Ржавый не был семи пядей во лбу, но это и не требовалось, чтобы сообразить — если он доставит письмо, ему крышка. Гонца, принесшего хорошие новости, отпускают с миром, а порой и с наградой. Гонца, принесшего плохие, — казнят. А что сделают с тем, кто притащит такое? Как бы то ни было, а он уже подписался на это дело и даже успел мысленно потратить обещанные золотые монеты, а потому оставалось лишь надеяться, что он сумеет что-то придумать в дороге…

После долгих мыслительных усилий Ржавый пришел к решению: письмо нужно уничтожить, исправнику наврать в три короба. Однако избавиться от письма оказалось не только не просто, но и практически невозможно: Ржавый рвал его, сжигал, топил, но не проходило и часа, как письмо, целое и невредимое, обнаруживалось в его седельной сумке. Ржавый в ярости снял и выбросил седельную сумку, а после сжег письмо — наверное, уже в пятый раз. Как только конверт почернел и рассыпался, Ржавый ощутил его в своем рукаве. Письмо должно было быть доставлено…

Как оказалось, на этом беды только начинались. Вскоре Ржавого начали преследовать. Каким-то образом враги Правителя Полуночи прознали о существовании письма — в чем Ржавый был склонен винить пьяный язык исправника. Рыская по поляне в попытках разыскать Ржавого, затаившегося на ветвях высокого дерева, эти люди обещали, что пощадят его жизнь — просто отдай письмо. Однако Ржавый был осторожен и опытен. Обещания не выполняются, он знал. С трудом сдерживая слезы, изнемогая от жалости к себе, попавшему в столь сложную жизненную ситуацию, он не откликнулся, дожидаясь, когда они уйдут. Тут-то его и озарило от отчаянья: единственный способ отделаться от письма — это найти другого дурака, что согласится его доставить. И вскоре ему свезло: он встретил того пухлого недоумка с вытаращенными глазами…

Очередная молния вернула его в настоящее, а оглушающий раскат грома заставил вздрогнуть. Мокрая рубашка Ржавого прилипла к спине. Он рассмеялся было, но наглотался грязи и затих. Еще раз вспыхнуло… молния ударила где-то совсем близко. Ржавый твердо решил подняться, хотя бы потому, что погода расслаблению на воздухе не способствовала.

Осуществление решения заняло много времени. Ржавый начал с того, что встал на четвереньки. Стоило ему выпрямиться, как молния вонзилась в землю буквально в шаге от него. Ржавый вскрикнул и отшатнулся, ослепленный вспышкой, а затем развернулся и бросился бежать, сослепу натыкаясь на стены. Скорее под крышу, туда, где грязь и разный опасный сброд; это его законное место, там он спрячется. Вот только как разыскать кабак, когда едва ли что-либо видишь?

Ржавый остановился, задыхаясь. По его лицу ползли капли дождя, смывая грязь. Некое чувство опасности, защекотавшее затылок, заставило его развернуться. Хотя он до сих пор не мог ничего видеть, кроме вспышек и пятен, хаотично мечущихся перед глазами, ему показалось, что впереди просматривается человеческий силуэт. Ржавый поморгал, пытаясь вернуть себе зрение, и, когда это не сработало, попробовал другой метод: вытаращил глаза так, как не сумел бы и тот сумасшедший. Бесполезно. Ржавого не оставляло ощущение стремительно нарастающей угрозы, как будто некто, стоящий напротив, уже занес клинок над его головой. Когда нервное напряжение достигло пика, он не выдержал и взмолился:

— Нет, пожалуйста! За что?

Молния прошила его грудь насквозь.

***

Земля вздымалась, опадала и снова вздымалась; мостовые сминались и рвались, как бумажные ленты; грохоча, рушились стены. Каменные обломки темнели по мере того, как их смачивал дождь, сначала едва накрапывающий, но затем разгулявшийся.

Городская стена держалась долго, но и она начала разрушаться. Когда первый осколок стены упал на землю, из образовавшегося пролома выбежали бродяги, крошечные, как муравьи, по сравнению с огромным городом. Раскаты обвалов неожиданно прекратились. Бродяги замерли у стены в надежде, что шум не возобновится.

