Не знаю, как был написан сценарий, но режиссер освободила детей — главных действующих лиц фильма — от оков ролей и предложила им свободный полет фантазии в предлагаемых обстоятельствах — что-то вроде этюдов на первом курсе актерского факультета. И стала наблюдать за детьми. Так скрытая камера перекочевала из кино документального в кино художественное.

Впрочем, затрудняюсь определить жанр этого фильма. Документальным его не назовешь. Актеры играют роли родителей и учителей, как и положено в игровом фильме, а дети… Хотела сказать, что дети играют самих себя, да нет, не играют, а остаются самими собой в своем невыдуманном мире детства. Это и день рождения, и наблюдение за подозрительным лицом, и открытие человека. От эпизода к эпизоду начинаешь понимать, как он многогранен и сложен, этот мир, как тонки и хрупки его психологические нюансы, как объемны и глубоки в восприятии ребенка моральные категории, объединяющие два мира — детей и взрослых — и род человеческий.

Порой можно слышать, как о талантливом человеке говорят, что он сохранил наивность, непосредственность и чистоту восприятия ребенка. Когда смотришь фильм Асановой, понимаешь, что дети не наивны — это мы наивны, думая так о детях. Дети мудры мудростью детства, закрытой за семью печатями для взрослых.

По-моему, об этом же сделан и фильм в Чехословакии — по книге Иозефа Лады «Кляксы на сказке». Дети попадают в сказочный мир, сочиненный художником, едва дотронутся до кляксы. А вот взрослым в картине этого никак не удается. И это не наивность восприятия детей, а его чистота и свежесть. У нас есть стертые от частого употребления слова и понятия. Дети очищают слова от налипших на них неискренности, равнодушия, фальши. А мы порой не в состоянии постигнуть открывающуюся перед ребенком первозданную чистоту бытия. И бабочка и цветочек для ребенка, не знающего ботаники, нечто неизмеримо большее, нежели для нас, взрослых.

Динара Асанова открыла истоки той реки, по которой, ничего не оставляя на берегу из нашего багажа опыта и знаний, мы можем приплыть в детство, относясь к нему с уважением. Те же мысли приходят, когда смотришь детские рисунки.

Недаром же Павел Петрович Бажов говорил: «Не расставайтесь с детством, как можно дольше не расставайтесь, и мир никогда не потускнеет в вашей душе, и душа не огрузнет».

Перечитала сохранившиеся свидетельства из разных лет моей «экранной жизни». Перечитала и подумала, что вырванные из ее контекста очерки эти при всей добросовестности их авторов сохраняют лишь внешнее правдоподобие фактов.

Как-то газета «Кировская правда» взяла у меня интервью в связи с передачей «От всей души» из города Кирово-Чепецка и напечатала под заголовком: «Каждая передача — столько счастья!»

Не отрицаю, возможно, именно этими словами я попыталась выразить свое внутреннее состояние. Но прочтешь такое интервью и сама себе позавидуешь — вот человек парит себе в облаках счастья!

Я действительно счастливый человек, но природа моего счастья совсем другая — трудная.

Один пример. Как-то я принесла своему восьмилетнему сыну (он тогда болел) зайца Тепу. Тепа разговаривал с Митей голосом его мамы, но мама в тот момент для сына не существовала… Сентиментально? Да. Но, простите за нескромность, значит, маме вместе с актрисой, озвучивавшей зайца в передаче «Спокойной ночи, малыши!», удалось вдохнуть в Тепу живую жизнь.

Очень не хочется, чтобы эта амплитуда от детских передач, которые я тоже веду от всей души, до передач, в которых слова эти вынесены в заголовок, измерялась лишь сантиментами и фанфарами. Есть в моей работе и сантименты и фанфары. Есть. Я не стыжусь их. Без них много бы потеряли человеческие сердца. Но когда они обнажены, извлечены из творческого процесса, из них выхолащивается содержание, они из живых чувств превращаются на бумаге в стертые слова, выходящие в тираж. Тогда становится неловко.

Может быть, поэтому я решилась написать книгу?! И поэтому тоже.

