— Прости, — сказала Наёмница, протянув дрожащую ладонь.

Вогт только покачал головой, больше не пытаясь приблизиться.

Брешь среди туч росла. Солнце осветило все, и каждый цвет стал ярче. Но между бродягами по-прежнему лежала тень. Потом она поднялась и встала между ними стеной.

***

Очередной ночной дождь, стучащий по листве над ними, творил иллюзию безопасности, но в чем-то Наёмница оставалась совершенно беззащитна. Она проснулась оттого, что Вогт крепко прижимает ее к себе.

— Отпусти меня, — сипло потребовала она.

— Так должно быть.

— Нет, — Наёмница оттолкнула его и вскочила на ноги.

Ее окружала сплошная тьма, в которой лишь мелкие капли дождя вспыхивали серебром. Вогт тоже поднялся и схватил ее за руку.

— Если ты позволишь мне…

Она оттолкнула его и побежала, но слабость в коленях не позволила ей набрать скорость. Вогт догнал ее, и Наёмница почувствовала, как его руки обвивают ее, словно ползучие растения… как ядовитые растения. Вогт был ей отвратителен; все сейчас было ей отвратительно.

— Если ты позволишь мне прикасаться к тебе, ты поймешь, что тебе нечего бояться.

— Не трогай меня. Я тебя ненавижу.

Она вывернулась, но сразу оказалась схвачена снова. Вогт развернул ее, притиснул к себе. На миг Наёмнице отчаянно захотелось сдаться, положить голову ему на плечо, но вместо этого она изогнулась дугой, пытаясь выдержать хоть какую-то дистанцию.

— Ты же знаешь, что сейчас все совсем по-другому, — спокойно сказал Вогт.

— Я знаю, но я не понимаю, — ответила Наёмница, и собственный голос показался ей чужим — хриплым и сдавленным. — Ничего не понимаю.

Капли воды, падающие с неба, потекли по ее лицу. Наёмница закрыла глаза. Внутри нее все болело.

— Лучше бы я убила тебя еще в самом начале.

— Попытайся сейчас.

Открывшись, глаза Наёмницы злобно вспыхнули.

— И что будет?

— Ничего, — Вогт сверкнул в темноте зубами. — Я смогу выдержать вспышку твоей ярости.

— Отпусти меня, немедленно.

— Заставь меня.

Вот бы ударить его так больно, что бы он понял, почему ее нельзя трогать, чтобы ему стало так же плохо, как ей сейчас… Наёмница сморгнула то ли воду, то ли слезы и сказала:

— Это ты меня заставляешь.

— Заставляю, — согласился Вогт. — Иногда лучше заставить.

— Я не хочу.

— Правда? — неискренне удивился Вогт. — Я слышу все твои мысли. Каждую. Никогда не пытайся обмануть меня. Это только страх. Тот же, который не позволяет тебе вернуть твое имя. Ты человек, который, не дрогнув, прижигал себе раны каленым железом. Так почему ты не можешь решиться? Погладь паука. Прыгни в реку с обрыва. Поцелуй меня.

— Хватит! — закричала Наёмница.

Она рванулась. Если бы она могла освободиться от него, пусть даже оставив ему клочья кожи, она бы так и сделала. Но он сам отпустил ее, и Наёмница упала на траву. Над собой она увидела медленно растворяющиеся в слезах звезды, тускло сияющие среди лохматых ветвей, бледно-синие, будто вырезанные из тончайших льдинок. Она казалась себе такой же хрупкой, как они, такой же призрачной, как их слабый и чистый свет. Сквозь бреши в листве на нее падали капли. А затем Вогт накрыл ее собой, заслонив от дождя.

— Нет, — сказала Наёмница.

— Я люблю тебя, — прошептал Вогт, щекоча дыханием ее щеку. — Я не сделаю тебе ничего плохого.

Но Наёмницу не интересовала любовь. Она ощущала только страх и холод. Она была неотделима от теней прошлого. Вогт приподнялся и сел над ней. Хотя его колени по-прежнему обхватывали бедра Наёмницы, он больше не прилагал усилий к тому, чтобы ее удержать. Но она не попыталась сбежать. Даже не шелохнулась, притихнув на ложе из мокрой травы.

Приподняв правую руку, Вогт окинул свою длань долгим оценивающим взглядом. Наёмница наблюдала за ним со смесью растерянности и настороженности. Грудь ее так часто вздымалась, что, положи на нее мячик, он бы не удержался и скатился в траву.

