить с того момента, когда очнулась на барной стойке вчера в Graen Wilat. И первый человек, которого она увидела, который заговорил с ней, и который объяснил ей кто она такая, что происходит вокруг и как устроен мир — это я.

Вчера у неё не было времени остановиться, подумать, собраться с мыслями — день был насыщен событиями и потрясениями. Но сегодня — другое дело. Сегодняшний день ленив и спокоен, и Святая могла позволить себе тихо предаться размышлениям, наблюдениям и попыткам осмыслить узнанное.

Я не чувствовал недоверчивости и подозрительности с её стороны. Процентов на девяносто я уверен в том, что она полностью мне доверяет и принимает всё, что я говорю, за чистую монету.

Повозка продолжала ехать по бескрайним просторам юго-восточных областей Империи, дорога была ухабистой, пассажиры внутри тряслись. Среди пассажиров были дети, некоторые из них начинали играть друг с другом, смеяться, спрашивать о чём-то родителей громким задорным голосом — но мрачные родители, находящиеся всё ещё под впечатлением от пережитого вчера, сердито шикали на них, обрывая всякую активность и веселье.

Ближе к полудню заморосил дождь. Ветер стал холоднее. Святая прижалась ко мне теснее и задрожала.

— Х-холодно, — проговорила она, стуча зубами.

Я приобнял её за плечи, крепко прижал к себе.

— Там в ящике лежат пледы! — крикнул кучер вглубь повозки, не оборачиваясь. — Кому холодно — возьмите их, укройтесь.

Я подошёл к ящику в дальнем углу повозки и достал тёплый шерстяной плед. Вернувшись к Святой, я сел рядом и укрыл одним пледом нас обоих.

— Так теплее? — спросил я.

— Да, хорошо, — прошептала она, поуютней устраиваясь у меня на плече, как на подушке.

В какой-то момент из-за пасмурной погоды, монотонного шума дождя, качки — Святая задремала. Среди припасов, что мы купили перед отъездом, у нас имелась выпивка. Я достал янтарного цвета напиток — корчмарский самогон — и принялся потягивать его прямо из бутылки. Обжигающая горло жидкость помогала немного согреться, а также отвлечься от грусти и тоски. В моём случае эти чувства были порождены вовсе не хмурой погодой — а тем, что я тоже пережил… в некотором смысле… свою личную трагедию в Graen Wilat. Святая запечатала мою магию. Каждый раз обращаясь к магии внутри себя, я натыкался на пустоту — подобную той, что ощущает человек, который трогает языком место, где недавно ещё был зуб, а теперь его нет. Эта пустота, это чувство утраты части своего тела, части себя — ужасно.

Весь день мы провели в пути, иногда останавливаясь возле придорожной корчмы. Я будил Святую, и мы вместе с остальными пассажирами покидали повозку и отправлялись в заведение. Внутри встречало тепло очага, запах деревянной отделки и древесных опилок, посыпанных на пол, аромат готовящихся блюд и алкогольных напитков. Мы согревались горячим обедом, выпивкой и теплом корчмы, а потом все вновь возвращались в повозку, и путь продолжался.

К вечеру повозка достигла населённого пункта, где все остановились на ночлег — благо, на всех хватило мест на постоялом дворе. Так закончился первый день нашего путешествия на юг.

На следующий день путь продолжился. Мы не надеялись проделать весь путь к южным областям на одной и той же повозке — когда эта достигла своего конечного пункта, одного крупного города на юго-восточной границе, мы пересели на другую.

Конечно, деньги в таком путешествии расходуются с сумасшедшей скоростью — нужно постоянно платить за постой в корчме, за проезд, за еду и выпивку… Но, благо, у меня, у Андаля, имелось достаточно денег в кошеле, чтобы мы могли продолжать наше путешествие более-менее комфортно.