Пишу эти записки и попутно просматриваю интервью, которые в разное время брали у меня журналисты. Есть и публикации в книгах. Одна из них называется: «Люди, которые входят без стука». На обложке фотографии С. Виноградовой, Ю. Фокина, С. Смирнова, А. Каплера, В. Вишневского, В. Панта и В. Леонтьевой. «Я прихожу к людям в дом, вхожу без стука, как гость, которому, я надеюсь, рады». С легкой руки Каплера эти слова перекочевали в название книжки. Но я решительно не хочу входить в дома без стука — есть в этом что-то фамильярное. На самом же деле это не так. Незваному гостю, позвонившему или постучавшему в дверь, неудобно сказать: «Простите, но вы не вовремя». С нашим братом все обстоит проще: поворотом ручки, легким нажатием кнопки в любую секунду телезритель может пригласить нас в гости или прервать наш визит.

Однажды я ехала в такси на Шаболовку. Всю дорогу молчали, шофер оказался неразговорчивым. Подъехали, хочу расплатиться, а водитель вдруг говорит:

— Со своих денег не беру. Сами посудите, у меня день рождения — вы моя гостья, я болен — вы меня навещаете, мои дети хотят услышать сказку, и вы опять приходите.

Очень теплое воспоминание осталось у меня от встречи с этим человеком.

Так разве даже в такой дом, где считают меня «своей», я прихожу без стука?

В шестидесятые годы несколько преувеличивались страхи ведущих перед телевизионной камерой. Камеру называли коварной, красный глазок сравнивали с глазом удава или циклопа, прямому репортажу в эфир искали аналог в цирке, когда исполнитель работает под куполом без лонжи и зритель как бы вместе с ним переживает риск и опасность. Нам задавали такого рода вопросы: «А вас никогда не охватывает состояние паники во время передачи?» Или: «Что испытывает человек перед камерой в студии?» Не придет же никому в голову спросить актера, какое чувство он испытывает на сцене, когда открывается занавес.

Один из литераторов (видимо, из добрых чувств ко мне) написал, что «Леонтьева так «болеет» за свои передачи, что перед каждой заболевает физически! Не было почти ни одной передачи, когда бы перед началом записи она была совершенно здорова».

Преувеличение. Я действительно не сплю ночь перед записью, но бессонница и отсутствие аппетита ничего общего не имеют с нервным шоком. Это творческое волнение. Оно естественно, неизбежно и многим знакомо, каждый его переживает по-своему.

В свое время Сергей Сергеевич Смирнов сказал о Нине Кондратовой: «Кивнуть глазку телекамеры для нее так же естественно, как сказать на улице знакомому — здравствуйте!»

Какая добрая и простая формула.

В книге В. Саппака «Телевидение и мы» много написано о работе дикторов, в частности о моей. Боюсь показаться нескромной, но фразу, которую сейчас процитирую, помню наизусть: «Итак, телевидение, год 1960-й. Если бы у меня спросили, что более всего другого мне интересно на телеэкране, я бы, не задумываясь, ответил: диктор Валентина Леонтьева. (Трудно передать, какие чувства эти слова у меня вызвали!) По известному закону психологии нам интересно не то, что мы знаем вполне, и не то, что мы не знаем вовсе. Нам интересно только то, что мы уже знаем, но знаем недостаточно. Мы вроде бы знаем о Леонтьевой, о Шиловой очень многое. И не знаем почти ничего. Закон неполного знания, стремящегося стать полным, действует здесь в самом своем чистом виде».

В своей книге Саппак делится впечатлениями от одной передачи, в которой дикторы читали произведения А. П. Чехова. Я тоже в ней участвовала. Саппак пишет: «Леонтьева вдруг перестала быть мне интересна. Она интересна как раз тем, что воспринимается не как актриса».

Здесь сформулированы эстетические критерии работы диктора, который должен оставаться самим собой. В этом-то и проявляется его мастерство.

Не буду лукавить, прошло немало лет, прежде чем многие мысли Саппака стали моими собственными. Теперь я знаю: «Нет ничего более насущно интересного и практически важного, чем все то, что связано с характером и смыслом общения экрана и зрителя».