27 сентября 1941 года — плен.

Каждый день был посвящен только одной мысли, одному желанию — бежать! Ждал удобного случая. Оставаться узником не мог и не хотел. Знал, что это грозит расстрелом, но рисковал.

1 февраля 1942 года вместе с товарищами он бежит из лагеря для военнопленных в городе Лубны под Полтавой. Ночью пробирались от одного села до другого. Спасали жители, рискуя жизнью, прятали, отдавали последний хлеб.

Но очередная полицейская облава в селе под Киевом — и снова лагерь. Лагерь в Германии, откуда не выбраться — кругом чужая земля, чужие люди. И тем не менее Николай Корнев решается на новый побег! Все просчитал, все обдумал и бежал. Двигался только ночью, ел картошку, зеленые яблоки, колосья хлеба. Он двигался в сторону железной дороги, шел на звуки поездов.

Четырнадцать дней он добирался до станции. Целую ночь, прячась и вновь выбегая, он искал в расписании поезда, идущие на восток. Дождался поезда, незаметно взобрался на подножку, радуясь, что скоро фронт, а там свои. Но по дороге его сняли люди из железнодорожной полиции. И хотя спрыгнул и побежал, его догнали.

И опять лагерь — теперь уже штрафной!!

Работал в каменоломне. И снова мысли только об одном — о побеге. Готовились к побегу втроем. На подготовку ушло три ночи. Спускались все трое из окна, и когда Николай был уже на земле, а его друг Петр Корчагин еще на окне… Снова провал. Пронзительный сигнал тревоги. Вся лагерная охрана была уже во дворе.

Комендант лагеря лично хотел расправиться с преступниками и с пяти метров выстрелил в Корнева, но промахнулся. Николая и Петра поставили к стенке. Раздалась команда… и оба упали. И тогда вновь комендант, подойдя к лежащим, выстрелил тому и другому в грудь. И этого ему показалось мало. Третий раз он стрелял им в головы.

Утром на месте расстрела нашли только одного убитого. Второй, и это было невероятно, оказался жив! Он лежал у деревянного сарая, а на досках его кровью было написано «Ярославль».

Что же значил этот город для Николая Корнева, если, умирая, он вывел своей кровью его название? Он не мог и не хотел уйти из жизни безымянным человеком, узником под номером 154.

Ярославль — не только родина, не только дом, где он родился. Это была вся его жизнь. Наверное, он хотел, чтобы на его родине, в Ярославле, узнали бы о его судьбе.

Рассказав все это, я вызвала Николая Михайловича на сцену и задала ему только один вопрос:

— Где вы брали силы?

— Я знал, что буду нужен Родине, — ответил он.

Но, читая сценарий и думая о судьбе Корнева, я никак не могла понять и постичь, как при таких страшных обстоятельствах человек мог выжить, точнее, как он мог не умереть? Меня это волновало, так как я понимала, что так же, как я, после моего рассказа этот вопрос будут задавать все зрители, смотревшие передачу. Еще до передачи я спрашивала журналистов, знают ли они, как могло случиться, что человек с простреленными головой и грудью не умер?

Мне ответили, что об этом нельзя говорить. Не положено.

И вот как это было. Увидев живого Корнева рядом с сараем, его подняли и бросили в сарай. Наследующий день пришли и удивились, что он все еще жив. Жив, смертельно раненый, без воды и пищи! Еще через день — снова жив! Это было выше человеческого понимания. Это была демонстрация воли духа, силы жизни, и это было оценено немцами. Они преклонились перед несгибаемостью советского солдата. Он как бы стал над ними, выше их. Они отправили его в лазарет и вылечили. Это был акт гуманного восхищения волей и верой в жизнь!

