- Сколько ей вёсен?

- Одиннадцать, светлый князь!

- Она на нашем языке говорит?

- Понимает многое, говорит не очень-то.

Голова Святослава завертелась в поисках каганских людей, ответственных за пленников.

Некоторое время спустя, жаривший над походным огнём зайца Перенег перестал крутить вертел и умолк, видя, что Ярославич возвращается не один.

- А дальше-то что?.. – поторопил его Глеб, ожидавший развязки очередной побасенки. Воевода кивнул ему за спину. Княжич обернулся и увидел отца. Поднялся. На вопрошающие взгляды Святослав коротко ответил:

- Ну, Глеб, будет тебе с кем в дороге дружбу водить.

- Кто это? – поморщился мальчишка, явно не испытывавший расположения к неприятно пахнущему существу: - Фу, воняет!

- Её зовут Ауле, она поплывёт дальше с нами.

- Её?! Это девчонка?!

- Да.

- Ярославич, - покачал головой Перенег, - тебе, ужель, мало забот? Ты где её взял?

- Купил, - пробасил Святослав лаконично.

- Зачем, поведай мне, Христа ради?!

- Христа ради и купил.

Перенег вздохнул, вернувшись к жарке мяса. По соседству было множество таких же разведённых огней, вокруг которых кучковались дружинники, рабочий люд, гребцы, лодочники, чужестранцы. Пились мёды, гоготали нетрезвые, изредка буянили, но их быстро утихомиривали. Подобное походному лагерю, готовому приютить нуждающихся в крове, поселение имело в стороне и несколько изб, огороженных частоколом. Там обитали зажиточные местные, держащие хозяйства, а то и боярин или тысяцкий, способный за плату кормить или доставать что-нибудь необходимое, вроде коня, седла, одежды, обуви – мало ли что понадобится в долгой дороге бредущим неведомо откуда и куда? И непременно там должна была быть истопня[1], в которую Святослав и повёл своё внезапное приобретение.

Отмытая, девочка оказалась белёсой, как выцветшая на солнце: светлые ресницы, брови, волосы цвета топлёного молока. Вид у неё сразу стал опрятным и приятным. Князь заплатил и за то, что дали помыться, и за новое, чистое платье, которое велел достать. Однако, поразмыслив, он послал за штанами и рубахой её размера. В дороге окружать будут одни мужчины, его дружинники наполовину состоят из варягов, а у них одиннадцать лет – возраст подходящий для того, чтобы покуситься на тело, не начавшее толком формироваться. А впрочем, варяг, славянин, немец или хазарин, мужчины-воины всех мастей вдали от дома не ведают людских законов, голодны без женского внимания и потому охочи до любых утех. Поэтому Святослав переодел Ауле в мальчишку, накинул на голову капюшон плаща и попросил:

- Не показывай никому, что ты девочка. Поняла?

Обрамлённые будто заиндевевшими ресничками голубые глаза внимательно посмотрели на него и, переварив что-то, чудская дочь старейшины кивнула.

Добравшись до Днепровских порогов[2], перешли на волок. Леса оставались позади, а вперёд расстилалась голая степь, приносившая неустанные ветры, которым не было здесь преград. Святослав попросил сына присматривать за их спутницей и по возможности учить её говорить, но Глеб смутился Ауле, едва увидел отмытой и пригожей. Она же и вовсе пыталась быть незаметной и держаться подальше ото всех.

Вместе с ветрами понемногу приходило тепло, и с каждым днём чистое, голубое небо посылало согревающие лучи, снившиеся недавно в промозглых шатрах. Земля уже не чавкала под ногами, а тихими шорохами вела вдоль Днепра упругой, укрытой подсыхающей травой дорогой. Разговоры повеселели, настроение приподнялось. Приближение невиданного многими прежде края очаровывало, раззадоривало, подгоняло. Даже Святослав, тянувшийся домой, в какой-то момент обрадовался, что вновь увидит те места, куда впервые когда-то прибыл, чтобы двинуться на Византию. Его охватила сладкая ностальгия, вернувшая в дни молодости, когда самый старший брат был жив, правил отец, он сам был абсолютно свободен от всего: ответственности, обязательств, обещаний. Как бы ни любил он Киликию и детей, миг желания вернуться в ту безалаберную юность всё равно настиг. Нет, Святослав не жалел ни о чём, но кто не захотел бы попасть хоть ненадолго в ту пору, когда не было на коже шрамов, на душе грехов, на уме – досады и разочарований? Засыпая, он гадал, сильно ли изменились виданные годы назад места, как вдруг раздалось:

- Нападение! – а следом за ним, сразу же, лязг металла.

