— Я велел ей отдохнуть. Она уже засыпала на ходу, — глухо отозвался Такеши, повернувшись к Наоми спиной.

До утра ему нужно решить, что делать дальше. Он не сможет ничего утаить от Наоми, если вдруг отошлет прочь ее любимую служанку и сводную сестру. Или прикажет пробовать ее еду. Да и будет ли от такого приказа толк? Рю-сама говорит, и он сам так думает, что травили не столько Наоми, сколько его детей. И не ядом, а безобидным снадобьем, которое не причинит вреда никому, кроме женщины в тягости. И потому бессмысленно пробовать еду Наоми. И уже поздно…

Голова шла кругом, и он провел забинтованной ладонью по глазам. Он шел по темному, безлюдному дому, мягко ступая босыми ногами по татами, и не ощущал привычного спокойствия, которое было с ним всегда, стоило лишь пересечь границы поместья. Он не смог распознать противника в самом сердце своих земель. Он пустил его так близко, как никого и никогда не пускал. Он был глупцом.

Взяв с собой пару пресных лепешек, он вернулся в спальню. Весь обратный путь Такеши рассматривал их и все думал: не несет ли он своей рукой Наоми яд?

Его жена лежала на футоне, когда он вошел, и это на короткое мгновение заставило застыть его на месте. Она не ночевала в их спальне уже много недель… Наоми приподнялась на локте ему на встречу, скривившись от боли, и дрожащей рукой взяла лепешку.

— Спасибо, — выдохнув, она опустилась на футон и сцепила зубы, чтобы втягивать воздух носом. Так она пережидала обычно болезненные всплески внизу живота. Кажется, короткая прогулка утомила ее куда сильнее, чем она думала.

Такеши смотрел на нее и хмурился. Его неприятно поразила обреченность, с которой она относилась к боли. Та стала обыденной частью ее жизни, словно питье или еда. Наоми настолько привыкла, что почти перестала обращать внимание, и лишь терпеливо ждала, пока закончится очередной приступ.

Он слишком хорошо знал, на что это похоже. Только он жил так, когда его пытали во время войны. А его жена — в мирное, тихое время в поместье его клана.

— Спасибо, — сказала Наоми еще раз, когда смогла говорить, и принялась отщипывать от лепешки небольшие кусочки.

Устроившись на боку и положив ладонь под щеку, она наблюдала с футона за Такеши. Он убрал в сторону миски и разбросанные окровавленные бинты, выплеснул грязную воду, собрал мешочки с сушеными травами. Он не терпел беспорядка ни в чем, и при необходимости спокойно обходился без слуг.

Взгляд Наоми жег его сильнее клейма, он ощущал его всей кожей. И по-прежнему не смотрел ей в глаза. Даже когда лег рядом с ней на футон, словно и не было последних недель.

— Я зря сказала сегодня, что ты во всем виноват. Это были злые, незаслуженные слова. Прости. И за все, что я говорила раньше, тоже прости. Это не твоя вина.

У Такеши перехватило дыхание. Он молчал, потому что язык не поворачивался ответить. Что ему сказать? Что он прощает? Он?..

Возможно боги, в которых он никогда не верил, все же существовали, потому что полусонная Наоми забылась в тревожной дреме, и ему не пришлось ей отвечать.

Ту ночь он провел без сна: скользил взглядом по потолку, наблюдая, как сменяются на нем тени, следуя за светом луны. Вслушивался в дыхание Наоми, которая не знала покоя даже во сне. Вглядывался в ее лицо так, словно никогда не видел: сведенные, нахмуренные брови, продолговатая складка, залегшая на лбу, опущенные уголки губ. Он очень давно не слышал ее смеха, не видел улыбки.

Она страдает из-за тебя.

— Это ты меня прости, — одними губами выдохнул Такеши и поцеловал ее в лоб.

Он поклялся, что найдет того, кто стоит за всем. Поклялся, что больше не допустит такого. Поклялся, что защитит Наоми.

Только вот кому нужны были его клятвы, если она уже потеряла своих детей?..

***

Она проснулась от пения птиц, и в первые минуты после пробуждения в ее голове царила безмятежная пустота. Она не сразу осознала свое тело, не сразу вспомнила, где находится. А вспомнив, удивилась. Она заснула в комнате мужа — их комнате — и спала долго и спокойно, не подрываясь среди ночи от малейшего шороха, не вздрагивая от кошмаров.

