«Вранье! Вранье! ВРАНЬЕ!» — завизжала девочка у нее в голове, и Авалон почувствовала, как каждое слово вонзается в нее подобно кинжалу. Удар — живот кровоточит. Удар — пронзенное сердце. Удар — хрип крови в глотке.

Вранье! Ты просто не хотела!

Они все спят под белым деревом.

Авалон вздрогнула и проснулась в холодном поту. Сердце оглушительно колотилось.

В покоях стоял предрассветный сумрак. Одеяло и духота в комнате стали душить ее, и Авалон выбралась из кровати. Накинув черную распашную ропу поверх рубашки и засунув ноги в туфли из мягкой кожи и бархата, она отворила дверь, ведущую во внутренний дворик-террасу. В лицо дохнул свежий воздух. Авалон вдохнула полной грудью, пытаясь отогнать тень ночных кошмаров. Ступая по мрамору, усыпанному листьями, она прошла под переплетающимися лозами винограда к парапету и взглянула на город. Дворец покоился на вершине холма, будто серый окаменевший дракон. Башни торчали, точно шипы на его спине, и реяли зелеными знаменами рода Монтре. Город же внизу напоминал мозаику: старые постройки с выбеленными плоскими крышами разительно отличались от современных домов с кирпично-красной черепицей, а за крепостной стеной город тесными кольцами окружали сельские дома. Вымощенные дороги ближе к аристократским особнякам разбегались по городу, как вены в человеческом теле, постепенно превращаясь в разбитые кривые дорожки и утоптанные тропы.

Ночные тревоги постепенно отступили под натиском слов бабушки, которые Авалон мысленно гоняла по кругу.

Страх только в твоей голове, Авалон. Слушай меня: его могут изгнать четыре храбрых рыцаря. Кабальеро Ланселот, избранник Персены. Кабальеро Галахад, сын Владычицы Слез. Кабальеро Персиваль, муж Владычицы Вздохов. Кабальеро Тристан, нареченный Владычицы Тьмы.

Вдох — Раз. Два. Три. Четыре. Выдох — Раз. Два. Три. Четыре.

Авалон закрыла глаза и сосредоточилась на том, как ветер играет с ее волосами. Ей представлялось, будто это мужские пальцы, огрубевшие от ратного дела.

Вдох — Ланселот. Галахад. Персиваль. Тристан. Выдох — Персена. Старуха. Мать. Дева.

Она чувствовала, как сквозь туфли просачивается прохлада.

Вдох — Ланселот. Галахад. Персиваль. Тристан. Выдох.

Сердце успокоило свой бег.

Вдох. Выдох.

Авалон открыла глаза, еще раз глубоко вздохнула. В этот момент горизонт порозовел, и белый мрамор на террасе зарумянился в свете утренней зари. В бледных лучах заплясали золотые пылинки.

Сочтя, что уже достаточно светло, чтобы наведаться к Каталине, Авалон направилась к двери в ее покои. Постучала несколько раз, но ответа не последовало. Толкнув створку, Авалон с удивлением поняла, что та открыта.

— С добрым утром! — Она неуверенно вошла, оглядываясь по сторонам.

Кровать была застелена безупречно, как будто в ней не то, что не спали, а даже не садились. Рассудив, что Каталина, возможно, не ложилась из-за помолвки Горлойса, которые могли навлечь проблемы на Трастамару из-за соседства двух враждебных стран, Авалон уже собиралась уходить, когда заметила клетку, покрытую небольшим отрезом материи. Вспомнив, что мадам Монтре подарила Каталине за успехи в обучении оранского синеголового ифрита, Авалон решила убрать покров, чтобы дать птице понежиться на солнце. Она стянула ткань и, взвизгнув, шарахнулась в сторону. Задребезжал высокий подсвечник, на пол упало несколько свечей.

Авалон оцепенела.

Под тканью стояла не клетка, а большая стеклянная колба, внутри которой в каком-то растворе плавал младенец.

