С трудом он все же разлепил глаза, не желая дольше оставаться в неведении, и обнаружил, что вместе с Нанаши и солдатами находится посреди поляны в лесу, скорее всего принадлежащем клану Тайра.
— Долго же ты приходил в себя.
Было в голосе Нанаши нечто, заставившее Такеши насторожиться и вскинуть взгляд. Тайра стоял над ним, меньше, чем в шаге, и его руки заметно подрагивали.
— Знаешь, я говорил дяде, что твой отец не проявит благоразумие и не отступится от ваших планов, — Нанаши провел языком по сухим губам, и Такеши заметил на них белый налет. И еще сильнее укрепился в своем подозрении. — Но дядя меня не слушал.
Он завел руки за спину и принялся ходить туда-сюда, каждый раз делая едва ли четыре шага. Тайра казался нервным, будто бы задерганным и до раздражения суетливым.
Взгляд Такеши потяжелел, и он весь подобрался, понимая, что в таком состоянии от Нанаши можно ожидать что-угодно в любую секунду.
— Говорил, да. И лучше бы он меня послушал! Ведь я знаю вашу семейку как никто другой! Но дядя редко прислушивается ко мне… — бормотал Тайра, продолжая мелькать перед глазами Такеши.
Нанаши смотрел пустым взглядом прямо перед собой да и говорил скорее с собой, чем с пленником.
— Кенджи выиграл пару битв, знаешь? — он резко остановился и впился в Такеши ненавидящим взглядом. Его лицо казалось бледным в свете солнечных лучей, а вот на щеках проступили неестественные пятна румянца.
Когда Тайра подошел, Такеши смог разглядеть то, что так опасался увидеть: его до предела расширенный зрачок и лопнувшие капилляры вокруг. Нанаши облизался — в который уж раз — и развел губы в широкой улыбке.
— А дядя почему-то не разрешает отрубить тебе что-нибудь и выслать Кенджи, — он хихикнул, очевидно, не владея собой.
— Жаль, что приходится слушать дядю, да, Нанаши? — Такеши скривился, не в силах сдержать свое презрение.
До него доходили определенные слухи, но он никогда не верил домыслам людей. Но сегодня ему представилась возможность увидеть собственными глазами: Нанаши Тайра, наследник главы клана, был зависим от порошка, от белых кристалликов вытяжки проклятого растения!
Немыслимо.
Такеши было противно дышать с ним одним воздухом, не то что — говорить и находиться рядом. Он не представлял, как можно до такой степени утратить над собой контроль, как можно подчинить свою жизнь дурману.
Как можно так низко пасть.
Он неосознанно отпрянул от Нанаши, не желая чувствовать его тяжелое, сладковатое дыхание. Судя по налившемуся кровью взгляду, Тайра понял, отчего дернулся его пленник. Крылья его носа затрепетали от ярости, и он хлестнул Такеши по щеке.
Тот попытался вскинуть руки, когда понял, что кандалы на запястьях соединены с ножными кандалами тяжелой, короткой цепью.
— Ублюдок, — прошипел Нанаши, отряхнув с руки капли крови из разбитой губы Такеши.
— А дядя не станет ругать? — Минамото вытер рот о голое плечо и оскалился.
— А я не собираюсь тебя калечить.
Нанаши отошел от него на пару шагов, взбудораженный настолько, что не мог устоять на одном месте. Он то напрягал плечи и распрямлял спину, то разом обмякал, и тогда его руки безвольно свешивались по бокам; то дрожал, то замирал, чтобы через секунду стремительно развернуться в противоположную сторону.
«Бешеный пес», — подумал Такеши и покосился на стоящих в отдалении солдат.
Они были, очевидно, доверенными людьми Нанаши, иначе он не взял бы их с собой, собираясь нарушить дядин запрет.
— Ладно! — Тайра остановился и громко хлопнул в ладоши. — Некогда болтать.
— Мне бы тоже хотелось поскорее вернуться в клетку.
Такеши знал, что от его слов Нанаши лишь сильнее разозлится, но заставить себя молчать он не мог.
Слишком велико было омерзение. Слишком неприятен ему был мельтешащий перед глазами человек, поправший и обесчестивший все то, что было дорого Такеши как самураю.
— Поставьте его на ноги, — велел Тайра солдатам, и те приблизились к сидящему на траве Минамото хоть и расторопно, но все же с некоторой опаской.
