Из-за спины Красмиры, из покоев Гертруды, показался старик отец Антоний. Услышав чьи-то шаги, она обернулась, увидела его и, вспыхнувшая и задрожавшая, сдерживающая слёзы, умчалась внутрь. Святослав вздохнул и поклонился священнику. Тот, игнорируя дождь, спустился с крыльца и подошёл к отчаливающему Ярославичу:

- Доброй тебе дороги, князь! Божье благословение! Длань Его пусть ведёт и защищает тебя от невзгод.

- Благодарю, отче, ты бы не стоял на холоде – захвораешь.

Старику уже было за семьдесят, он был сух и щупл, но глаза сияли ясностью, а в несогбенной спине ощущались силы. Вокруг него собиралась целая община, образовался монастырь, настолько глубоко и привлекательно толковал Антоний учение Христа и Слово Божье. Недаром именно он и рукоположил Леонтия, уехавшего в Ростов – большой авторитет был у этого святого человека. Но для Святослава, чтившего и церковь, и монастыри, и священников, всё равно оставалось далёким и непонятным отшельничество, когда мужчина выбирал затворничество и молитвы, а не женщину, оружие и собственный дом. Текущая в венах Ярославича варяжская кровь сопротивлялась негласно этому чужому, иноземному менталитету, пришлой культуре, к которой не было никакого отклика. Если все начнут молиться и пойдут в монастыри, что ж, род людской прервётся? Для того ли Бог создал всё живое, чтобы истребить его службою себе? Но Лика была христианкой, и христианство для Святослава относилось к неприкосновенному, как часть души его несравненной гречанки.

- Всё в руках Божьих, - ответил Антоний. И, со свойственным ему неравнодушием – тем и зажигал, заинтересовывал своих последователей, привязывал к себе – обратился к далеко не последнему вопросу, взволновавшему в эти дни многих: - Слышал ли ты, князь, о том, что произошло между Львом Девятым и патриархом Михаилом?

- Как не слышать! Слышал.

- И что о том думаешь?

- Думать о подобном дело не княжеское, а богословское.

- Зря! Зря так мнишь, - закачал головой старик. – Как раз напротив, дело это – дело рук людей не церковных, а если и церковных, то думающих не о душе, а о власти да стяжательстве, суетном и мирском.

- Почему? – удивился Святослав, из разговора с Всеволодом так до конца и не уяснивший, что там с пресным хлебом было не так?

- Потому, - взяв под локоть Ярославича, Антоний не шептал, а говорил без боязни, чётко и с напором, да только всё равно вокруг никого не было, а идущий дождь приглушал голоса, не давая им разноситься, - что за патриархом стоит император Византийский Константин, а за Львом – император Римский Генрих[2], которому Лев приходится родственником! Веришь в то, что кому-то по-настоящему важно, каким хлебом причащаться? Что это важно Господу нашему?

- Я так понял, что конфликт именно из-за этого…

- А-а! – отмахнулся, щёлкнув задними зубами, Антоний. Некоторых боковых у него уже не было. – Нет никакой разницы. Что посолонь, что противосолонь[3] ходи – Господу всяко любо, а вот то, что неподалёку от Рима земли принадлежат Константинополю – вот это и служит яблоком раздора!

- Что ещё за земли?

- Япигия[4] и Калабрия. Они подчиняются Византии. Чтобы они вышли из-под власти Константинополя, Рим стал распространять свои идеи – латинянство, со своими обрядами, своим языком. Это не потому, что оно так правильнее или вернее, а потому, что Рим хочет владеть этими землями – вот и всё!

- Вот оно что… - нахмурился Святослав. И вспомнил приходившие оттуда вести: - Но там же сейчас всюду захватывают земли норманны?

- Да, а Рим и Константинополь, вместо того чтобы объединиться и дать им отпор, разругались! – Антоний вздохнул. – Я говорил с великим князем, но ты догадываешься, какой я получил ответ?

- Что он не хочет в это вмешиваться? – хмыкнул Святослав. Он и сам бы не стал, норманны точно такие же варяги, как их собственные предки, пришедшие завоёвывать богатства, славу и новые земли. Что в том такого? Пройдёт десяток – другой лет, и они так же примут христианство, вольются в общий мир, как произошло это с Русью. А вообще… он встретил Киликию, потому что они воевали с Византией и, предложи ему занять чью-то сторону по зову совести, он бы сейчас выбрал не Рим или Константинополь, а тех самых норманнов, кто вызывал в нём неподдельную симпатию.

