После конкурса меня пригласили к директору.
— Вы прошли, — сказала мне Валентина Николаевна Шароева. — Но пока у нас нет штатных единиц. Могу предложить временно поработать помощником режиссера.
В те годы на телевидении был институт помощников режиссеров. Требования были очень высокие, работу их ценили. Зачисляли на должность помощника режиссера только людей с высшим образованием, преимущественно с актерским.
Художественным руководителем телевидения был в ту пору Сергей Петрович Алексеев, режиссер большой культуры и удивительного такта. Он умел увлечь работой над передачей всю бригаду, умел поднять престиж любой телевизионной профессии, пробудить в каждом чувство высочайшей ответственности за то, что он делает.
Моей задачей было отбирать материал для передач, договариваться с людьми. Во время передач я чувствовала себя полпредом телевидения в студии.
Режиссер, ассистент, звукорежиссер, а часто и редактор находились в аппаратной за пультом, операторы стояли за камерами, а помощник режиссера отвечал за готовность участников, за реквизит и изобразительный материал, за порядок и дисциплину в студии. В те времена эфир был «живой», предварительной записи не было, потому никто не имел права на ошибку.
Прошло три месяца, все забыли, что я жду заветную дикторскую единицу. Но я этим жила.
Однажды я готовила репетицию передачи о Левитане и Чайковском. Принесла в студию репродукции картин Левитана, наклеенные на паспарту, расставила их, как указано в сценарии, на пюпитры для показа двумя камерами. Техника была такова: пока камера показывает одну фотографию, на пюпитр, установленный перед другой камерой, помощник режиссера ставит другую. Звукорежиссер начал работу над музыкальным оформлением. Ждали актрису. (В те годы текст передачи в кадре и за кадром читали не дикторы, а актеры.) А пока отрепетировали с операторами и ассистентом режиссера показ репродукций — отъезд до общего плана, укрупнение, показ отдельных фрагментов картин. Актрисы все не было.
Тогда режиссер передачи Г. А. Холопова попросила меня прочесть текст передачи за кадром. Я надела наушники. Текст был хорошо мне знаком, поскольку по заданию режиссера я подбирала весь изобразительный материал. Может быть, от сознания, что это только репетиция, что, кроме режиссерской бригады и инженеров в аппаратной, меня никто не слышит, я была свободна и раскованна, очарованная левитановским пейзажем и музыкой Чайковского. Я понимала, что от моего внутреннего состояния зависит в определенной степени, как будет воспринята передача. Читаю и вдруг слышу в наушники: «Как читает!»
Вечером на передачу пришла актриса. Мне не понравилось, как она читала. Да мне и не могло понравиться. Ведь я была в плену собственного видения, в плену несостоявшегося его величества Случая. Мне казалось, что я и только я смогла проникнуться настроением левитановских просторов, чуть подернутых дымкой прозрачной грусти, и той музыки, которая выражала гармонию в природе и пробуждала в человеке «силы необъятные». После передачи шла домой как после прекрасного и, увы, несостоявшегося дебюта. Не знаю, в какой клубок переплелись во мне радость и огорчение. Наверное, огорчения было больше, но услышанная мною реплика «Как читает!» звучала колокольным звоном.
Много позже я поняла, что диктор должен оставаться диктором, а актер, читающий текст за кадром, находить совсем иные средства художественной выразительности, нежели те, к которым он привык в своей профессии. Читать за кадром, не украшая, не расцвечивая текст, не навязывая его, а донося основную мысль и нюансы, как бы давая возможность каждому зрителю в зависимости от его индивидуальности самому прочесть текст. Для такого чтения нужна школа. У меня ее не было.
«ЧТОБЫ БОЛЬШЕ ЕЕ В ЭФИРЕ НЕ БЫЛО!»
Я продолжала работать помощником режиссера.
Прошло несколько месяцев.
В четверг, а я уже говорила, что это был выходной день на телевидении, меня вдруг вызвали на работу. Нины Кондратовой и Оли Чепуровой не было в Москве. Вызвали меня к директору студии. Валентина Николаевна Шароева сказала:
— В пятницу вам предстоит представить в эфире нашу гостью — англичанку из телекомпании Би-би-си. Это ваш дебют. Все будет зависеть от вас.
