— Долго еще? — гундит он, кружась в кресле, как маленький.

— Не ной! Начало положено. Скоро придет папа, и тогда…

— Привет, молодежь! — в комнату просовывается папино лицо и улыбается нам.

Эта улыбка не искренняя. Я слишком хорошо знаю папу, он предпочел бы, чтобы сегодня мы ужинали только семьей. А завтра бы он со спокойной душой отправил бы меня в пансион монашек на перевоспитание. Только он не учел одного: я далеко не ангел, и в церкви мне не выжить.

— Привет, па.

— Здрасьте, дядь Володь.

— Не знаю, как вы, а я голоден как волк. Подтягивайтесь тоже.

Как только папино лицо исчезает из дверного проема, я в очередной раз напоминаю Краснову, что говорить и как себя вести.

— Назовем это — «Миссия: фальшивые влюбленные», — подвожу итог я. — Все запомнил?

— Ага, — легкомысленно отзывается Краснов и идет на кухню.

Я еле поспеваю за ним, но, к счастью, он замирает возле двери на кухню, пропускает меня вперед и по сценарию выдвигает для меня стул. Мама, как назло, пропускает эту часть нашего спектакля, зато папа замечает и бросает короткий странный взгляд на Краснова. Пока мы едим салат, слышен только скрежет вилок о тарелки. Затем я подаю голос.

— У нас для вас новости, — заявляю я и вытираю губы салфеткой. — Мы встречаемся.

Я кладу ладонь поверх руки Краснова и улыбаюсь родителям. Мама удивленно таращится на меня, папа же продолжает есть, как будто бы я не проронила ни слова.

— Это правда? — мама обращается к Краснову, и я даже не знаю, что с ним сделаю, если он решит включить свою «правильность» и сказать правду.

— Абсолютная, — откликается он и неуклюже обнимает меня за плечи.

Он хоть и худощавый, но руки, блин, тяжелые. Мог бы и не напирать так. Как только мы выйдем из кухни, обещаю себе его пихнуть.

— Но… — мама настолько шокирована, что не может сформулировать мысль. — Как же…

— Не прокатит, — вдруг говорит папа, отпивая из стакана грейпфрутовый сок, затем удовлетворенно выдыхает воздух через ноздри и откидывается на спинку кресла.

Он следит за мной хитрый взглядом, затем скашивает глаза на Краснова и говорит:

— Даня — парень хороший, но он не поможет тебе, родная, с тем, что ты задумала. Мы и в правду были бы рады, если бы вы стали парой, но даже это бы никак не повлияло на твой отъезд.

Меня дико бесит, что папа так быстро раскусил мой план. Я хочу высказать свое возмущение и обиду, у меня изо рта даже вырывается какой-то булькающий звук, но Краснов сжимает мое плечо так, что мне становится больно.

— Вы зря нам не верите. Мы действительно вместе. Знаете, почему она так себя вела на именинах отца? Мы поругались. Она просто на меня злилась.

Э-э-э. То есть, Краснов видел мое показательное выступление на банкете? Вернее, наступление. На Васеньку. Странно. Я его совершенно не помню. Наверно, за книжками спрятался.

— Вы же знаете, какими порой способами женщины стараются привлечь внимание, — продолжает Краснов мягко.

— Хорошая попытка, — ухмыляясь, говорит папа, — но почему-то я тебе не верю. Моя дочь перешла все границы дозволенного, и в этот раз я намерен принять радикальные меры.

— Ничего, что я тут сижу? — встреваю я и убираю ладонь с руки Краснова, больше это не нужно, все равно не помогло. Чувствую, как нервы натягиваются, как струны. — Или вам бы было удобнее, если б я вышла? Я не поеду туда, папа! Я сбегу из дома!

— Поедешь как миленькая.

— Нет! Не поеду! Не поеду!!!

Я выбегаю из кухни, размазывая соленую мерзкую жижу по щекам. Мама уже успела запереться в своей комнате, и я собираюсь закрыться в своей. Так решаются проблемы в нашей семье.

Владимира Венерина я знаю с самого детства. Только вот раньше он казался мне большим справедливым и улыбчивым, кем-то вроде доброго медведя, а сейчас я вижу перед собой очень занятого и несчастного человека. На его голове появилась небольшая залысина, улыбка теперь выглядит неестественной, как будто кто-то стоит у него над душой и требует улыбаться, щеки впали, а живот, наоборот, округлился. Он смотрит на меня вымученным взглядом и ждет, когда я уже уйду.

