В последний раз в отчаянной попытке он потянулся к своему волшебному мечу, скрытому за пределами реальности, и вновь наткнулся на холодную, непроницаемую стену. Он еще успел подумать: «Будь ты проклят, капризный инструмент бога, разрушивший древние цивилизации!» Он хотел сказать еще что-то в равнодушную мертвую пустоту, но в это мгновение на его голову обрушился удар палицы. Мысль осталась незаконченной.

Мир вокруг Танаева завертелся и исчез, погрузившись в полную тьму.

Когда он через полчаса — или, быть может, через тысячу лет — открыл глаза, тьма вокруг него стала еще плотней. Дикая головная боль мешала думать, вновь провалиться в небытие казалось желанным спасением. Нет, он не мог себе этого позволить, он должен понять, что с ним произошло и где он теперь находится. Может быть, он ослеп после того последнего удара палицы и провалился в нижний мир? Нет, так не бывает. После ухода в нижний мир восстанавливаются все основные функции организма. Это он хорошо помнил, как и то, что еще совсем недавно вернулся оттуда.

Вернулся для того, чтобы… А вот об этом не стоит сейчас думать, потому что боль становится нестерпимой. Ощупав свое тело, Глеб обнаружил, что на нем больше нет проклятого золотого панциря. Он лежал на тонком слое отвратительно воняющей гнилой соломы.

Дико хотелось пить. Но это естественно, попытался он себя успокоить. Организм разлагает введенные в него наркотики, и для этого ему требуется вода, много воды. Эта мысль усилила жажду настолько, что он застонал сквозь зубы и попытался перевернуться на другой бок. Это ему удалось, хотя боль в голове еще больше усилилась от этого движения.

Какая-то важная мысль прорывалась сквозь огненную завесу боли: гнилая солома… В сухом помещении солома не гниет… Где-то здесь должна быть вода… Но сейчас у него не было сил заниматься поисками. Он вновь впал в беспамятство, а когда очнулся, боль чуть утихла. Во всяком случае, настолько, что он смог сесть на своем ложе и осмотреться.

Хотя в помещение по-прежнему не проникало ни единого лучика света, его зрение, способное видеть даже в полной темноте, начало восстанавливаться… Вот только пить хотелось еще сильней. Если бы он смог найти воду, это помогло бы ему уменьшить боль настолько, чтобы начать действовать. Он помнил о том, что должен начать действовать как можно быстрее. Где-то там, за стенами его камеры, неумолимый метроном отбивал отведенное на его жизнь время…

То, что он находится именно в камере, не вызывало у него сомнений. Он мог рассмотреть даже влажную каменную кладку стен, сложенных из огромных гранитных глыб.

Подвалы императорского дворца в народе называли «душегубкой». Они тянулись на многие километры, далеко за пределы здания. Построили их в незапамятные времена, задолго до того, как над ними был возведен сам дворец.

Говорили, что узников швыряли сюда для того, чтобы навсегда забыть об их существовании. Никто и никогда не приносил им пищу или глоток воды… Без пищи Глеб легко мог обходиться длительное время, правда, в этом случае для восполнения энергии ему необходим солнечный свет. Здесь не было солнечного света, не было пищи, и никто не принесет ему глотка воды, зато здесь есть влажные стены…

Опираясь о стену, он осторожно поднялся, стараясь не передать голове ни единого эха своих усилий, словно нес на плечах некий священный сосуд.

Через огромный промежуток времени ему удалось подняться на ноги. Теперь он стоял лицом к стене и пытался лизать ее потрескавшимся от жажды языком.

Стена казалась горькой, холодной и мокрой. Но не настолько мокрой, чтобы он мог почувствовать хотя бы вкус влаги. Ему придется обследовать все помещение. Возможно, здесь есть некий скрытый от него источник влаги. Временами Глебу казалось, что он слышит звук падающих на пол дождевых капель, вот только в подземельях не бывает дождей, и это всего лишь иллюзия.

