Вечера в доме обычно посвящались воспоминаниям на одну тему: или это был рассказ о Пакистане или Франции, Англии или Финляндии, но чаще всего хозяин дома страстно и взволнованно говорил о Грузии. А я сидела между этими людьми, которые вряд ли и замечали меня. Я тогда не могла по-настоящему оценить, сколько же драгоценных россыпей было подарено мне судьбой взамен одного-единственного, да и то не принадлежавшего мне маленького кусочка красного стеклышка.

…Но вот я нажимаю наугад на дверной звонок и вдруг оказываюсь в сороковых годах! Меня встречают Ирина Константиновна и Лесик (Ольга). В прихожей очень тусклый свет, и мне кажется, что только вчера мы расстались: такие же пушистые волосы и пронзительно-черные глаза Ирины Константиновны и рыжая, с ребячьими веснушками, такая же худенькая Ольга.

Но чудес не бывает. Неумолимое время, как художник портреты, одних переписывает маслом, словно норовя под грунтовкой спрятать само воспоминание о молодости человека, а других щадит — тонкой акварельной кисточкой деликатно и нежно лишь подрисовывает мелкие морщинки на лбу, под глазами, в уголках рта. Именно так распорядилось оно дорогими мне людьми. Они совсем мало изменились, может быть, потому, что суть их человеческая осталась прежней.

Войдя в комнату, хозяином которой когда-то считал себя кот Ларион (любимец и баловень Марии Константиновны и Николая Семеновича), я увидела женщину. Мое растерянное лицо, видимо, было красноречивее всяких слов. Ирина Константиновна и Оля закричали в один голос: «Ну что ты, это же Ксения!» Высокая полная женщина, только в форме головы, туго стянутой пучком седых волос, было что-то знакомое, а потом уже бросились в глаза большой выпуклый лоб, красиво изогнутые брови, плавная линия рта…

И сразу все вспомнилось. Дочь известного архитектора, как мы ее называли, интеллигентная Ксения не участвовала в нашем детском буйстве, выделялась среди нас спокойствием, рассудительностью, чувством собственного достоинства. Все то же время уравняло нас. И тут подбежали ко мне дети — две девочки. Чьи они? Такие маленькие… А из дверей смежной комнаты появились две девушки. «Кто же это? — подумала я. — Такие взрослые…»

Оказалось, маленькие — внучки Ксении, а взрослые — дочки Ольги. И начались воспоминания. Им не было конца. И смеялись, и плакали… Чаще других слов звучало: «А помнишь?» А из углов комнаты глядели на меня до боли родные и знакомые вещи из моего детства. Одухотворенные памятью, они словно вопрошали: «Ты помнишь нас?» Оказывается, я никогда ничего не забывала. Надо было только нажать на кнопку звонка, и все проступило, обозначилось до такой степени остро, что вспомнился даже тонкий неповторимый запах этой комнаты, комнаты, где я, сама того не понимая, была бесконечно счастливой.

Говорят, в прошлое возвращаться нельзя. Наверное, это так, но памятью можно и даже должно. Такое путешествие в детство, юность обогащает тебя, заставляет многое переосмыслить, а то и переоценить. Особым светом был окрашен вечер воспоминаний еще и потому, что состоялся он в День Победы.

Вот обо всем этом и думала я в поезде, который вез меня из города моего детства обратно в Москву.

Я еще работала помощником режиссера. Перед прямой трансляцией хоккейного матча в программе было выступление одного железнодорожника, рассчитанное на 10 минут. Мы с ним условились, что за две минуты до конца передачи я дам ему сигнал.

В те времена на телевидении был такой международный знак — маленький кружочек, описанный в воздухе рукой, означал — пора закругляться. Скрещенные руки — камера выключается.

