Она резко развернулась и заспешила в их спальню. На татами возле двери валялся небрежно скинутый плащ, чуть дальше — пояс и куртка из грубой ткани. И лишь катана аккуратно лежала в специальной подставке, и ножны висели рядом с ней идеально ровно. Силуэт Такеши угадывался за разделявшей комнату ширмой — он умывал из глубокой чаши лицо и руку.
Позади Наоми в комнату бесшумно скользнули служанки — принесли еще теплой воды и полотенца, и собрали разбросанную одежду. Когда за ними закрылась дверь, она отчего-то робкой, нетвердой походкой подошла к мужу и остановилась, склонив голову к одной из широких створок.
— Добро пожаловать домой, — сказала она, смотря, как Такеши шумно отфыркивается и трясет головой, и капли разлетаются во все стороны с мокрых волос.
Она протянула ему полотенце, и по тому, как он взял его, Наоми с облегчением поняла, что он не злится. Или хотя бы злится не на нее.
— Здравствуй, Наоми.
Он поцеловал ее, слегка вдавив в ширму, и зарылся лицом в волосы, распустив ее прическу парой движений.
— Эй! Ты мокрый, и я укладывала волосы четверть часа! — она шутливо хлопнула его по плечу, но вскоре уже гладила ладонями спину, чувствуя, как перекатывается по мышцам напряжение. — Что-то случилось.
Она не спрашивала, но Такеши все равно кивнул. Он отстранился от нее, стер попавшие на щеку капли и подошел к встроенному в стену шкафу, чтобы достать домашнее кимоно.
— Долго рассказывать. Потом, — он махнул рукой. — Что натворили Томоэ и Хоши?
— Долго рассказывать, — в тон ему отозвалась Наоми. — Но ты очень вовремя вмешался. Я совсем оцепенела.
Такеши покосился на нее, но ничего не сказал. Они обсуждали это бессчётное число раз, но Наоми все равно боялась быть к девочкам строгой — после всего, что она натворила за прошедшие годы. И девочки не могли не почувствовать ее настрой, и потому в последнее время их выходки участились, а после отъезда Такеши они безобразничали каждый день. Но об этом она говорить мужу не будет. По крайней мере точно не сейчас.
— Ты голоден?
Такеши, помедлив, кивнул, и Наоми направилась к дверям:
— Я прикажу принести что-нибудь в трапезную.
— Лучше сюда. Хочу поговорить без лишних ушей.
Она приподняла брови в молчаливом удивлении, но ничего не сказала. Вышла в коридор и приказала первой увиденной служанке подать господину что-нибудь перекусить. Вернувшись, она помогла Такеши завязать оби, не сводя с него внимательного, вопросительного взгляда.
— Нарамаро и Хиаши-сан, — хмыкнув, пояснил Такеши. — Старик через дочь уговаривает нашего Сёгуна, чтобы ему вернули внучку.
— Вот как.
— Нарамаро, конечно, никогда мне не прикажет, — он пожал плечами. — Мы поклялись тогда Фухито. Но меня… — он сделал паузу, подбирая нужное слово, — меня беспокоит Хиаши-сан. И то, что он внушает Томоэ. Мы ведь даже не читаем ее письма деду, — Такеши выразительно посмотрел на Наоми, и она почувствовала, как на щеках проступил легкий румянец.
— Что она может писать, она еще слишком мала. И что опасного может писать Хиаши-сан такой маленькой девочке?
— Например, что ты ей не мать, — раздельно произнес Такеши. — Я думаю, Хиаши-сан через Томоэ хочет вернуть себе былую власть и влияние. Фухито очень хорошо знал, что делал, когда просил меня позаботиться о дочери. Он никогда не смел идти против главы своего клана, но он во многом не соглашался с Хиаши-саном. Если бы он не был моим другом…
Он резко замолчал, оборвав себя на полуслове, потому что услышал доносившиеся из коридора шаги. А через мгновение в спальню вошли служанки, держа в руках подносы с яствами — множество маленьких тарелочек, кувшинчиков, подставочек и пиал. Ни он, ни Наоми не проронили и слова, пока девушки с поклонами не скрылись за дверьми.
— Раньше ты не опасался говорить при слугах, — задумчиво произнесла Наоми.
— Глупость свойственна молодости, — отшутившись, Такеши ушел от прямого ответа. Он взял палочки и подцепил к себе на тарелку несколько кусочков рыбы и пару шариков из риса.
