В Монте-Карло я жила в «Отель де Пари». В ресторане гостиницы собаки обедали за одним столом со своими хозяевами. Не нахожу слов, чтобы выразить, что я почувствовала, когда вошла в зал. Я представила своего эрдельтерьера Чипи на месте этих благовоспитанных бульдогов, ставших дрессированными манекенами, служащих лишь тщеславию своих хозяев, тщеславию, измеряющемуся количеством нулей, обозначенных на их счетах в банках, воинственному тщеславию, унижающему тех, кто ел в обществе людей, а не собак. За этой наглой вывеской любви к животным скрывались звериные повадки людей.

Этот эпизод я вспомнила за ужином в небольшой гостинице районного центра Боровской в Кустанайской области. На передачу, посвященную целинникам, вместе с нами прилетел композитор и исполнитель своих песен Евгений Мартынов. Столовая была на втором этаже. Сидим мы, ужинаем, Мартынова почему-то нет. Вдруг слышу, с первого этажа раздается его голос — поет. Кто-то предположил:

— Может быть, это радио?

Спускаюсь, иду на голос, попадаю на кухню и застаю такую картину: пожилая женщина в поварском колпаке, сложив руки на груди, стоит у плиты и, затаив дыхание, слушает Женю. А он в полный голос поет ей одной — никого больше нет

— «Я тебя своей Аленушкой зову».

— Я узнал, что у нашего повара нет пригласительного билета на нашу передачу,

— сказал Женя, допев.

Слишком близки по времени были международная встреча и наша передача, и, конечно, истинный смысл того, что происходило со мной или чему я была свидетелем в Монако и на целине, постигался в сравнении.

В памяти моей рядом два портрета, словно висят они в картинной галерее в массивных рамках. На одном — старая женщина, попросту сказать, старуха — меха, бриллианты, румяна, лишь подчеркивающие возраст, расплывшиеся тени под глазами, размазанная помада. Она сгорбилась у игрального автомата в казино и с плотским старческим вожделением неотрывно следит, как из щели автомата выскакивают, позванивая, металлические жетоны и падают в железную кружку, которую конвульсивно сжимают подагрические пальцы старухи. Выиграла!

Второй холст — тоже старая женщина, но видно, что крепкая. Черты лица жесткие, а глаза излучают пронзительную голубизну. Волосы выбиваются из-под пухового платка (встретились мы на улице), то ли заиндевевшие от мороза, то ли седина такая красивая. Встретились, поздоровались, и сказала она только одну фразу: «Посмотришь твою передачу — как на душе-то легко становится». Не улыбайтесь, пожалуйста. Значит, человек почувствовал атмосферу очищения…

Чтобы попасть в Монако, я добиралась из Москвы до Парижа, потом «Каразеллой» до Ниццы, из Ниццы до Монте-Карло на вертолете. Заранее было условлено, что в Ницце, там, где выдается багаж, меня будет встречать кто-то из оргкомитета фестиваля. Вот уже в двадцатый раз проплывает мой чемодан мимо меня по ленточному кругу, уже единственный на этом кругу. Я не решаюсь его взять. Пассажиры уже давно (во всяком случае, мне так показалось) разобрали свой багаж и разошлись. А я стою одна и не знаю, что делать.

Вдруг появляется дама внушительных размеров, в руках у нее на палке щит, на котором кнопками прикреплен лист ватмана, а на нем фломастером по-русски написано: «Я ищу Валентину Леонтьеву». Я бросилась к ней, она, ни слова не говоря, подхватила мой «багаж» и с щитом в одной руке и чемоданом в другой помчалась на летное поле, я вприпрыжку за ней…

А восьмого марта в гостиницу в Боровском, где еще пахло свежей масляной краской, постучали дети, укутанные до бровей. За пазухой у каждого были срезанные из горшков живые цветы: герань, примула, а то и просто зеленые веточки.

Предложили мне в Боровском и в баню сходить. Смотрю, из бани выходят женщины, лица распарены.

— Легкого пара тебе, Михайловна.

— А кто же мне компанию составит?

— Да нет уж, мешать не станем. А то будешь на себе взгляды чувствовать, не то удовольствие!