- Почти. Что ему всё равно. Но я рад был это слышать – рад! Потому что нельзя хвататься за один из двух принципов – за пресный или квасной хлеб – как за доказательство своей правоты. Сама постановка вопроса неверна! Не о том спорят, не ради того. И вы, князья, должны занять нейтральную сторону, не поддерживать ни Рим, ни Константинополь, не усугублять это всё!

- Да я бы и рад… но от меня вряд ли что-то зависит.

- Я был и у великой княгини, - Антоний указал назад, - она, латинянка, считает правым Льва!

- Как же это? Ведь на службы она ходит по греческому обряду…

- Да! Ходит. А в душе поддерживает Рим. Это неправильно. Когда спорят два дурака – нельзя поддерживать ни одного, - святой отец перекрестился, - пости мя Господи, раба грешного, и да упокоится душа римского патера Льва, о мёртвых худое не говорят…

- Он умер? – удивился Святослав.

- Да, ещё весной, но его легаты завершили дело анафемы.

- Безумие какое-то!

- То-то и оно! Интерес – тленный, земной, повод – божественный. А ведь это святотатство, вплетать в свою мелочную борьбу Бога!

- Согласен.

- Ты, Святослав Ярославич, храни Бога в душе, люби его, делай всё по-божески, будь милосердным, терпеливым, смиренным аки агнец, щедрым для сирых и убогих, и никогда не держись за догматы, слышишь? Слово Божье – оно ведь живое! Но нему мир создался за шесть дней! Слово животворяще, как же можно его записать и учинять вражду из-за него? Нет, вражда только из-за словес человеческих бывает, по недоумению. Обещай не вступать в церковные распри!

- Обещать не могу, отче, потому как всё равно ещё до конца не разобрался во всём. Но твоему совету следовать постараюсь, я знаю, что в твоих устах истина, и не годится из-за Бога воевать. Разве для того во имя Христа утопили, сожгли и порубили всех идолов? Для очередных споров? Нет.

- Я знал, знал, что в тебе не ошибусь! Ну, в добрый путь! Не задерживаю тебя более.

Святослав дотащил сундук до пристани, пару раз чуть не поскользнувшись на размокшей земле, и только тогда увидел, что от Детинца спускается Перенег с Глебом, а их сопровождают Изяслав со Святополком. Надо же! Брат снова забыл обиду и решил проститься? Над ним, образовывая навес, челядины несли на высоких палках какую-то плетёнку, так что на кагана не попадало ни капли воды. «Какая блажь! Как изнеженный младенец» - подумал Святослав. Как такой князь в поход воев водить будет?

- Уезжаешь? – добродушный и весёлый, подошёл Изяслав.

- Уезжаю, - младший из двух Ярославичей не стал говорить «как ты и велел», раз уж старший делал вид, что всё происходит само собой, чуть ли не без его ведома.

- Надеюсь, путь не будет слишком трудным!

Перенег затаскивал дорожные сумы и сундук на струг. Несколько дружинников уже устроились на нём, создав импровизированный шатёр в центре для укрытия от дождя. На соседний заводили партию связанной чуди, мелочно пересчитываемой полнотелым, лоснящимся купцом.

- А ты говорил, - указал Изяслав брату на рабов, - что не надо идти на них! Гляди. Хороший товар, в Царьграде заплатят золотом.

Святославу не хотелось смотреть. Воевать он воевал – убивал противников и врагов, но никогда не боролся с детьми, женщинами и стариками, не вмешивал их, делая жертвами побед и поражений. Война – дело мужчин, их амбиций, силы, любви и ненависти, представлений о правде и собственном величии, измеряющимся в распространении власти.

Разве не в каждом человеке, даже язычнике, живёт душа? Что ж их, как баранов, гонят стадом, безмолвным и лишённым свободы? Под влиянием Лики он стал приходить к таким выводам, раньше не рассуждавший о справедливости или несправедливости захватов и трофеев. К тому, что есть слуги – челядь и холопы, он относился нормально, но к продаже людей, как вещей? Было в этом что-то неестественное.