— Вот моя правая рука. Она… — театрально протянул Вогт, покрутив пятерню, — …не злая. Вот моя левая рука — подняв вторую руку, он подверг ее столь же тщательному осмотру. — И она не злая. Вот мой… — Вогт красноречиво указал вниз. — Он тебя тоже не обидит.

Это было так нелепо и глупо, что Наёмница неожиданно прыснула. Вогт наклонился и коснулся ее губ губами. Наёмница умолкла, перестала смеяться.

— Мне будет гораздо легче тебя целовать, если ты перестанешь стискивать зубы, — вежливо указал Вогт, чуть отстранившись.

— Со мной не ищи легких путей, — пробормотала Наёмница.

— Ладно. Тогда вместо легких путей я поищу более податливые места.

— Попробуй, — прошептала Наёмница.

— О, я справлюсь. Даже не сомневайся.

Рука Вогта мягко легла на ее левую грудь. Под его теплыми пальцами Наёмница ощутила, как маленькая льдинка в ее сердце начинает таять. Было одинаково страшно закрыть глаза или держать их открытыми. И все-таки Наёмница зажмурилась.

***

Рассвет был тише полета бабочки, легче ее крыльев. Он не разбудил Вогта, но пробудил Наёмницу. Или же ее разбудило предчувствие, что совсем скоро она снова изменится? Она осторожно выбралась из-под теплой, расслабленной руки Вогта. Он вздохнул, но не проснулся. Его сон был глубок и счастлив. Наёмница смотрела на него. «Он такой красивый, — подумала она. — Единственный, кто знает мою душу, единственный, кого я могу любить».

Но ей надо было спешить. Капли росы почти высохли на траве.

Хотя на ней не было ни клочка одежды, Наёмница не чувствовала холода, только нетерпение, ожидание, страх и смелость, которые, смешавшись, обжигали ее изнутри. Вода сверкала так, что было больно смотреть на нее. Но Наёмница смотрела. Она обняла себя руками. Блеск воды отразился в ее растерянных глазах.

Что лучше: постоянно терпеть боль, которая отбирает все силы, но убивает очень медленно, — или позволить ей стать раздирающей, чтобы после, если сумеешь выжить, освободиться от нее навсегда? Безразличие человека, забывшего свое имя, — или же горькие слезы того, кто вспомнил? Что лучше: серая пелена тумана, закрывающая тебя ото всех, неважно, врагов или друзей, — или зеленая трава, впитавшая солнечный свет с красными, красными каплями твоей крови на ней? Быть богом — или оставаться человеком?

Долго стоять на берегу, дрожа всем телом, — или же прыгнуть в ледяной поток?

Наёмница закрыла глаза и медленно выпрямилась. Еще несколько мгновений…

— Я всегда ненавидела тебя за то, что ты спасла меня. Но сейчас я прошу тебя: отдай мне то, что я однажды потеряла и что ты сохранила. Помоги мне вспомнить.

Она сделала шаг и почти без брызг упала в воду.

В свои семь лет девочка не понимала многих вещей, но ей и не хотелось понимать. Достаточно было знать, что они означают.

Однажды утром, проснувшись, она увидела, что ее младшего брата нет в его кроватке. Все с кроватки было сброшено на пол, и, стоя на скомканном одеяле, она смотрела на голые доски. Она провела по доскам пальцами, ощутила, какие они занозистые, а затем вышла из дома и там нашла брата, лежащего на траве, завернутого в простыню. Девочка подумала, что теперь она — младшая, и стянула простыню, рассматривая брата. Он был синюшный и бледный, с круглым раздутым пузом (растянутая кожа казалась такой прозрачной и тонкой, что странно, как сквозь нее не просвечивали внутренности). Но ноги и руки очень тонкие. Лицо, обычно кривящееся в скорбной гримаске, теперь спокойно.

— Вот ты где, родная, — сказал отец, появившись из-за спины. — Не смотри.

Он прикрыл маленькое тело простыней, а затем обнял девочку и прижал к себе. На секунду она ощутила покой. Но затем отец отпустил ее и ушел.

Девочка снова бросила взгляд на тело, выпукло проступающее под простыней. Она знала, что означает «смерть», но совсем не понимала, что это. Как ощущают себя мертвые? Куда уходит их разум? Или он просто гаснет, как свеча? Брата ей не было жаль. Если б он умер раньше, когда они играли вместе, возясь и ползая по полу, оба черные от пылищи, девочка бы расстроилась (хотя, если бы все было как прежде, с чего бы ему вообще умирать?), но потом стало плохо, и еще хуже, и совсем невыносимо — так, как сейчас, и они уже не играли, только жались друг к другу, когда мать кричала на них из-за того, что они плакали.