А потом домой вернулся Карло. От ужина экселленсе, по понятным причинам, отказался, но не преминул уединиться с Маламоко на кухне.

Беседа длилась минут десять от силы. Панеттоне тем временем уложила мои просохшие волосы в высокую прическу.

— Без Чикко на ушке ты выглядишь непривычно, — вздохнула она.

Дверь распахнулась, экселленсе исполнил на пороге прощальный поклон:

— До завтра, моя серениссима. Если пожелаете, мы могли бы возобновить наши музыкальные занятия.

Я с восторгом согласилась. Карло пошел проводить гостя, а потом мы сели ужинать в узком семейном кругу.

— Что рассказал тебе князь? — спросила я, развернув на коленях салфетку.

— Экселленсе собирается завтра пригласить тебя на прогулку и спрашивал моего дозволения.

— А ты мне… кто?

— Опекун и старший мужчина в семье, — отрезал Такколо. — Дозволение он получил.

— Не пойду! Вот назло теперь никуда не пойду, тоже мне, заговор патриархов.

— Пойдешь. — Карло отрезал кусочек ароматного мяса, прожевал его, прикрыв от восторга глаза. — Чудовищный князь сулит нам приоткрыть завесу тайны кристального атолла.

— На словах эти завесы не приоткрыть? — Я тоже жевала и тоже наслаждалась, поэтому необходимую толику недовольства добавить в голос не получилось.

— Филомена, брось капризничать, — предложила Маура, — и дай мальчикам шанс покрасоваться.

— Лукрецио был мальчиком несколько сотен лет назад.

— А мужчины до старости ими остаются. Правда, милый?

«Милый» посмотрел на «женушку», потом на кушанья, догадался, что в случае отрицательного ответа его вполне могут попросить из-за стола, и кивнул.

— Может, интерес нашей львицы вызовет то, что во время прогулки высоки шансы повстречать его серенити, прогуливающегося там же и в то же самое время?

О, меня это действительно заинтересовало.

— Ты сочинила злодейский план, дона догаресса? — обратилась ко мне победительница в супружеском споре.

— Злодейский? Скорее план добра и света. Надеюсь, после завтрашней встречи с Чезаре он оформится окончательно.

— Если тебе не удастся поговорить с ним завтра, следующий шанс предоставится тебе на экзамене, — сказал Маламоко. — Среди учениц ходят слухи, что в день выпуска дону Паолу будет сопровождать лично тишайший Муэрто.

— Ну вот… — Я поморщилась. — Великолепная Голубка под руку с дожем. Они приплывут на «Бучинторо»? Нет, галера не пролезет в наш узкий каналец. Они прибудут на алой гондоле. Можно было бы за оставшееся время пошить себе самые богатые и яркие наряды, украсить цветами и фонариками наемную лодку…

— Денег нет, — перебила Панеттоне, — планируй что-нибудь менее затратное.

— Ты хочешь поговорить Чезаре или уязвить Раффаэле?

Я пожала плечами:

— Сколько у нас осталось времени до экзамена? Меньше недели?

Друзья переглянулись.

— Три дня, — ответила Маура с сочувствием. — Всего ничего. Ты права, Филомена, по сравнению с соперницей мы будем смотреться довольно бледно.

— Блеснем умом, — решила я. — Ну и пусть эта путтана наслаждается своим триумфом, уверена, она будет столь в него погружена, что мне предоставится момент поговорить с моим пока еще супругом. А сейчас, рагацце, давайте уберем со стола и займемся танцами, этой дисциплиной мы пока пренебрегали.

И до ночи мы репетировали.

Экселленсе явился с визитом после заката следующего дня.

— Серениссима, — спросил он, настраивая инструмент — семиструнную гитару, — вы не боитесь, что с минуты на минуту в этот дом явится все семейство Саламандер-Арденте? Что вы скажете своим родителям?

— Что придется потесниться, — улыбнулась я. — Нет, Лукрецио, они не приплывут.

В этом я была почти уверена.

После урока, к слову, пела я великолепно, Маура помогла мне одеться для прогулки. Судя по ее торопливости, синьора Маламоко ожидал небольшой сюрприз сразу после того, как за мной с экселленсе закроется дверь.

— Куда мы поплывем? — спросила я спутника.

