кий свет, и даже лампочка внутри лифтовой кабины сменила гнев на милость.

— Но это же… Это же Стефанов! — На Кордине лица не было после падения, но тем не менее ему удалось приподняться и встать на ноги. Держался он для своего возраста просто отлично.

— Кто такой этот Стефанов?

— Один из пропавших охранников. Мы месяц назад сообщили родственникам о его смерти!

— И, как видите, не ошиблись.

— Но я готов поклясться, что все это время здесь никого не было, ни одной живой души!

— Я вам верю, успокойтесь. И может быть лишь одно объяснение всем этим странным событиям. Здесь есть вход в местный портал. Никому не известный вход…

— Что такое портал?

— Туннель, не существующий в обычном пространстве, но тем не менее с его помощью можно перемещаться на огромные расстояния.

— Вы хотите сказать, что Стефанов был предателем?

— Скорее всего, нет. Я почти уверен, что человеком он перестал быть сразу же после того, как пропал. Сейчас им управляли, словно куклой. Так что вы не ошиблись с извещением о его смерти. Солдат Стефанов перестал существовать в качестве человека в день своего исчезновения!

— Это значит, что с каждым из нас может случиться то же самое?! — Кордин побледнел еще больше. Это известие напугало его сильнее всего остального. — Но ведь и я бывал в этом помещении неоднократно — выходит, и я… И со мной…

— Успокойтесь. Все не так просто. Овладеть мозгом волевого человека, который сопротивляется воздействию, они не могут, — сказал Танаев, а про себя добавил: «По крайней мере большинство из них». И сразу же приказал: — Вызывайте охрану. Пусть несут фонари — свет здесь в любую минуту может погаснуть, а мне нужно тщательно осмотреть помещение.

— Но я не могу! — неожиданно заявил Кордин. — В этом помещении соблюдается режим особой секретности, а у них нет допуска! Стефанов был последним из охранников, у кого был допуск в это помещение арсенала!

— Не нужна больше никому ваша секретность. Все, что хотели узнать наши враги, они уже узнали. И не забывайте, пожалуйста, что я все-таки являюсь Главнокомандующим имперской армии, так что выполняйте приказ, господин генерал!

Это напоминание подействовало на Кордина словно ушат холодной воды. Он вытянулся в струнку и отчеканил:

— Слушаюсь! — после чего трусцой побежал к лифтовой кабине, в которой была кнопка селектора прямой связи с караульным помещением. Вскоре весь уровень наполнился суетящимися людьми и сверканием аварийных фонарей, которые заменили вновь потускневшие лампочки.

Да только ничего они не нашли. Никаких следов портала, ни малейшей трещинки на каменных стенах. И все-таки портал здесь был. Танаев чувствовал особое завихрение в пространстве, всегда появляющееся в том месте, где существовал портал.

Танаев вспомнил лес за своей спиной после того, как он прошел мимо Цербера и вновь очутился на Земле, там тоже не было никаких следов портала.

Возможно, существовали односторонние порталы — только на выход, и возможно, существуют какие-то особые способы для их обнаружения. Слишком мало он знал об этих образованиях.

Валамские монахи знали о них гораздо больше, и оставалось только терпеливо ждать прибытия застрявшего где-то обоза из Валама.

Лишь через неделю после той памятной ночи, когда Танаев с помощью Леоны избавился от Талы, он решился встретиться с девушкой. Она, со своей стороны, не предпринимала никаких попыток увидеть Танаева и ни разу не появилась во дворце. Обоза из Валама все не было, и Глеб не находил себе места от беспокойства.

Ему нужен был кто-то, кому он мог пожаловаться на горькую судьбу человека, взвалившего на себя слишком тяжелую ответственность. И, конечно же, ему хотелось повторить ту памятную ночь, разумеется, не ее начало.

Первое настоящее свидание всегда оставляет после себя след какой-то неопределенности и незавершенности. Еще неизвестно, во что выльются отношения двух людей, неравнодушных друг к другу, когда в их жизнь жаркой волной врывается ночь первой настоящей близости.