— Я знаю, она бывает по-настоящему… безумной, — говорю я, — неконтролируемой. Капризной. Даже грубой. Но, если вы ее отошлете, вы можете ее потерять насовсем. Упустите момент, понимаете? Она нуждается в вас.

Эта квартира напоминает мне о наших днях детства, поэтому я все это и говорю. Я вдруг становлюсь жутко сентиментальным. В любой другой ситуации я бы наплевал и ушел. Мне давно уже по барабану жизнь Лены Венериной.

Дядя Володя снова прищуривает глаза и качает головой.

— Вы что, правда сошлись? — недоверчиво спрашивает он.

Я улыбаюсь и не отвечаю. Пусть думает, что хочет. Мое дело — высказать мою точку зрения, а уж там пусть сами решают, что с ней делать. Поднимаюсь из-за стола и зацепляюсь взглядом за детское фото Венериной, в рамке с ракушками. Там Лена недовольно смотрит в камеру, нахмурив брови и сморщив нос. Когда-то она не любила фотографироваться. Были такие времена.

— Вы отправите ее в этот пансион? — вырывается у меня, и в этот момент я презираю сам себя.

Откуда эта ностальгия, тоска по прошлому? Хватит уже лезть в чужие дела. Влез уже однажды, хватит. Разочаровался потом так, что все лето из дома не выходил.

— Это самое легкое решение, — задумчиво говорит Владимир Евгеньевич, — и я рад, что ты напомнил мне об этом. Самое простое решение, как правило, ошибочно. Нет, я позвоню в пансион и все отменю. Она останется здесь. Подожди, Даниил. Не уходи. Я не знаю, что у вас с ней за отношения, но я попрошу тебя об одном одолжении.

Я крепко сжимаю зубы, потому что я знаю, что он скажет дальше, и я не хочу ему отказывать, но и уходить в такой ситуации невежливо. Поэтому я поворачиваюсь к нему и жду.

— Присмотри за ней, — взгляд Владимира Евгеньевича мягкий и обволакивающий, прям как в детстве. — Ты же умный парень. Поднатаскай ее по предметам. Отвлеки от этих жутких байкеров. Я в долгу не останусь.

— Я, конечно, извиняюсь, — говорю я максимально спокойно, — но ее родитель — вы, а не я.

С этими словами я выхожу из кухни и думаю двинуться сразу домой, но почему-то передумываю и захожу к Венериной в комнату. Она лежит на кровати на животе, уткнувшись лицом в подушку. Может быть, она задохнулась, и мне не придется с ней разговаривать?..

— Что? — ее голос глухой и далекий.

— Ты никуда не едешь, не благодари.

Она тут же подскакивает и впивается ногтями в мое плечо.

— Не шутишь? — ее лицо блестит от слез.

— Нет. А тебе бы пора перестать уже вести себя, как пятилетняя.

— А тебе бы пора перестать вести себя, как сорокалетний! — почти что кричит она мне в лицо и отворачивается. — Тоже мне. Книжный червь.

— Сама червь. И больше не лезь ко мне, Венерина. Просьб «ради старой детской дружбы» больше быть не должно. Мы — уже не дети. И уж тем более — не друзья.

Она хочет съязвить что-то в ответ, нагрубить, обозвать меня, но этого не делает. От многочисленных усилий мускулы на ее лице еле заметно подрагивают, как рябь на экране телевизора.

— Ладно, — бормочет она.

— Ладно, — повторяю я и выхожу из ее комнаты.

Раньше мы часто здесь играли, но комната Лены с тех пор изменилась до неузнаваемости. И это хорошо. Моей подруги Лены давно уже нет. Здесь живет Венера: надменная и избалованная.

Когда я надеваю кроссовки, в горле образуется ком, который мне не удается проглотить. Зря я пришел сюда. Очень зря.

— Бэйби, ты просто конфета, — говорит Алмаз и застывает с шлемом в руках.

Мне нравится, как он на меня смотрит, но очень не нравятся эти его английские словечки, которые он так любит использовать. В такие моменты он напоминает мне первоклассника, пытающегося выговорить непонятные буквы.

— Привет, Алмазик, — целую его колючую щеку и усаживаюсь на мотоцикл, юбка слишком узкая и приходится действовать осторожно. — Подбросишь до школы?