Мы двигались вдоль границы, оставляя Graen Wilat и другие захваченные повстанцами и Храмом города всё дальше и дальше позади. Иногда в пути мы натыкались на занятые врагами населённые пункты — их было видно уже издалека: над городскими стенами в воздух поднимались струи дыма, свидетельствующие о пожарах, происходящих внутри. Ворота таких городов, как правило, были распахнуты настежь или выбиты, вокруг города можно увидеть шатры и отряды повстанческой и храмовой армии, а близлежащие придорожные корчмы и постоялые дворы были полны беженцев. Так наши попутчики постоянно сменялись — на место прежних мрачных людей, переживших трагедию во время атаки на их город, приходили новые, такие же мрачные, пережившие такую же трагедию. Менялись лишь города.

Святая становилась всё мрачней, наблюдая за этими людьми. Тень печали и бессильного гнева появлялась на её лице, когда она наблюдала очередной захваченный повстанцами и Храмом город, мимо которого, на почтительном — безопасном — расстоянии проезжала наша повозка.

— Какой ужас… — говорила Святая, глядя на разорённые города и груды трупов, которых захватчики вывозили за городские стены и сжигали на лугах и полях. — Какие ужасные, злые, дикие люди…

— Ты про храмовников и повстанцев? — спрашивал я.

— Да, — отвечала Святая. — Чего им не живётся спокойно? Зачем они это делают? Зачем нападают на города, убивают людей, всё вокруг разрушают и разоряют?! Сумасшедшие. Звери.

— Я же уже говорил — всё из-за религии. Храмовники ненавидят всех, кто не поклоняется их богам и не следует их доктрине. Они готовы убить всех «неверных» или с помощью насилия принудить отказаться от их верований.

— Бесноватые, фанатики. Хекс!

В последнее время Святая стала всё чаще ругаться, однако единственное бранное слово, которое она знала, было «хекс».

После каждого раза, когда это слово невольно вырывалось у неё, она смущённо смотрела на меня, как бы извиняясь, иногда даже слегка краснела. Это слово из одного из южных диалектов и довольно старое, его почти никто не употребляет сегодня. Оно грубое и означает кое-какие действия сексуального характера, поэтому не трудно понять, почему Святая каждый раз краснела и смущалась, произнося его в моём присутствии.

Вообще Святая, как оказалась, была довольно скромной, женственной и нежной дамой. Я не ожидал от неё такого. Она отводила взгляд, смущалась, стеснялась, а каждый раз, когда я проявлял галантность — подавал ей руку, пропускал вперёд — она заливалась краской.

То, что она вспомнила слово «хекс» могло быть тревожным звоночком. Как я говорил, Святая родом из деревушки или маленького городка из южных областей Империи — это слово тоже имеет южное происхождение, и почти нигде его не употребляют. Из чего можно сделать вывод, что это слово пришло из детства Святой, каким-то образом всплыло в её памяти. Не является ли это свидетельством того, что память может в любой момент вернуться?

Я тревожился, думая об этом. Однако кроме «хекса» ничего более к Святой не вернулось, и я мог лишь благодарить судьбу за это и просить богов, чтобы так дальше и оставалось.

Среди храмовников и даже повстанцев найдутся те, что знают Святую в лицо — и они смогут узнать её, если встретят, и меня это волновало. Я уговорил Святую прятать голову под капюшоном или скрывать нижнюю часть лица под шарфом — сославшись на то, что её красота будет провоцировать всяких негодяев на приставания. Святая поверила мне и послушалась. Серьёзно?! Это прозвучало для неё правдоподобно? Ей действительно верится в то, что она настолько красива?!

Мы провели в пути более трёх недель, пока, наконец, не достигли юго-восточной границы. Я решил, что мы уже порядочно отъехали от Graen Wilat, а также покинули зону, где многие пограничные города подверглись нападению Храма и повстанцев — так что можно уже и «бросить якорь». Первый же приличный город, решил я, станет нашей базой на ближайшее время.