- Золото слёз не окупит, - сказал Святослав, - и я останусь при своём, что поход тот был ни к чему. Но на то была твоя воля, а ей все мы подчиняемся.

Изяслав поджал губы. Глеб попрощался с двоюродным братом и прыгнул на борт, с удалью проигнорировав лежавшую доску, хотя расстояние было такое, что мог и рухнуть в Днепр. Но сумел, перескочил и, гордо вздёрнув подбородок, оглядел присутствующих – все ли видели его залихватское мастерство? Святослав ему улыбнулся, не ругаясь. Что для матери было бы глупостью, для отца – проявление отважности.

- До весны, Из, - протянул ему ладонь брат, и тот, не мешкая, пожал. Рад был поскорее сплавить того, в ком подозревал конкурента? Святослав не знал, как доказать свою преданность, как доказать кагану, что не претендует на его место, не мечтает сместить его, что доволен своим Черниговом и тем, как устраивается, обживается там с семьёй.

- До весны, Свят, - похлопал старший младшего по плечу, и остался стоять со своим Святополком на берегу, наблюдая, как отходит от берега рядок лодок, уплывающих в тёплый край. Может, он и сам бы хотел поплыть с ними, оставив промозглый Киев, скучную жену, нудных святых отцов и многочисленные великокняжеские дела? Изяслав любил младшего брата, и подозрения, что тот для него опасен, рождались редко, не без внешних наущений, намёков, слухов. Чаще он ощущал зависть к спокойствию, уверенности Святослава, к умению того завоёвывать авторитет, к тому, как у него всё всегда складывалось и получалось. И было очевидным, что без Святослава сейчас не решатся многие дела, что только ему можно доверить улаживание некоторых вопросов. Поэтому почти всегда Изяслава терзало в присутствии того два противоположных желания: отправить подальше, и оставить при себе.

- Тять, а правда, что в Тмутаракани зимой снега нет? – спросил быстро переключившийся на дальнейшее Глеб. Он всего раз махнул оставшимся на причале и устремил взор вперёд, на рьяное течение Днепра.

- Правда.

- С ума сойти! А почему?

- Там не бывает настолько холодно.

- Я понял, а почему там холодно не бывает?

- Бог решил, что люди там заслуживают больше тепла.

- Избранные они там, что ли? – хмыкнул Перенег. – Почему это им тепла больше отвесили?

- Где ж избранные? – с детской непосредственностью не согласился Глеб. – Они снега никогда не видят! Бог, наверное, совсем их не любит.

Святослав промолчал. Вот поэтому он никогда и не лез в богословские вопросы. Как там можно разобраться, если одно и то же для кого-то выглядит наградой, а для кого-то – наказанием? Поэтому и каганский титул его совсем не влёк. Как можно быть выше всех и устанавливать закон, если элементарно не способен разобраться, что хорошо, а что – плохо? И отец Антоний был, конечно, прав. Пресный хлеб или квасной – какая разница? Главное, чтоб хлеб вообще был, потому что с ним, в отличие от снега, было проще. Если хлеба нет – это голод и наказание. Хотелось верить, что люди достаточно здравомыслящи, чтобы не устроить огромного раскола и не начать испытывать ненависть друг к другу из-за подобной ерунды. Новый папа Римский, пришедший на место Льва Девятого, должен помириться с патриархом Михаилом. Не должна ссора двух людей влиять на целые империи!

Примечания:

[1] Тёплый плащ-мантия

[2] Император Священной Римской империи Генрих III в 1046 – 1056 гг.

[3] По ходу солнца, и против движения солнца

[4] Греческое название Апулии

Дождь долго сопровождал их. Затянутое серым холщовым полотном небо, казалось, вот-вот ляжет на плечи и обратит земли в непроглядные лабиринты тумана, что часто стоят над болотистыми чащобами. Даже ночью, когда струги причалили к берегу, продолжало лить и некуда было сунуть ноги так, чтобы исчезло ощущение сырости, словно в сапогах хлюпали лужи. Кое-как разведя костёр под навесом, путники пытались обогреться, а вот обсушиваться было бесполезно. Палая листва потеряла багряно-золотые краски и, коричневая, увядшая, жухлая, прилипала к подошвам, подолам плащей, клади, забивалась всюду.