Мое исполнение древней вампирской песни привело князя в восторг, в котором он пребывал и теперь.

— Поплывем? Ах, серениссима, плыть не придется. Цель нашей прогулки находится меньше чем в квартале от этого порога.

— С которого шагнуть можно только в канал.

— Если вас не сопровождает чудовищный князь Мадичи!

И этот древний мальчишка заключил меня в объятия, приподнял, и мы взвились в ночное небо подобно шаловливой парочке дельфинов, выпрыгивающих из волн.

Это не был полет, князь не махал руками или полами плаща, он отталкивался подошвами от скатов крыш, башенок, черепичных козырьков. Мы скакали. Как… Как блохи! Точно. Как огромная беловолосая блоха, сжимающая передними лапками, ну положим, рыжую хлебную крошку. Это сравнение мне так понравилось, что я расхохоталась.

— Вам дурно, серениссима? — спросил экселленсе, ставя меня на брусчатку какой-то крошечной площади.

— Это от восторга, — соврала я. — Где мы находимся?

— Во дворе монастыря Санта Мария.

— Мне расскажут о моих семейных тайнах сестры-монахини?

— Нет. — Князь подошел к гранитной глыбе, в которой угадывались очертания разрушенного теперь фонтана. — Монастырь давно заброшен и используется отнюдь не для молитв.

— А для чего? — Приподняв брови, я смотрела на пару мешковатых балахонов, которые экселленсе извлек из-под обломков гранита и сейчас встряхивал, подняв клубы пыли.

— Разумеется, для тайн. — Он протянул мне одно из одеяний. — Наденьте, серениссима.

Я повиновалась, Лукрецио затянул на моем поясе веревку, набросил на голову капюшон.

— Маску.

Это была Служанка, Немая служанка, алебастрово-белая круглая личина с отверстиями для глаз, жирно обведенными черными линиями. Понадеявшись, что ручку до меня никто не облизывал или что ее хотя бы помыли, я приоткрыла рот.

— Простите, тишайшая, — шепнул спутник, — мы отправляемся с вами в такое место, где любое неосторожное слово может стоить вам жизни, я не хочу рисковать.

Сам он закрепил на лице маску Гражданина, что я, по понятным причинам, вслух не прокомментировала. Было интересно и нисколько не страшно.

Экселленсе повел меня под руку. Мы обогнули развалины какой-то пристройки и вышли в обширный двор, ступени которого спускались к воде причалом. Там покачивались на волнах с десяток одинаковых неприметных гондол.

В приватной башенке мигнул свет, кто-то водил из стороны в сторону фонарем. Мы приблизились с размеренной торжественностью.

— Что там с елиледжем? — спросил князь фонарщика. Тот был в таком же балахоне, только маска его оказалась снабжена длинным птичьим клювом.

Я хмыкнула, не разжимая губ.

— Его засевают в сердцах верных. — Фонарь качнулся. — И не только его.

— Престол и наследие? Слово и дело?

Огонек дергался уже раздраженно. Экселленсе, кажется, подбирал в пары первые пришедшие на ум слова.

— Море и солнце? Корона и кристалл?

С последним он угадал, ему ответили:

— Во имя безмятежности.

Экселленсе издал душераздирающий вздох, приглушенный скрипом старых деревянных петель. Стена башенки опустилась подобно замковому мосту, открывая темный зев входа.

— Проходите, братья и сестры, — предложил фонарщик.

— Благодарю, брат Первый сенешаль.

— Никогда ничего не меняется, — ругался шепотом экселленсе, придерживая меня под локоть, когда мы спускались по каменной винтовой лестнице. — Сеятели тупоумные. Сначала они сеют, потом покушаются на символы власти.

Выразив ему сочувствие мычанием, я сосредоточилась на спуске, который, к счастью, скоро закончился. Мы оказались в огромном, действительно огромном, настолько, что противоположный его конец не был виден в свете потолочных частых светильников, зале. Потолок его походил на пчелиные соты, а пол, в трещинах и выбоинах, — на бесконечную старую столешницу. Здесь было очень многолюдно, около сотни фигур в балахонах толпились шагах в тридцати от входа.

Мы подошли к ним.

— Брат Четвертый канцлер, — шепнул кто-то экселленсе, — вы сегодня припозднились.