Такеши рядом не было, и, коснувшись его футона, Наоми почувствовала под ладонью прохладу шелковой ткани. Через прозрачные седзи комнату наполнял солнечный свет, и значит, она проснулась сегодня гораздо позже, чем обычно, и, кажется, даже проспала завтрак. Впрочем, она не появлялась на нем в последнее время, так что едва ли ее сегодняшнее отсутствие кого-то удивит.

Уже привычно Наоми сперва перевернулась на бок, осторожно подтянула колени к груди и лишь затем начала медленно вставать. У нее часто кружилась голова, и резкий подъем мог привести к потере сознания. Раньше она осторожничала из-за того, что носила ребенка, сейчас же — в силу глубоко укоренившейся привычки.

Наоми проснулась одна и удивилась. Оказалось, она почти и не помнила, каково это — просыпаться одной и не чувствовать рядом привычную тень Ханами или Мисаки. Но она недолго пробыла в одиночестве. Наоми успела лишь умыться прохладной водой из кувшина, когда в спальню бесшумно скользнула Хоши. И Наоми даже не услышала, как ее дочь раздвинула дверные створки.

Девочка замерла на пороге. Сквозь ширму, разделявшую комнату на две части, она видела силуэт женщины. Неужели это ее матушка? Но ведь все говорили ей, что она ужасно больна, и разве могла бы она стоять?..

— Мама? — неуверенно позвала Хоши, отчего-то робея и не решаясь зайти за ширму. Она переступила с ноги на ногу и прикусила изнутри губу.

— Доброе утро, милая, — Наоми показалась на глаза дочери, слегка опираясь рукой на ширму.

— Мама! — Хоши кинулась к ней, но вовремя осеклась, увидев, как та отшатнулась и даже выставила вперед руку.

Наоми скривила губы и вымученно улыбнулась.

— Будь осторожнее, милая. Я еще не до конца оправилась, и тебе лучше не подходить слишком близко, а то заболеешь сама.

Хоши почти надулась, выпятив вперед нижнюю губу, но радость от удавшейся шалости перевесила ее обиду, и потому уже вскоре девочка вновь заулыбалась. Ведь она все-таки пробралась к матушке, хотя отец и запретил. Но он занят все утро чем-то совершенно непонятным — она даже завтракала в одиночестве, потому что отец вместе с пожилым мужчиной, которого все называют лекарем матушки, не выходит из своих комнат.

— … и служанки бегают по поместью все утро, и тетушка Ханами постоянно сердится. Матушка, отчего такой переполох, к нам же просто ненадолго приедут гости?.. — Хоши щебетала, не думая, выплеснув на Наоми шквал новостей. — Хотя отец сказал вчера, что это очень важные гости, а еще я увижу своего жениха. Правда, вчера я плохо отвечала отцу и не смогла назвать всех Асакура, но я учила имена полночи, теперь точно готова.

Хоши лежала на животе на футоне, подперев подбородок согнутыми в локтях руками, и болтала в воздухе ногами, наблюдая за расчёсывавшей волосы матерью. Наоми слушала ее несколько оторопело, совершенно не успевая за скачками мыслей дочери.

«Так вот, значит, о каких гостях говорила вчера Ханами. Мы ждем Дайго-сана», — она провела расческой по волосам в последний раз и нахмурилась. Голову давно следовало вымыть.

— Тебе лучше, матушка? Меня вчера не пустили к тебе, — Хоши внезапно прекратила болтать и посмотрела матери в глаза. В ее взгляде Наоми увидела недетскую тревогу. — Сказали, ты очень сильно больна.

— Лучше, — дрогнувшим голосом отозвалась Наоми.

И она не соврала. Сегодня ей уже не хотелось умереть. По сравнению с тем, что она чувствовала вчера.

— Я рада, — Хоши переползла к ней по татами и осторожно потерлась щекой о бок.

Наоми беззвучно всхлипнула, резко втянула носом воздух и обняла дочь за плечо.

— Значит, сегодня ты увидишь Санэтомо-куна? — нарочито весело проговорила она, чтобы отвлечь и себя, и дочь.

— Да, — девочка с воодушевлением закивала. — А когда ты увидела отца в первый раз?

Наоми прикусила изнури щеку. Едва ли история их с Такеши встречи являлась подходящим рассказом для маленькой девочки.