— Брось ко мне эту суку, — низким дрожащим голосом посоветовала морда.

Наёмница обозлилась и метко плюнула в просвет меж прутьев. Метнулся заросший волосами кулак, но до Наёмницы ему было не достать. Тюремщики уже уводили обидчицу прочь, а морда все захлебывалась ругательствами. Потом утомилась и, всхлипнув, прижалась к прутьям.

— Этот буйный, — объяснил тюремщик слева. — Отказывается выходить на работу. Если в ближайшее время не прогнется, его казнят.

Наёмнице было гадко и — созналась она себе в приступе откровенности — довольно-таки страшно. Вот попадет она в клетку к одному из таких чудовищ… Он будет измываться над ней всю ночь, а наутро — если она вдруг доживет — прикончит. Но не может же вся Игра свестись к такому гнусному финалу? Или может?

— Да не нервничай ты, — подбодрил ее тюремщик справа. — Тебе положена отдельная камера — как особо отличившейся.

Что ж, это определенно было большое облегчение.

— А все-таки, что я сделала? Меня разыскивали? За что? Я ничего не понимаю.

Они прошли до конца зала, снова поднялись по лестнице и оказались в небольшом помещении, где вдоль одной стены размещались несколько тесных камер. Решеток здесь не было, в камеры вели крепкие двери с крошечными окошечками в них. Вероятно, все камеры были пусты, потому что при их появлении не раздалось ни шороха.

— Тебе туда, — указав на дверь с пометкой «5», известил тюремщик.

Наёмница покорно вошла, на мгновенье ощутив, что ей уже все безразлично в этой жизни. Камера была крошечная — шесть шагов по диагонали, с узкой деревянной койкой и маленьким окном под самым потолком. Сквозь частые прутья свет почти не проникал. Один из тюремщиков вошел за Наёмницей в камеру, чтобы кинжалом разрезать веревку у нее на запястьях. Кривясь и часто дыша от боли, Наёмница села на койку. Она зубами оторвала прилипшую к запястьям веревку (руки так затекли, что не слушались), и ссадины сразу начали сочиться кровью. В замочной скважине звякнул ключ, запирая массивную дверь.

Когда шаги тюремщиков стихли (они звучали так слаженно, что казалось — шагает один человек), Наёмница осторожно улеглась на бок, здоровым плечом вниз. Сейчас она чувствовала себя измученной, больной, бессильной. Рана вроде бы не кровоточила, но отчаянно болела — как будто когтистые птичьи лапки скребли ее изнутри. Наёмница бы, может, заплакала, но слез на территории врага она себе никогда не позволяла.

— Эй, — позвал тюремщик, глядя на нее сквозь крошечное, с ладонь, оконце в двери.

Он вернулся так тихо, что она не услышала, погруженная в свое отчаяние.

— Эй! — громче повторил тюремщик, и Наёмница обратила на него тусклый, больной взгляд.

Кажется, это был тот, что слева. Или справа? Какая, впрочем, разница, они же почти одинаковые…

— Объяснить, почему ты попала сюда?

— Нет, — ответила Наёмница, не поднимаясь с койки.

— Ты убила человека — днем, на главной площади нашего города. Сотни человек видели это.

— Как глупо и неосторожно с моей стороны, — сдержанно произнесла Наёмница. — И кто же моя жертва?

— Правитель Торикина, — известил тюремщик и исчез.

Правитель Торикина?! Главная шишка в городе? Наёмница вскочила и заметалась по камере. Ее шатало, и она снова улеглась. Что за бред?! Ее даже не было в Торикине! Она никого не убивала! Хотя… хотя… ее сердце упало… так уж никого?

Только сейчас, наконец-то оставшись в одиночестве, она полностью осознала, какую глупость совершила на лесной поляне. Вогт был прав. Ей не стоило убивать Филина. Следовало прикинуться паинькой и позволить угнать себя в Торикин — тем более что они с Вогтом все равно туда собирались. Пусть связанные и порабощенные, но они оказались бы в Торикине вместе и сумели бы что-нибудь придумать. А сейчас она в тюрьме, ранена, обессилена из-за потери крови… и ужасно одинока.

Ладно, зачем думать об этом сейчас, когда ей так больно и она так устала? Наёмница закрыла глаза.

