И сегодня, когда Джордж говорил об этом другу, голос его дрожал от искреннего волнения, а мадьярский акцент звучал резче…

Наконец, Габи замолчал. Некрасивое усталое лицо его ещё некоторое время, будто по инерции светилось обличительным пафосом, но постепенно эмоции стали гаснуть, уступая место выражению скорбной задумчивости. Игорь отметил как сильно сдал и постарел товарищ за последние месяцы.

— Да я долго заблуждался — горько признал Джордж, подняв на друга влажные глаза, — И нет смысла подыскивать себе оправдания. Я заслуживаю осуждения за всё то, что написал прежде. Ведь своими книгами и статьями я невольно прославлял самый большой обман нашего века. Но в том то и дело, что если с Гитлером всё было ясно с самого начала, то Сталинизм — это хитрый дьявол, который искусно рядится в белоснежные одежды…

Исмаилов слушал друга, не проронив ни слова, он не верил своим ушам. В голове не укладывалось, что Габор может произносить такую страшную крамолу в адрес кремлёвского богочеловека.

— Давай выпьем — в мрачной решимости предложил писатель. — У меня тут припрятана бутылочка отличной зубровки — сувенир из Минска.

— Что ты говоришь, Габи?! — ещё более изумился Исмаилов. — Пожалуйста, не надо! Давай обойдёмся без этого. При твоей язве можно ли так рисковать?! Зоя мне не простит.

— К чёрту язву! И к чёрту эту железнобокую комиссаршу! — с неожиданным раздражением и даже злобой воскликнул Джордж и признался:

— Прости, друг, я не хотел тебе говорить, но после моей покаянной речи по радио, Зоя позвонила мне из Парижа и заявила, что уйдёт от меня, если я немедленно не выступлю с опровержением. «Говори что хочешь, хоть признайся во временном помешательстве или скажи, что был пьян, но ты должен как-то прикрыть своё бесстыдство и мой позор» — потребовала она. Ей, видите ли, будет проще, если я добровольно объявлю себя сумасшедшим.

— Она приедет, и ты всё ей объяснишь. Ведь она любит тебя, Джордж.

— Сомневаюсь. Я то её знаю. Она много раз повторяла, что настоящий коммунист должен быть готов пожертвовать личным счастьем ради своих убеждений. Скорее она выступит против меня на партийном суде, чем согласиться выслушать и понять.

Габор сидел, по-стариковски опустив плечи, кусая бледные губы. Взгляд его был упёрт в пол. Вдруг он вздернул заросший щетиной подбородок.

— Но я всё равно не пойду на сделку с собственной совестью, им меня не запугать!

Выяснялось, что успешный писатель последние дни жил словно в осаждённой крепости. В коммунистической прессе началась его активная травля. Лидер американских коммунистов Браудер, бывший баптисткий священник, который контролировал всю партийную прессу и являлся главным редактором газет «Дейли уоркер», «Санди уоркер» и журналов «Коммьюнист» и «Нью мэссиз», лично возглавил этот крестовый поход против опасного еретика. Каждый день в своём почтовом ящике Габор находил газеты с порочащими его статьями и письма омерзительного содержания. На телефонные звонки он давно перестал отвечать, не желая слышать отборные ругательства от людей, которые ещё недавно считал своими друзьями.

Но самое поразительное, что и американские правые восприняли поступок «перебежчика», как хитро задуманную красную провокацию. Голливудская кинокомпания внезапно разорвала с ним контракт на сценарий нового фильма. А власти грозили высылкой из США, согласно Закону о регистрации иностранцев, более известному, как «закон Смита». Этот позорный акт предусматривал обязательную регистрацию всех проживающих в стране иностранцев и столь же обязательную депортацию за пределы страны тех из них, на кого падало подозрение в связях с «подрывными элементами». В вину известному писателю даже вдруг поставили то, что в 1942 году он активно требовал открыть второй фронт. Якобы, он уже тогда проявил себя, в качестве агента Кремля.

Джордж порывисто поднялся, подошёл к столу, взял какой-то лист и протянул Игорю.

— А это я получил вчера.

Игорь прочитал письмо дважды, — вначале бегло, затем более вдумчиво. Поле чего сказал:

— По-моему, ничего особенного. Обычная анонимка с угрозами, рассчитанная на слабонервного. Я бы не придавал ей большого значения.

