С каким мастерством, психологическим наполнением, филигранью нюансов он написан. Одна мысль Катерины, едва успев родиться, обгоняет другую, они еще подспудно, почти неосознанно тревожат душу, а, приобретя свою безысходную конкретность, берут Катерину в плен. Ей уже не вырваться из их пут, хотя она и пытается; но сопротивление слабое, безвольное: «Грех! Молиться не буду…» — вроде бы утешает себя, прежде чем решиться; сделала все, что велит долг.

И мысленным взором Катерина уже видит себя, когда все будет позади: «Руки крест-накрест…» Страх перед этой теперешней ее жизнью подстегивает, все колебания (недаром столько многоточий поставил А. Н. Островский) забыты, мгновенно приходит решение: «Скорей, скорей!» Этот трагический монолог как внутренний голос Катерины, именно так и воспринимают его зрители. Здесь нет прямого общения, оно опосредованное.

Классический пример приведен лишь для того, чтобы пояснить мысль. Говоря о телевизионном монологе ведущего, я, конечно, не собираюсь сравнивать его с высокими образцами, речь идет только об их разных назначениях. Телевизионный монолог ведущего служит не его самовыражению, а способствует открытию явления, события, факта, человека, которых он представляет. Этот монолог не в художественном образе, а во имя создания документального образа, портрета героя, будь то «От всей души», «Москвичка» или другая передача. Это скорее потенциальный диалог, ибо он предполагает обмен мыслями с телезрителями. Здесь-то как раз есть общее с театральным диалогом. Когда его ведут настоящие артисты, он всегда обмен мыслями.

Общение актеров — это динамика мыслей, актер следит за мыслью партнера, реагирует на нее, отбирает инициативу, диктует свою мысль и снова парирует или развивает мысль собеседника. Обратная связь со зрительным залом, как и в передаче, открытая, прямая, даже если сцена камерного, интимного характера. Видели ли вы когда-нибудь, чтобы драматический монолог прерывался аплодисментами? А диалог — сколько угодно.

У актера мысль, а не память рождает слово, и это при абсолютном знании текста роли вплоть до запятых. Память актера служит лишь выражению мысли его персонажа словами драматурга. Любой отход от текста первоисточника, тем более классического, нечем другим, как отсебятиной, не назовешь. Актер волен в интонации, в энергии, в ритме, в том, чтобы явить слово в его первозданной силе и чистоте, но текст — это святыня!

Другое дело ведущий. У него нет таких строгих рамок. Сценарист вооружает его фактом, информацией о событии, человеке, помогает осмыслить явление и выразить его собственными словами, как подсказывает ему, ведущему, чувство, его лексика. Меня когда-то учили, что отрывистая фраза в отличие от периода не выражает мысли во всей ее полноте. В отношении устной речи согласиться с этим не могу. Отрывистая, рваная фраза, особенно на фоне периодов, создает дополнительное напряжение, в ней есть какая-то невысказанная наполненность, упругость времени, стремительная динамика. Она словно «гудит телеграфной струной». Я люблю такую фразу.

Сценарии передач «От всей души» писали разные авторы, наиболее часто и плодотворно сотрудничали в молодежной редакции М. Краснянская, В. Тулякова, К. Прошутинская, З. Васильева, Г. Сверчевская. И вот представьте себе, что ведущая в разных выпусках разговаривала бы не своим собственным языком, а каждый раз новым, и при этом не играя ролей, а стараясь оставаться самой собой. Я бы так не смогла.

Может быть, и не очень богатый у меня словарный запас, и есть «лишние» слова, которые я сама давно тиражировала. Например, «прекрасно», «удивительно», «с чувством огромной ответственности». Знаю об этом, а контролировать себя до сих пор не научилась. И все-таки! Только моя собственная речь позволит на экране остаться самой собой. Еще раз хочу подчеркнуть — в основе ее всегда лежит сценарий. Но действую я по формуле: память — мысль — слово, то есть я пропускаю сценарий через призму своего восприятия. Если бы я учила чужие тексты наизусть, дистанция от мысли к слову осложнялась бы памятью. Это была бы иллюзия устной речи.