Такеши пошатнулся на ватных ногах и едва не упал, все же сумев сохранить равновесие. Он спокойно встретил насмешливый взгляд Нанаши, который вертел в руках узкий и длинный нож.
— Полагаешь, причинять боль — легче, чем ее терпеть? — спросил Такеши, когда перестала кружиться голова, и он смог твердо стоять на ногах.
Тайра дернулся. Он понял, на что намекает Минамото. В тот раз, когда он попал к ним в плен, Нанаши так и не смог побороть себя и присоединиться к пыткам. Он предпочел наблюдать со стороны.
— Дядя был очень зол на меня сегодня, — вместо ответа сказал Нанаши и подошел к нему вплотную. В его глазах плясал бешеный огонь.
Он поднес нож к самому лицу Такеши, оставив продолговатый вдавленный след на его щеке. Минамото скосил глаза, внимательно следя за движением его рук.
«Лучше бы здесь, как и прежде, были подручные его дяди», — подумал он.
Он не знал, чего ожидать от не владевшего собой Нанаши.
Боль его не пугала, в отличие от сумасшествия палача.
Такеши дернулся, когда нож прочертил на его груди первую глубокую полосу. По коже тотчас заструилась теплая кровь. Он стиснул зубы и вскинул голову.
Нанаши смотрел на него внимательным, изучающим взглядом, водя по коже ножом.
Второй порез лег поверх первого, накрест.
Ноздри Тайра затрепетали, когда он жадно втянул носом воздух.
Такеши сжал кулаки, как никогда остро ощущая тяжесть сдерживающих его оков. Он не мог шевельнуть ни руками, ни ногами, хотя Нанаши стоял подле него почти вплотную. Стоял и откровенно наслаждался его беспомощностью.
Такеши знал, что не умрет сегодня. Каким бы сумасшедшем не казался сейчас Нанаши, каким бы зависимым от порошка он не был, он ни за что не посмеет нарушить прямой запрет дяди. Не посмеет сотворить с пленником непоправимого. А значит — не посмеет и покалечить Такеши.
Он был готов к боли. Необходимость стоять сейчас напротив Нанаши, не имея возможности шевельнуться, смотреть в его шальные, безумные глаза, чувствовать сладковатый запах дурмана, была куда мучительнее.
Унизительно.
Нанаши не торопился: чертил на его груди новые порезы со все возраставшей внимательностью и аккуратностью. Кровь, уже залившая живот Такеши и впитавшаяся в пояс его хакама, сейчас же почти перестала течь. Подобное состояние людей во время пыток было ему прекрасно знакомо. В такие моменты обычно он делал перерыв и ждал, пока к человеку вновь вернется чувствительность, а боль не будет казаться притупившейся.
Но у Тайра было мало опыта, и потому он продолжал.
Он распалялся все больше с каждым порезом. Запах крови туманил голову, а плотно сжатые губы Минамото, из которых не вырвалось и звука, заставляли все внутри закипать.
— Принесите мне факел! — крикнул он солдатам.
Такеши с трудом сосредоточил на нем взгляд. Мир расплывался перед его глазами, и все больше тяжелела голова. Из-за потери крови ему приходилось прилагать усилия, чтобы удерживаться на ногах, но он знал, что вскоре тело возьмет верх, и он лишится над ним контроля.
Его грудь была изборождена алеющими полосами — глубокими и не очень, длинными и нет.
Когда Нанаши принесли факел, он докрасна раскалил в огне нож и приложил его к коже Такеши над одним из порезов. По воздуху поплыл отвратительный запах сожженной человеческой плоти.
Минамото до судорог сжал челюсти, но не закричал. Он вспомнил, как наставлял его в детстве отец: «Боли нет. Твое тело — смертно, а потому — слабо. Только дух вечен. Тело предаст тебя однажды, а дух — никогда, если ты будешь достаточно силен, чтобы обуздать плоть».
И Такеши был.
Он сын своего отца, и Нанаши не дождется от него ни звука.
Он не кричал никогда, и на сей раз ничего не изменится.
Его мутило от запаха собственной жженой плоти; он вспомнил, что такое уже было с ним однажды. Тогда на память от Тайра ему осталось уродливое клеймо. Сегодня же он обрел с десяток новых отметин, которые отвратительными полосами зарубцуются на его груди. Похоже, пытки огнем доставляют Тайра особое удовольствие, иначе как объяснить их тягу к оставлению ожогов и клеймению раскаленным железом?