Только на закате второго дня стало проясняться. Глеб как будто бы уже видел в светлой полосе на горизонте целый новый мир. Святослав улыбнулся его жадному взору, устремлённому вперёд.

- Море скоро узришь, - сказал он сыну.

- Оно большое?

- Огромное! Вода во все стороны – и нет другого берега.

- Страшно…

- Да, моря следует бояться. Его нужно уважать. Иначе оно затянет. Скольких оно забирает!

Святославу хотелось, чтобы сын рос отважным, но не бесстрашным до безрассудства. Глеб не должен был воспринимать всё пустым и беззаботным приключением, пусть понимает, что не всё просто в жизни, не всё – забавы и развлечения. Детским играм приходит конец. Когда-нибудь ему хозяйничать в Чернигове или Тмутаракани, а то и тем, и этим вместе, князь пока не знал, станет ли делить между сыновьями свои владения. Но в любом случае Глеб будет старшим, которого обязаны слушаться остальные, а потому его и надо крепче других уму-разуму учить.

Очередная остановка была на удобном пологом берегу, куда прибивались все судна, следовавшие по Днепру вверх или вниз. Там отдыхали торговцы, посланники, странники, раскинулось небольшое поселение, охраняемое дозорными – ещё со времён князя Владимира посылались на эти дальние, южные рубежи богатыри, сторожить от кочевнических набегов и вовремя подавать весть об их приближении.

Поужинав, Святослав оставил Глеба с Перенегом, несмолкаемо умеющим припоминать разные весёлые случаи, и решил пройтись. Иногда он любил побыть в одиночестве, подумать, посмотреть, понаблюдать. Как ещё понять людей, если не наблюдая за ними? Как понять природу, предвещающую грозу или снег, если не наблюдать за ней? Народная мудрость накапливалась, превращаясь в приметы, и по ним угадывалось, откуда подует ветер, хорош ли будет урожай. С людьми так же – можно научиться предсказывать, как они себя поведут. Святославу не нравилось то, что он угадывал в Изяславе и Вячеславе. Первый склонен к возвеличиванию себя, и чем больше будет получать власти, тем хуже станет его характер. Второй склонен к порокам, и чем больше получит удовольствий, тем патче захочет новые и новые.

- Князь, светлый князь! – донёсся где-то рядом негромкий голос. Святослав очнулся от своих дум и огляделся. Ни к кому больше здесь обращаться так не могли.

Глаза нашли источник слов. В нескольких метрах от него расположился ветхий протекающий навес, под которым разместили пленённую чудь, что везли в Царьград. Оттуда-то, от бородатого грязного старика, прилетел шёпот. Святослав подошёл к ним, тесно жавшимся от холода друг к другу, связанным людям.

- Откуда знаешь, что я князь?

- Услышал, когда нас мимо вели, в Киеве, ты с братом своим говорил, Ярославичем.

- Откуда язык наш знаешь?

- Я, князь, старейшиной был. Мы с Новгородом договоры имели, торговали, пока не изменилось всё…

Святослав нахмурился. Приглядевшись, он заметил, что это вовсе и не старик, а мужчина немногим старше его самого, только обращение с ним и те условия, в которые пленные попали, превратили его в совершеннейшего чумазого дикаря, постаревшего раньше времени.

- Я слышал, о чём вы говорили, - продолжил быстро бывший старейшина, - что ты отговаривал от похода…

Пуще прежнего опустившиеся брови черниговского князя заставили замолчать. Святославу ни к чему было, чтоб их братские распри и споры выходили за пределы теремных стен.

- И что ж? – позволил он продолжать.

- Князь, ты моя последняя надежда! Хочешь – казни меня за дерзость, убей! Да только забери себе мою дочь, не отправляй её в рабыни чужеземцам! Пропадёт ведь! - он указал на такого же покрывшегося коростой ребёнка неясного пола, одни светлые глаза хлопали из-под слипшихся волос, топорщившихся во все стороны.

Не желал Святослав вмешиваться в какие-либо дела Изяслава, но когда речь зашла о невинном ребёнке – сердце его дрогнуло. Разве узнает каган о произошедшем так далеко от Киева? Ладонь легла на мошну, привязанную к поясу.