Уснуть мне ночью не удалось. Я вызубрила текст. Наверное, он отскакивал от меня как от стенки горох. И вот я перед камерой. Мы с англичанкой сидели метрах в трех друг от друга. Режиссером передачи был Сергей Петрович Алексеев. Он хорошо знал и понимал искусство, работал с большой самоотдачей, требовательностью к себе и другим. Включив громкоговорящую связь, режиссер объявил, что до начала передачи осталось пять минут. У меня задрожали колени. «Осталось четыре, три, две, одна…» Тогда еще не было космических стартов, но другого сравнения я не найду.
Нервная дрожь не только не унялась — внутри у меня похолодело, в горле пересохло. Загорелся красный глазок телевизионной камеры, которая показывала меня. Ведь передача начиналась с представления гостьи. Что я говорила, не помню.
Ираклий Луарсабович Андроников видел эту передачу. Вот его отзыв: «Это было чудовищное зрелище. В эфире появилась молодая перепуганная женщина, глаза которой были обращены внутрь. Она читала строчки на своем мозговом экране, ничего не понимая из того, что говорит. Вид у нее был, как будто ее вели на эшафот!»
Глазок моей камеры погас, в эфире появилась англичанка — спокойная, раскованная, умеющая мыслить в кадре. Контраст был невероятный! Не успела кончиться передача, председатель радиокомитета позвонил Валентине Николаевне Шароевой и спросил: «Что это было?» — «Это наш новый диктор Леонтьева», — ответила директор. «Чтобы больше ее в эфире не было!» Указание было однозначным и не оставляло никакой надежды…
Знаю, что проваливались даже большие актеры. Впоследствии они с удовольствием рассказывали о своем провале, даже гордились таким фактом своей биографии. Вероятно, это своеобразное кокетство, а может быть, и сатисфакция — месть экзаменаторам: мол, не сумел разглядеть. Но я сатисфакции и не требую. Председатель радиокомитета был прав — нельзя показывать в эфире диктора, идущего на эшафот.
«Чтобы больше ее в эфире не было!»
На следующее утро я обливалась слезами дома у Ольги Сергеевны Высоцкой, диктора Всесоюзного радио, ныне народной артистки СССР. (После того как я прошла конкурс дикторов, вместе с Ниной и Олей я занималась у Ольги Сергеевны Высоцкой.) Председатель радиокомитета все же учел ее мнение, и меня приняли в дикторы.
«КТО ЗА ВАМИ ГНАЛСЯ?»
Высоцкая уже тогда была большим мастером. Но отношения у нас сложились на равных. С каким тактом она «сдирала с меня шкуру» (это ее любимое выражение)!
Следила за каждым моим появлением в эфире, пусть даже это было простым объявлением следующей передачи. Только переступишь порог дикторской — телефонный звонок:
— Валюня (Ольга Сергеевна и сейчас меня так называет), вот сегодня хорошо представила передачу, заинтересованно. Мне сразу захотелось ее посмотреть».
Но чаще я слышала строгую, спокойную и доверительную интонацию:
— Ничего не поняла. Кому говорила? Кто за вами гнался? Вспомните, о чем мы вчера говорили.
Часто с экрана я обращалась именно к Высоцкой. Прихожу как-то к Ольге Сергеевне (мы часто занимались у нее дома), она открывает мне дверь и смеется:
— Знаете, Валюня, что сейчас было? Сижу, обедаю, неожиданно слышу по радио свой голос. Вслушиваюсь: вроде я этого не читала. И вдруг поняла — это же вы, Валюня!
Понимаю, что ей это приятно. А мне? Я была счастлива. Надо же — сама Ольга Сергеевна Высоцкая во мне себя узнала!
Мне хотелось подражать ей во всем, даже голос свой я старалась «сделать» под Высоцкую. И длилось это годы, пока мысль Ольги Сергеевны, что сила — в сдержанности, не стала моей собственной, пока я не обрела самостоятельности.
После каждой передачи «От всей души» я обязательно звоню Ольге Сергеевне, и, бывает, она «сдирает с меня шкуру». Но кому же это делать, как не человеку, который вывел меня в люди!