Ее разбудил раскат грома. Пока она спала, кто-то заходил в камеру и оставил возле двери бутыль с водой и миску каши — а она не проснулась и даже не слышала. В другой ситуации это могло стоить ей жизни. Надо быть осторожнее.

Есть не хотелось, но пить — очень. Наёмница наполовину опорожнила бутыль, прежде чем спохватилась, что неизвестно, когда принесут еще воды, следовательно, расходовать ее стоит осторожнее. Поставив бутыль в угол, она села на койку и сгорбилась, свесив руки между коленями. Вспышка молнии заставила ее поднять голову и посмотреть на пересеченный железными прутьями квадратик пасмурного вечереющего неба.

Игра ее наказывает и явно не намеревается быть снисходительной. Совершила убийство при толпе свидетелей — при том, что ее и в городе в этом момент не было! И поди кому объясни… Ох, что будет…

«А ведь, вполне возможно, эти люди действительно считают, что видели меня, — мелькнула у нее догадка. — В их голове поселилось воспоминание о том, чего не происходило вовсе».

Наёмница поежилась от внезапного озноба, осознав, что они с Вогтом затеяли нечто настолько огромное, что она не способна ни понять это, ни толком рассмотреть. Игра все глубже проникала в реальный мир, заставляя его подстроиться, дополняя и преображая действительность. В эту минуту смутного понимания слова Вогта о связи Игры и Страны Прозрачных Листьев не представлялись Наёмнице непонятными и странными. Если Игра была способна оказать такое воздействие на старый мир и даже привнесла в него некие новые элементы, почему бы ей не породить совершенно новый?

И снова молния на мгновение осветила камеру, а затем прогрохотал очередной раскат грома, на этот раз такой, что Наёмница вздрогнула. «А где-то там Вогт тоже наверняка его услышал», — подумала она.

Сложно сказать, что думал Вогтоус по поводу этого несчастного приключения с Наёмницей. Некоторое время он сидел на траве, уткнувшись носом в колени, и ветер шевелил мягкий светлый вихор у него на макушке. Потом Вогт встал и привычно взглянул в небо. Хотя совсем недавно не было и облачка, сейчас оно затянулось тучами — то есть не сообщало Вогту ничего такого, чего он не знал бы сам. Ему предстояло действовать без подсказок, что мало его тревожило, так как Игра еще не распространилась настолько широко, чтобы выйти за пределы его понимания. Но его тревожила Наёмница. Вогт надеялся, Игра не будет к ней слишком жестока.

Уныние не было свойственно Вогту, нерешительность — тоже, и, глубоко вдохнув, он зашагал к притоке, которая быстро несла свои померкшие, прохладные воды, мелькавшие за зеленой листвой. Только тогда он осознал, что все еще сжимает в руке серый камень.

Вогт остановился, чтобы рассмотреть его повнимательнее — серый, с острыми краями, почти треугольный. Вид совершенно непритязательный. В одном из углов Вогт заметил крошечное просверленное отверстие.

— Мне нужна тоненькая веревочка, — произнес Вогт вслух. — Иначе я наверняка потеряю его. А затем я должен попасть в Торикин. Просто обязан.

«Она там одна, она ранена, ей больно», — заскулил он все-таки, пусть только мысленно. От того, что Наёмнице больно, ему хотелось плакать.

Плеск в притоке привлек его внимание: рыжеволосая голова вынырнула из воды и уставилась на него широко раскрытыми от ужаса глазами. Вогт спокойно, благодушно посмотрел в ответ. «Все-таки голова — это лучше, чем кулак», — подумал он.

Начиналось.

Вогт улыбнулся широко, искренне — кому бы он ни улыбался, его улыбка всегда была настоящей. Вот только означала она каждый раз разное.

— Привет, — дружелюбно обратился он.

Человек хватанул ртом воздух и исчез под водой. Казалось, он вдруг начал тонуть в семи шагах от берега. Вогт подошел ближе, наклонился к воде и произнес:

— Не бойся меня.

Некоторое время по воде расходились пузыри, потом человек рывком поднялся к поверхности. Вода ручьями стекала с его волос.

— Кто ты такой? Ты не из этих? — закричал он Вогту.