Дня через три-четыре после выхода передачи в эфир я получила небольшое письмо от Николая Михайловича Корнева. Так жалко — искала, искала его, но так и не нашла. Куда-то убрала конверт после моего ответа, чтобы не потерять адрес. Но такому человеку можно писать коротко: «г. Ярославль — Корневу Н. М.», и я уверена — письмо дойдет. Так вот, он написал очень грустное письмо, что, мол, даже не рад, что о нем рассказали. Что теперь его все замучили вопросами, как он в Ярославле оказался? Как выжил? Из лагеря его освободили уже наши войска. Так и домой добрался, но не сразу, а через энное количество лет. Так было положено. Исключения не делались даже для самых преданных и смелых. «А на второй вопрос, — пишет Николай Михайлович, — не знаю, что и говорить. Осложнили вы мою жизнь!»

Вот так и получается. Вот это и есть полуправда. Это и есть честность с оглядкой. А ведь шило в мешке не утаишь! Зритель стал грамотный, взыскательный, не терпящий недосказанности. Кого же мы обманывали? Самих себя? Ведь были и среди советских людей полицаи. Почему же среди немецких солдат или офицеров не могло быть честных людей? Особенно среди немецких врачей? Доброта, милосердие, восхищение героизмом. Это интернациональные и слова, и понятия. Они есть и должны быть у каждого народа и в каждой стране!

Жаль только, что многие наши телезрители не смогли посмотреть эту передачу и увидеть этого человека!

Ярославская передача, так же как и последние две — Омская и Оренбургская — уже шли в эфир без обычного повтора в воскресенье по второй общей программе.

Очень жаль!

Итак, волею судеб я приобрела новую для меня профессию. Звучит красиво — «диктор-консультант». Консультации я никогда никому не давала. Были у меня и ученицы, и смотрела работы многих моих товарищей у себя дома, по телевизору, говорила всегда всем честно и откровенно, что с моей точки зрения хорошо, а что плохо, занималась с группами дикторов, приехавших из разных концов нашей страны на курсы по повышению квалификации (сейчас это уже институт). Так что дело это было для меня привычное и нужное и мне самой, и каждому из нас — глаз со стороны.

Но одно дело, когда я этим занималась как бы параллельно с моей дикторской профессией, другое — когда эта профессия становится твоей единственной, основной и официальной! Я этого очень боялась. Конечно, есть огромный опыт, есть знание профессии, как-никак сами ее придумывали, рождали, вложили в нее все, на что были способны. Утверждали ее и одержали победу. Появилась, теперь уже не очень молодая, профессия — диктор телевидения.

И вот вышел приказ о переводе меня в иное, немножко пугающее меня положение диктора-консультанта. До прихода меня в наш отдел в этом качестве у нас уже были дикторы-консультанты: Нина Кондратова, Люся Соколова, был и педагог по технике речи Нина Филипповна Вассина. У них уже был опыт работы, а я, честно говоря, не могла даже представить себе, что же я буду делать…

Конечно, мне есть что сказать, и я с радостью передам свой опыт… Но примут ли его молодые, нужен ли он им, сегодняшним, с иной формацией, иными взглядами и, честно говоря, иным отношением к профессии диктора телевидения.

Недели две ходила, присматривалась, старалась увидеть, что же появилось новое, привнесенное молодыми. Я долгое время была как бы оторванной от своего отдела. Командировки, записи передач. С ведения программ меня сняли, как только появилась передача «От всей души»; надо было много и серьезно к ней готовиться. Она занимала практически все мое время. Так я отошла от своего отдела. Я приходила причесываться перед записями, но была уже как бы человеком со стороны, вне жизни коллектива. И, наверное, было естественно и органично, что тайным голосованием всего дикторского коллектива я была выведена из состава художественного совета, где я была долгие годы. Честно говоря, поначалу мне было очень обидно, даже больно. Значит, не верят, не доверяют, выкинули, как мы выкидываем вещи, уже устаревшие или негодные для употребления. Так я думала и молча страдала. Но потом поняла, что мои товарищи правильно поступили, и сделали они это не потому, что перестали верить в меня. Я была недействующим лицом, человеком, не знающим, что происходит в отделе сегодня, сейчас. Я не была рядом.

И вот я снова вернулась в мой родной дом, пришла в новом и для меня, и для моих коллег качестве.