Но рухнул, едва не придавив их, второй обломок стены. Дождь усилился; разрушение продолжилось.

Сотню лет Торикин отчаянно добивался того, чтобы боги оставили его. Он был упорен в этой борьбе и таки добился желаемого. В последний день его существования некому было прийти ему на помощь.

Они стояли под набухшими, уже начинающими краснеть с краев тучами, медленно уносимыми ветром — задыхающиеся после долгого бега, глядящие друг на друга с одинаковым затравленным выражением в глазах.

— Это я сделал? — глухо спросил Вогтоус. — С силой вот этого маленького камня? — он разжал кулак.

— Камень Воина, — с ужасом выдохнула Наёмница. — Все это время он был у нас!

— Уйдем отсюда, — Вогт был на грани того, чтобы сорваться в неконтролируемые вопли. — Вон туда, к тем холмам, где роща… холмы, — повторил он с обреченной интонацией, которую Наёмница не поняла.

Последняя дождевая капля, запоздавшая за другими, упала Вогту на щеку и осталась там, как слеза. Вогтоус пошел впереди, Наёмница за ним — голова опущена, вид прибитый, точь-в-точь собака в промозглый день. Интересно, о чем думают собаки в такие дни? О том, что поскорее бы тягостные неприятные часы закончились? Наёмница думала о том же, и все же рядом с Вогтом ей было менее гадко, чем ему в себе.

На вершине холма они остановились. Настоящая пытка: стоять и не оглядываться назад. Вогтоус хмуро изучал ближайшее дерево. Наёмница все-таки оглянулась. И вскрикнула.

— Что такое? — хмуро спросил Вогт, не отрывая пустого взгляда от дерева.

— Он исчезает!

— Кто исчезает? — Вогт развернулся.

Руины Торикина словно плавились под горячим светом заката. Теряя форму, они расплывались и оседали к земле, все ниже и ниже. Наёмница глазам своим не верила. Однако Вогтоус, судя по вырвавшемуся у него потрясенному вскрику, видел то же самое, следовательно, это происходило на самом деле.

Забывая дышать от напряжения, Наёмница дождалась, когда город пропадет окончательно. Это не заняло много времени — город растаял без остатка в последних лучах садящегося солнца, бледных и красноватых, как смесь крови и слез. И только храм Урлака остался темнеть в уплотняющемся мраке, напоминая опустевший кокон бабочки, а вокруг него простиралась равнина, поросшая травой и мелкими цветами. Как будто Торикина никогда не было. При всех тех воспоминаниях, что занозами засели в памяти Наёмницы, ей было проще поверить в то, что Торикин никогда не существовал, чем в то, что он вот так запросто исчез.

— Никого, — пробормотал Вогт.

Наёмница наконец поняла, что именно Вогтоус высматривал таким пристальным взглядом. Удирая из Торикина, они не встретили ни единого человека. Тогда у Наёмницы не было времени поразмыслить над этим обстоятельством, но сейчас она сочла его крайне странным. Уж не снится ли ей все это? Вот сейчас она ущипнет себя за щеку — и проснется. Наёмница так и поступила. Не помогло.

И все-таки один человек остался после исчезновения злого города — лежащий в траве неподвижно, словно отломанная веточка. Рваное Лицо.

***

Наёмница не последовала за Вогтом, так как считала, что каждый имеет право несколько минут побыть наедине со своим горем. Сквозь сизый сумрак она наблюдала за Вогтом, стоя на вершине холма. Вогт наклонил голову, оплакивая убитого друга. Волосы Вогта белели так же ярко, как его лицо и руки.

Выждав достаточно, Наёмница медленно побрела к нему. Что-то мелькнуло под ногами, и она наклонилась посмотреть. Сложенный лист. Наёмница подняла и развернула его. Карта… От влаги краски расплылись, но не настолько, чтобы карта окончательно утратила четкость. Страна Нарвула была по большей части раскрашена зеленым и пересекалась изгибистой синей полосой реки, в честь которой и получила свое название. Река втягивала в себя несколько притоков, а далее впадала в море. За морем виднелся краешек окрашенного в желтый Кшаана, не поместившегося на карте. Слева с Нарвулой граничила белая Роана, которую Наёмница терпеть не могла — мошенник на мошеннике, а больше там и нет ничего.