Или все-таки не иллюзия? В его положении есть одно положительное свойство — теперь он, возможно, впервые в жизни может позволить себе не спешить. Пусть мир наверху катится в тартарары, а ему нужно исследовать стены камеры дюйм за дюймом, сантиметр за сантиметром…

Этим он добросовестно и занимался, когда ему показалось, что в одном месте его рука наткнулась на тонкую пленку струящейся по стене воды… Глеб приник к влажному камню губами и распухшим от невыносимой жажды ртом.

Это была вода. Настоящая чистая вода, и несколько минут он испытывал ни с чем не сравнимое блаженство. Когда жажда была удовлетворена, он смог более спокойно обдумать свое положение. Голова по-прежнему болела, особенно в верхней передней части черепа, на которую пришелся удар боевой палицы. Но это не страшно. С этим его организм справится, разумеется, лишь в том случае, если ему удастся найти здесь источник энергии…

Его внутренних запасов должно хватить дня на четыре, а потом он начнет испытывать энергетический голод. И эта проблема сразу же переросла в следующую — стоит ли ему возобновить попытки вызова меча? Если он это сделает, то резерв энергии будет израсходован в течение нескольких часов…

Пока что Глеб отложил решение этой проблемы и продолжал исследовать камеру. Он не обнаружил ничего интересного, ничего такого, что давало бы хоть малейшую надежду на спасение, и в конце концов наткнулся на небольшое отверстие в полу, заменявшее тюремную парашу.

Кто-то в далеком прошлом позаботился, разумеется, не об удобствах заключенных. В стародавние времена у этих камер, возможно, стояла стража, и чтобы избавить ее от невыносимой вони, здесь и проделали эти канализационные отверстия…

Вода, стекавшая по стене, удаляла нечистоты и продлевала мучения заключенных, избавляя их от быстрой смерти в результате обезвоживания.

Внутри невысокого каменного куба размером три на два метра не было ничего, кроме этого отверстия и охапки гнилой соломы.

Стоять здесь можно было, только согнувшись в три погибели, и вскоре Танаев убедился, что подобную позу не может слишком долго выдержать даже его могучий организм.

Стальная дверь, ведущая наружу, оказалась настолько толстой, что со стороны коридора даже сильный стук в нее, скорее всего, не был бы услышан. Дверь не имела ни зарешеченного отверстия для наблюдения за узником, ни откидывающейся дверцы для подачи пищи. Пищу здесь подавать не собирались…

Уяснив все детали своего теперешнего положения. Танаев растянулся на вонючем ложе и попытался прислушаться к окружавшему его ментальному полю, не обращая внимания на дополнительный расход оставшихся у него ничтожных запасов энергии.

Он собирался всего лишь выяснить, не находятся ли поблизости какие-то другие живые существа. Но эта попытка закончилась неожиданным болезненным ударом. Словно невидимая молния ударила в его ментальное тело из стены камеры. Скорчившись от невыносимой боли, он попытался понять, что же произошло.

И наконец сообразил, что эти стены имеют в ментале энергетическую защиту… Какое-то мощное старинное заклятие полностью отрезало здесь узника от внешнего мира, его палачи могли об этом и не знать. Хотя если вспомнить глаза пантеры на ристалище — всё они знали и всё предусмотрели. Здесь ему неоткуда ждать помощи, никто из его друзей не сможет пробиться сквозь глухую защиту таких стен.

Прошел месяц, а может быть, год. В камере, лишенной света и внешних раздражителей, время замедляет свой ход, и постепенно его ощущение исчезает вовсе. Танаев слабел, и время выходило из него, как вода из дырявого бака, унося с собой остатки сил.

Не найдя никакого источника энергии и не получая пищи, он мог протянуть, постепенно угасая, не больше двух месяцев. Мысли становились все ленивее, однообразнее. Ему все больше хотелось спать, и он все чаще засыпал, забывая о том, что собирался сделать перед этим. Собственно, дел как таковых у него почти не осталось даже в мыслях.

Если бы у него был источник энергии или пища, если бы он сумел восстановить свою прежнюю силу, он мог бы строить планы побега, имеющие пусть и ничтожный шанс, но все-таки шанс на осуществление. По крайней мере обдумывание подобных планов загружало бы его угасающий мозг. Теперь же ему оставался только сон, только забытье, подводящие его к грани, за которой не было ничего…