— Если бы Фухито не был моим другом, и Акико не была в девичестве Фудзивара, к Хиаши-сану сейчас никто не прислушивался бы, — Такеши продолжил прерванную мысль. — Нарамаро слушает его, потому что у него нет выбора, — он хмыкнул. — Но время Фудзивара — в былом величии, в котором себя запомнил старик — ушло, — жестко закончил он.
— Пора рассказать Томоэ, как умерли ее родители, — Наоми некоторое время раздумывала над своими словами, прежде чем решилась заговорить. — Я знаю, раньше я считала иначе… но то, что ты говоришь!.. давай отдадим ей часть писем отца и их с Ёрико дзисэй?
Отложив в сторону палочки, Такеши задумчиво побарабанил пальцами по столу.
— Я не хочу ее терять. Ни ее, ни Хоши, — глухо сказала Наоми, отвернув в сторону лицо.
— Не потеряешь, — спокойно возразил он. Тот, кто не знал Такеши, мог бы даже подумать, что он говорит мягко. — Они просто взрослеют и проверяют степень того, что им дозволено.
— Ты тоже проверял? — она улыбнулась, представив маленького Такеши.
— Конечно, — он широко ухмыльнулся. — Отец выпорол пару раз, и я как-то поумерил свой пыл. Но, видишь ли, поскольку в моем клане не бьют дочерей… придется разговаривать.
Наоми рассмеялась, хотя не было похоже, чтобы Такеши шутил. Во всяком случае его лицо хранило серьезное выражение. Он в ответ пожал плечами и вернулся к еде, и Наоми вдруг захотелось отложить все тяжелые разговоры на потом.
У нее еще будет время рассказать ему, что они лишились с потерей клана Токугава половины своего дохода, и она подготовила перечень расходов, которые необходимо урезать. И не все из них можно урезать безболезненно.
Завтра. Они поговорят об этом — и о многом другом — завтра. О том, что обильные летние дожди, которых не помнили даже старики, подтопили несколько деревень и привели к оползню, уничтожившему одно из наиболее плодородных рисовых полей. О том, что самураям пора менять доспехи, и на это нужно золото, которого и так не хватает. О том, что от Асакура пришло письмо — он зовет их приехать и на этот раз все же познакомить Хоши и его внука. О том, что для Томоэ уже давно пора присматривать жениха. О том, что Ханами ждет дитя и вновь станет матерью, а она — Наоми — нет. О недовольстве среди крестьян, о котором ей рассказал вернувшийся из объезда деревень Масато. О полупустых хранилищах, которые пора заполнять. О скудном урожае, к которому нужно готовиться, и о полуголодной зиме, которая их ждет. О том, что на границах их земель начали промышлять разбойники…
Она вздохнула и подавила порыв немедленно дотронуться до Такеши, прижаться, почувствовать его тепло. Она же не дитя, чтобы искать утешение у взрослого!
— Обсудим завтра.
Наоми вздрогнула и подняла на Такеши недоверчивый, удивленный взгляд. Кажется, он уже давно закончил трапезу и смотрел на нее все это время.
— У тебя по-прежнему все написано на лице, — он протянул руку и провел кончиками пальцев по ее щеке. Прикосновение вышло шершавым, грубоватым — как его кожа. — Я устал после Камакуры. Если твои новости могут подождать, то пусть.
— Могут, — она кивнула со слабой улыбкой и перехватила его ладонь, накрыв сверху своей, и потерлась щекой.
Он сказал, что устал. Не впервые ли за все годы их брака? Для него признаться в таком — как расписаться в собственной слабости. Такеши не позволял себе подобного ни разу. Но даже он был человеком — уж это Наоми поняла давно.
— Идем, — она встала и, не отпуская руки, потянула его за собой. Ей все же пришлось разжать пальцы, чтобы Такеши мог опереться на здоровую руку. Прошло то время, когда он мог встать с колен, не касаясь татами. Исчезло под грузом полученных ранений и пережитых пыток.
Они дошли до футона и она заставила его снять домашнее кимоно и остаться в хакама, и в кои-то веки Такеши ей не противился. Шелковая ткань с тихим шелестом опустилась на татами, и Наоми подтолкнула мужа к футону, чтобы он лег на живот. Она опустилась на него сверху и долго мяла-гладила-массировала напряженные спину и плечи, разминала уставшие мышцы, водила пальцами по старым шрамам, едва ощутимо касалась губами редких родинок. И через какое-то время она почувствовала, как он расслабляется, как становится податливее, как перестает ей сопротивляться — пусть даже неосознанно. Ей даже показалось, что он задремал — пока Такеши не перевернулся, мягко отстранив ее руки, и не подмял под себя. В тот раз она действительно поняла, что значит заниматься любовью.