Игорь ещё раз уткнулся взглядом в машинописный текст и предположил:

— Думаю, писал психопат с не в меру разыгравшимся воображением. Смотри, как он закрутил в конце письма.

Игорь процитировал: «Вскоре ты пожалеешь, мразь, что тебя не расстреляли в твоей сраной Венгрии, ибо мы приготовили тебе казнь в тысячу раз хуже».

— Рай, одним словом, — с сарказмом напомнил Игорю его недавние слова Габор. Губы его скривились. Джордж действительно был из тех, кого трудно запугать.

Они ещё немного посидели. Игорю постарался мягко убедить приятеля, что ему не стоит вставать на путь саморазрушения. В конце концов, его авторитет в мире настолько высок, что он сможет спокойно переехать в Европу, где атмосфера гораздо свободнее. А в нынешней Америке многим стало неуютно из-за своих убеждений. Вон даже Чарли Чаплина пытались вызвать на специальные слушания в конгрессе, тоже угрожая великому актёру и режиссёру депортацией. И лишь из опасения, что гениальный комик может сочинить ядовитую сатиру на своих преследователей, Чаплина не решаются всерьёз трогать.

— Твоё слово — это твоё оружие! Отвечай своим гонителям книгами и статьями. А на анонимщиков вообще не трать силы, ведь они скрывают свои имена из страха попасть на остриё твоего пера.

— Ладно, уговорил — «Зубровку» я с тобой пить не стану! — Габор поднялся со стула, давая понять, что пора ложиться. — Напрасно ты отказываешься лечь в спальне, там на диване тебе было бы гораздо удобнее.

— Нет, нет, — замахал руками Игорь. — Уж позволь гостю выбирать! Между прочим, древние считали, что ложе впитывает в себя сны спящего на нём человека. Может, я желаю позаимствовать сны гения! Глядишь, вернусь от тебя и сам накропаю что-нибудь стоящее.

— Ну, как знаешь…

Габор пожелал гостю спокойной ночи и вышел, прихватив с собой печатную машинку и стопку чистых листов…

Было без десяти минут два. Игорь подошёл к раскрытому окну, и некоторое время стоял в задумчивости, вслушиваясь в приглушённый шум невидимого отсюда моря. Хозяин за стеной никак не мог успокоиться. Стук его машинки напоминал работу пулемёта.

На следующее утро, проснувшись, Игорь заглянул на кухню.

Габор с сосредоточенным лицом поджаривал яичницу и молчал. Лишь поставив перед Игорем тарелку с его порцией, спросил с вызовом:

— Я хочу знать: имею я право распоряжаться собой? Ты мой единственный настоящий друг, так скажи мне.

— Ты хочешь расстаться с Зоей? — догадался, куда дует ветер Игорь.

— Да.

— В таком случае, это может быть лишь твой выбор.

— Я рад, что ты так сказал — Габор похлопал Игоря по плечу и потянулся к лежащей на столе пачке сигарет. — Я выбираю начать жизнь с чистого листа. Завтра же уеду отсюда, и катись оно всё к чёртовой матери!

После завтрака, когда Исмаилова засобирался в обратный путь, Габор, взяв собаку, пошёл провожать его до пристани. Писатель всю дорогу с воодушевлением рассказывал о том, как начнёт новую жизнь в Европе. Заберётся куда-нибудь подальше в Альпы, снимет часть деревенского дома, и будет жить как простой крестьянин — на домашнем хлебе, молоке и сыре, без электричества и ватерклозета. А самое главное — вдали от телефонов, газет и знакомых, чтобы ничто не отвлекало от раздумий и работы.

— Когда у тебя отпуск? — вдруг остановившись, поинтересовался Джордж.

— В конце лета.

— Приедешь ко мне! — как о деле решённом сообщил Джордж. — Я пришлю тебе адрес.

«Только по Швейцариям мне и останется ездить, — про себя грустно усмехнулся Исмаилов. — Особенно если университет решит не продлевать со мной контракт на следующий год». Но чтобы не обидеть приятеля отказом кивнул. Хотя вообще-то он давно мечтал сменить обстановку. Хотя бы на время. В родном городе Исмаилову стало тоскливо. Да и разве это город? Так, просто вытянувшаяся вдоль океана бесконечная вереница однотипных скучных домов. Он был бы совсем не прочь повидать мир, прокатиться в Европу.