Она может усилить чувство взаимной симпатии, а может и напрочь его перечеркнуть, превратив их отношения в банальное сексуальное увлечение.

Танаеву хотелось повторить прошлое свидание, и одновременно с этим он боялся встречи с Леоной, испытывая никогда раньше не свойственное ему чувство робости.

За его долгую жизнь у него было достаточно связей с женщинами, мимолетных и достаточно длительных, но никогда раньше он не испытывал ничего подобного. Ему, как мальчишке, хотелось повторять про себя ее имя, придумывать ей различные ласковые прозвища, которые он никогда бы не решился произнести вслух.

С утра, вспомнив о Леоне, он испытывал яркую вспышку чувств, подъем, заставлявший его мысли работать четче, словно он купался в ритме какой-то волшебной мелодии, и Глеб очень боялся, что после второго свидания это волшебство исчезнет.

Его задевало то обстоятельство, что Леоне, хоть и не по своей воле, пришлось стать любовницей многих дворцовых щеголей, которые теперь ухмылялись за его спиной. Фрейлины его величества не имели права отказывать никому из дворян. Собственно, институт фрейлин представлял собой высококлассный бордель, приносивший казне немалый доход. За право посещений апартаментов, в которых обитали фрейлины, полагалось вносить в казну изрядную сумму в виде добровольных пожертвований, и большинство дворян охотно на это шли. Подобное поведение не только не считалось зазорным, но, наоборот, всячески приветствовалось даже женами придворных, поскольку в значительной мере освобождало от условностей их самих.

Танаев собирался прикрыть эту лавочку, но не спешил с этим, опасаясь вызвать волну недовольства среди нужных ему для подготовки армии дворян.

Большинство из этих хлыщей, сотрудничавших с бывшим канцлером, он вышвырнул из дворца. Но некоторые все же остались — по той причине, что Танаев не считал возможным губить карьеру человека только из-за личной неприязни, не подкрепленной объективными фактами деятельности во вред государственным интересам.

Откладывать дальше встречу с Леоной становилось неприлично, и Танаев велел подать свою «деловую», не украшенную роскошными канцлерскими гербами карету. Вообще-то он предпочитал ездить верхом, но по городу вынужден был передвигаться в закрытой карете, чтобы не привлекать излишнего внимания столичных зевак.

Когда мажордом доложил о том, что карета подана, вмешалась ее величество Судьба, не давшая Танаеву выехать. К крыльцу подбежал посыльный и, еще не успев подняться по ступеням, закричал:

— Едут! Они едут!

— Кто едет? Говори толком!

— Монахи едут! Большой отряд входит в западные ворота!

Пришлось отложить поездку по личным делам и отправиться на встречу с валамцами, которую Танаев с таким нетерпением ждал уже второй месяц.

На площади за западными воротами стройными рядами выстроились всадники в черных рясах и капюшонах, почти полностью скрывавших их лица.

Лишь у командира с большим серебряным крестом на рясе капюшон был откинут. Танаев сразу же узнал в нем Альтера, обязанного ему спасением из плена. Это была хорошая новость. Альтер далеко продвинулся в монастырской иерархии за то время, что они не виделись, если ему доверили такую ответственную миссию.

Танаев был уверен, что договориться по всем сложным вопросам взаимодействия с этим человеком ему будет нетрудно.

Вновь прибывших разместили в имперских казармах, благо места там было более чем достаточно. Потери на пограничных заставах и дезертирство уменьшали численность имперской армии с катастрофической быстротой, и Танаеву никак не удавалось замедлить этот процесс. Боеспособность регулярных имперских частей оставалась весьма сомнительной, и Танаев все настойчивей добивался перевода под свое начало императорской гвардии — единственного по-настоящему боеспособного соединения, но император сопротивлялся этому с завидным упорством, и пока что сдвинуть с места эту проблему у Танаева не получалось.