Выступающий снял наручные часы, положил их на стол, чтобы себя контролировать, и начал говорить. Видимо, увлекся, на мой знак не обратил никакого внимания. До начала хоккейного матча осталась одна минута! Я услышала в наушники взволнованный голос ассистента режиссера: «Покажи ему знак так, чтобы он увидел!» Я подошла совсем близко к камере и описала в воздухе уже большой круг. Мой сигнал по-прежнему остался незамеченным. «Сделай же что-нибудь!» — это уже был крик в наушниках. Тогда я подлезла под объектив камеры и, сидя на корточках, нарисовала перед его лицом огромный круг. Тут он меня увидел и кивнул мне головой, что, мол, все понял. Я было успокоилась, а он, облокотившись на спинку кресла и набрав в легкие воздух, сказал: «Ну а теперь, дорогие товарищи телезрители, я расскажу вам об окружной железной дороге…»

Чем отплатить за человеческую доброту и внимание! Кто, кроме телевидения, мог бы подарить мне столько встреч с такими прекрасными людьми!

Расскажу об одном эпизоде, в котором, как в фокусе, сконцентрировалось все, чем я обязана этому чуду XX века.

Шла «Звездная эстафета», в которой принимал участие космонавт Владимир Михайлович Комаров. Когда передача закончилась, все, кто работал на ней, окружили Комарова в ожидании автографов. Естественно, ждала своей очереди и я. Владимир Михайлович улыбнулся мне как-то застенчиво и неожиданно сказал: «Валечка, подарите мне вашу фотографию и напишите несколько слов моим детям. А то приду домой, скажу, что с вами познакомился, а они мне не поверят».

Это были одни из самых счастливых минут!

Не знаю, дорогой читатель, почувствовали ли вы в записках этих то объяснение в любви телевидению, которое вынесено в заглавие этой книги.

Я люблю его за то, что, доверив мне быть диктором и ведущей, оно долгие годы терпеливо, с вниманием и чуткостью учило меня профессионализму. За то, что на телевидении всегда срабатывает чувство локтя, такова природа этого коллективного искусства. Одной мне бы ничего не добиться! Я говорю — телевидение, а за ним мои товарищи, с которыми мне выпало счастье работать.

Плохо причесал тебя парикмахер, а тебе выходить в эфир — тонус пониженный, чувствуешь, что выглядишь неважно, попробуй об этом забыть, и уверенности той уже нет, и внутренняя собранность не та. А вот легкие, тонкие пальцы положили седую прядь слегка небрежно и так естественно, будто и не провела ты полчаса перед зеркалом, и незаметно для самой себя начинаешь обретать внутреннюю форму, просто забываешь о том, как выглядишь. Но для того, чтобы забыть, должны потрудиться добрые, чуткие, отзывчивые руки.

Сколько времени проходит в спорах при подготовке любой передачи! Спорю со сценаристами, с редактором, режиссером, операторами, наконец, с главным редактором. Но споры эти творческие, споры людей, заинтересованных в успехе. У каждого свой характер, свое видение, своя мера художественного вкуса, свое отношение к событию, свой подход к раскрытию героя. И какие бы ни были разногласия, а то и конфликты, даже обиды, а иногда и ссоры, когда наступает святое время эфира, ты чувствуешь незримую помощь, поддержку, волнение за тебя каждого члена нашей творческой бригады.

Пожалуй, один из самых точных наших «внутренних» барометров — это телевизионные инженеры и техники, я уж не говорю о том, что работа у них «снайперская». Никто так, как они, не реагируют на наши промахи и неудачи, равно как и на те искры эмоций, когда удается высечь их на передаче. Люди, много повидавшие на своем телевизионном веку, знающие всю нашу «механику», безошибочно отличают правду, искренность от представления, фальши. Никогда не забуду слезы на глазах инженера из Киева, работавшего на передаче из Тимановки.

Это телевидению я обязана тем, что получаю от вас, дорогие, уважаемые телезрители, письма. Пусть эти записки будут благодарным ответом всем, кто поддерживает меня своим вниманием, добрым словом, советами. Но просто сказать слова благодарности — это значит еще ничего не сказать. Ваши письма — часть моей телевизионной жизни, ее содержание, смысл, моя опора. Я уже писала, что бывают и критические отзывы, а иногда и просто злые, обидные до слез. Огорчишься, расстроишься, иногда и бессонную ночь проведешь, и неверие в собственные силы начинает тебя одолевать. На такие письма я обычно не отвечаю, что тут скажешь; согласиться часто не можешь, в этом случае спорить бессмысленно, оправдываться тоже себе не позволишь. А если автор письма прав? Словом, мимо таких писем не пройдешь. Ответ на них один — работа в эфире. Или преодоление самой себя, или утверждение своей позиции.