И обо всем этом я написала для того, чтобы сказать: у ведущего на телевидении нет монолога в его классическом выражении, его слово всегда предполагает обратную связь, то есть общение с телезрителями, а то и с героями передачи.

На передаче «От всей души», которая проходила в Калуге и была посвящена учителям, я прочитала очерк Нины Александровой «Свет не погас», опубликованный в газете «Комсомольская правда» 6 апреля 1946 года. «…Во время производственной практики весь курс волновался за судьбу троих своих друзей: они впервые должны выйти к ребятам.

Когда Михаил вошел в класс (на его долю выпало быть первым), за дверью в коридоре стояли почти все товарищи по курсу.

— Я должен вам сказать, ребята, — услышали они сдержанный голос, — что на войне в бою я был тяжело ранен. У меня пропало зрение. Но я думаю, что это не помешает нам подружиться и хорошо понять друг друга.

Легкий шелест раздался в классе и смолк. Воцарилась тишина, какая редко бывает на первом уроке начинающего. Сорок пять минут за дверью стояли студенты и слушали урок. После звонка Михаил вышел. За ним бежали мальчишки.

— Вы расскажете нам про войну?»

Дальше, по сценарию, я рассказала историю жизни Михаила Манкевича.

Сын сельских учителей, он перед самой войной окончил педагогическое училище. Война, Михаил Манкевич — солдат Второго Белорусского фронта, связист. В 44-м при освобождении города Чаусы он был ранен осколком разорвавшейся мины. Мир погрузился для него во тьму.

Сначала полевой госпиталь, потом глазная больница в Москве, в переулке Садовских… Несколько сложных операций. Зрение вернуть не удалось. Надо было привыкать передвигаться по городу без провожатых, обслуживать себя. Надо было научиться учиться, прежде всего тренировать память. Она одна должна заменить и конспект лекций, и учебники, и литературу.

Московский педагогический институт Михаил Манкевич закончил с отличием. Теперь он преподает не в простой школе — за ученическими партами сидят подростки, совершившие тяжелые проступки. Михаил не просто учит, он переубеждает, перевоспитывает, борется за человеческое в человеке…

В передаче я рассказала о семье Манкевича — жене и сыне, а затем обратилась к нему и от имени всех собравшихся в зале, и от имени тех, кого этот зал не вместил, пожелала ему всего, чего только можно пожелать.

Но есть такие счастливые моменты в нашей практике, когда диктор с экрана обращается ко всем телезрителям сразу. Это бывает в праздник, когда Красная площадь во время репортажа объединяет всех телезрителей.

Вместе с Ю. Фокиным и Е. Рябчиковым мы вели одну из первых прямых телевизионных трансляций ноябрьского парада и демонстрации с Красной площади. Пульт тогда был установлен на самом верху Спасской башни. В проемах не было стекол, стены каменные. Холодно так, что мерзли губы, оттирали их варежками. Но праздничное настроение нельзя было заморозить. Конечно, я с гордостью об этом вспоминаю. Понимаю, что репортаж этот был скромным, мы только искали его решение, пробовали. И технически он был несовершенным, и показ не был таким масштабным, как теперь. Но ведь один из первых! Может быть, старшее поколение телезрителей помнит его.

Нельзя, наверное, было в качестве самостоятельной темы этих записок выбирать общение. Общение суть телевизионного искусства, альфа и омега профессии диктора, ведущего. О чем бы я ни писала, неизбежно буду возвращаться к ним. И все-таки рискну продолжить. А когда общение идет и с сидящими зрителями в зале, и параллельно с телезрителями, возникает проблема: кому отдать предпочтение. Откровенно телезрителям — значит, потеряешь живую нить действия, им самим будет неинтересно; зрителям в зале — значит, проявишь неуважение к тем, кто находится у экранов. Да ведь и передача адресована в первую очередь телезрителям. Значит, надо создать равнобедренный треугольник.