Князь подскочил, выхватив из ножен меч, всегда оставляемый рядом, в пределах вытянутой руки. Ночь была глубокая, чёрная, так что едва различались контуры людей. Перенег в секунду пробудился и тоже выхватил оружие.

- Разбойники? – бросил он вопрос, и сам тут же ринулся в бой.

- Тятя, что это? – послышался голос сына, услышав который Святослав замер, не решившись последовать за воеводой. Обернувшись, он нашёл сына и нащупал его плечо:

- Бери Ауле и к стругам, понял?

- Ты будешь биться? Я тоже хочу!

- Делай, что велено! – крикнул на него Святослав и подтолкнул прочь, туда, где ложилась спать девочка. Глаз выколи, а не видно, встала она или нет? Теперь уже времени проверять всё и убеждаться в чём-то не было, Ярославич поспешил к своим дружинникам, отбивавшимся от кого-то в казавшихся днём дружелюбными, пустых полях.

Святослав ворвался в гущу сражения, где сшибались друг с другом древки и лезвия, плечи, груди, лбы. Важно было не перепутать своих и чужих, поэтому князь окликал по именам воев, служивших ему не первый год. Нападавших оказалось вдвое больше, чем их, но они были хуже вооружены и не так умелы, среди них от силы трое или четверо имели мечи, остальные атаковали чуть ли не вилами и дубинами. Видимо, расчёт был на неожиданность, и дозорный вполне себе сплоховал, забив тревогу одновременно с появлением врага непосредственно среди них. Святослав заметил Перенега и встал к нему спина к спине; вдвоём они перебили человек шесть нападавших, после чего оторвались друг от друга и покосили ещё по паре. Схватка была яростной и горячей, раздавались стоны и предсмертные хрипы. Но, как всегда и бывает, казавшаяся для участников долгой и изматывающей, она на деле не продлилась и получаса – напавшие были повержены. Княжеский меч, обагрённый кровью, не убирался, крепко торча в руке Святослава, зашагавшего среди убитых, чтобы удостовериться: опасности больше нет. Отыскав шевелящегося, он приподнял его за грудки одной десницей, потребовав сказать, кто такие, но неизвестный хрипел и из шеи его сбоку лилась кровь, говорить он уже не мог. Чтобы не мучился, князь перерезал ему горло.

- Наших трое полегло, - подошёл к нему Перенег, пересчитавший людей и сделавший перекличку, - плюс постовой заспавшийся.

- А их сколько было?

- Если никто не убежал, то тут двадцать восемь лежит.

Святослав поднял голову в сторону Днепра, зашагал туда, услышав, как беспокойно забилось собственное сердце:

- Глеб? Глеб?!

Из темноты, из-за обсушенного на берегу струга, высунулась одна голова, за ней – вторая:

- Мы здесь, отец!

Радуясь темноте, скрывшей его страх, Святослав закрыл на мгновение глаза и выдохнул. Потом открыл, обняв подбежавшего первенца.

- Кто это были? Разбойники, да?

- Наверное, Глеб, кому ещё здесь шастать? – посмотрел на оставшуюся в стороне девочку: - Цела?

Она кивнула. Думал ли её родитель, что, отдавая князю дочь, подвергнет её такой опасности? В Святославе затаилось предчувствие, смутная догадка, что всё это не просто так, и эти нападавшие накинулись бы не на любых странников. Но если они поджидали именно их, то зачем и почему?

Едва рассвело, стоянку надо было снимать. Утреннее солнце позволило разглядеть следы ночной битвы. Кровь засохла и чёрными пятнами лежала на траве, к трупам стали слетаться птицы. Одного из погибших дружинников, что был христианин, взялись хоронить – выкопали неглубокую могилу. Князь рассматривал недругов, ища в них какие-нибудь признаки, угадывая происхождение – кто такие, откуда? Но ничего особого и примечательного не находилось, обычная разношерстная ватага, какие сбиваются вместе, чтобы грабить и жить по своему усмотрению подальше от княжеских правды и ряда.