И я подумала тогда, что если бы пришлось выбирать между теплом человеческим и комфортом, то я поблагодарила бы судьбу, которая за меня сделала выбор.

Передача на целине началась со знакомства с механизатором Камшат Байгазиновной Доненбаевой — Героем Социалистического Труда, лауреатом Государственной премии, депутатом Верховного Совета СССР.

Удивительный смысл (после Монако) был сокрыт для меня в вопросе, который я должна была задать Камшат:

— В шестьдесят пятом году вы стали трактористкой. Сколько земли за эти годы подняли? Узнали бы свою целинную землю на ощупь, с закрытыми глазами?

Предполагала, каким будет ответ, а услышав его, подумала: сколько же таких государств, как Монако, уместилось бы на земле, перепаханной только одной Камшат!

Говорят, к дикторам зрители относятся иначе, нежели к актерам.

Актеров они преимущественно видят в ролях и, даже хорошо зная творчество артиста, любя его, не чувствуют морального права считать его своим знакомым. Не будешь же на дружеской ноге с Отелло или Марией Стюарт. Другое дело, если артист предстает, скажем, в образе Максима. Но тут контакт возникает не с артистом, а с героем, близким зрителю по духу, по гражданской позиции. С тех самых тридцатых живет Максим своей самостоятельной жизнью. Теперь он дал бессмертие своему создателю — Борису Петровичу Чиркову.

На одной из передач «Театральные встречи» в 1982 году Тимур Чхеидзе, сыгравший в фильме «Твой сын, земля» роль секретаря райкома, рассказывал, что получает письма от зрителей с разных концов страны на имя своего героя. На конвертах адрес: «Грузинская ССР, Вардзия, тов. Торели». Люди часто обращаются к секретарю, именно к секретарю, а не к артисту за помощью.

С нами, дикторами, гораздо проще. Храню в памяти слова Михаила Ильича Ромма, они очень дороги мне: «Я испытываю потребность ответить, когда она обращается ко мне, и попрощаться, если она прощается со мной. И если я смотрю телевидение в одиночку, то так и поступаю».

Действительно, зрители относятся к диктору как к знакомому человеку.

«Наш город от Москвы очень далеко. Но когда вы начинаете передачу, кажется, что вы совсем рядом, вместе с нами за столом, за чашкой чая» (Красноярский край, Черногорск, Галина Ухова). Неудобно приводить такие лестные для меня письма, но, уж коли заговорила о природе популярности диктора, без примеров не обойтись. На мой взгляд, известность телевизионного диктора не «звездная», а человеческая.

Ничто не может сравниться с сознанием того, что дело, которому ты служишь, нужно людям. И уверенность, что работаю не напрасно, не вхолостую, я черпаю прежде всего из писем. Телезрители хотят, чтобы диктор в жизни был таким же, как на экране. Неоднократно имела возможность в этом убедиться, на каждой встрече слышу что-нибудь вроде того: «Как мы боялись, что в жизни вы другая…» И если по отношению к диктору проявляется забота, сердечность, внимание, то направлены они человеку, доброму знакомому, а не звезде. Разве я забуду женщину, в слякоть и грязь, не за один десяток километров притащившую на санках к поезду мешок картошки! Мы уезжали домой после записи передачи «От всей души».

— Неурожай нонче, а у меня рассыпчатая, сухая. Такой в вашей Москве, Михайловна, не больно-то поешь.

— Да как же это, тяжесть такую, — удивилась я.

— Эх ты! — обиделась она. — А я-то думала, для родного человека везу.

После передачи «От всей души» из Калуги пришло письмо от учителей-пенсионеров Д. М. Покраса и Н. А. Покрас из села Никитовка Богодуховского района Харьковской области: «Спасибо, что вы так внимательны к людям пожилого возраста».

Бывает, что пенсионеры ко мне и в дети записываются. Семья пенсионеров Ангин из Еревана поздравила меня с присуждением Государственной премии СССР и подписалась: «Ваши «дети»». Спасибо, что кавычки поставили.

«Очень люблю смотреть "Спокойной ночи, малыши!", хотя мне не 6 лет, а все 60!» — пишет М. Самуйлова.

Обращаются и за поддержкой.