Ошеломленная, она хотела закричать, сбежать, но в нее как будто попала молния и пригвоздила к месту. Под тонкой синеватой кожей у младенца виднелись черные вены. Руки и ноги казались закопченными. Тошнота подкатила к горлу. Однако хуже всего было черное пятно в области груди — сердце, пораженное черной скверной. Осознание морозом пронеслось по телу Авалон.

Мокрая от крови ночная рубашка. Бордовое пятно на простыни. Каталина, рухнувшая на колени и воющая от боли.

Я хотела назвать ее Рамоной, мудрой защитницей.

Ей тогда показалось, что Каталина испаряется, тает и теряет рассудок. Она бы умерла вслед за нерожденной дочерью, если бы ей разрешили. Но ей было запрещено умирать, не родив наследницу.

Авалон сглотнула тяжелый ком в горле.

И наследница должна была родиться. Однако ее унесла черная скверна, выдрала черными когтями из чрева королевы. Трастамара оплакивала потерю несколько недель, пока Каталина носила траурные платья. Потом она сняла их, и страна вернулась к дальнейшему течению вод Персены, отпустив по ним Рамону. Авалон думала, что Каталина оправилась, но, похоже, траурные платья изнашиваются и заканчиваются, а горе — нет.

Возле двери послышались шаги.

Авалон с бешено колотящимся сердцем, не вполне переварив увиденное, набросила ткань на колбу. Впопыхах вернула упавшие свечи в подсвечник и выскочила на террасу, прикрыв за собой створку. Она бежала в свои покои, точно сама обезумела. Влетев внутрь, Авалон сбросила ропу на стул и скользнула под одеяло, свернувшись вокруг своего гулко бьющегося сердца.

В дверь постучали.

Авалон зажмурилась, слыша, как в висках оглушительно стучит кровь.

Постучали еще раз. Раздался скрип и тихий голос:

— Госпожа Эйгир, вас желает видеть Ее Величество.

Авалон едва не задохнулась от ужаса. Каталина наверняка заметила, что она была в ее комнате.

— Госпожа Эйгир? — Ее потрогали за плечо, и Авалон едва не вскрикнула.

Она приоткрыла глаза, делая вид, что щурится в солнечных лучах.

— Ее Величество желает видеть вас, госпожа. Сейчас, — повторила служанка, приседая в неуклюжем книксене. — Меня послали одеть вас, госпожа.

Авалон кивнула и неуклюже выбралась из кровати. Каталина наверняка будет гневаться. Только зачем ей труп нерожденной дочери, которую по обряду должны были спустить на воду, чтобы она благополучно достигла Берега Персены?

Служанка помогла ей облачиться в платье из плотного фиолетового шелка на темно-бордовой атласной подкладке. Длинные заостренные рукава, похоже, по новому веянию моды, почти касались пола, когда Авалон опускала руки. Глубокий вырез опускался чуть ли не до пупа и прикрывался бордовым кружевом. Служанка поправила длинные пышные юбки, а потом стала зашнуровывать корсет да так туго, что Авалон пришлось задержать дыхание. Платье, скорее, подходило на вечерний прием, чем на завтрак, о котором они вчера договорились. Да и какой смысл ее так одевать, если Каталина собирается отчитывать ее за вторжение в личные покои? Напоследок служанка уложила ее волосы в прическу и, сделав книксен, замерла с глазами долу. Авалон нахмурилась. Обычно служанки вели с ней себя намного проще. Что-то было не так.

Сопровождаемая сомнениями и тревогой, Авалон вышла из покоев и наткнулась на ожидавшего Хорхе.

— Доброе утро, госпожа Эйгир! — Он церемониально поклонился, и Авалон окончательно потерялась в догадках, что происходит.

— Хорхе, пожалуйста, прекрати меня так называть, — прошептала она.

Хорхе шел в шаге позади нее, и она, приостановившись, поравнялась с ним.

— Ты знаешь, что происходит? — все так же шепотом поинтересовалась она, заглядывая ему в глаза.

Хорхе усмехнулся и покачал головой.

— Лгун!

Он рассмеялся, а Авалон не смогла удержаться от воспоминания, как ее так же называл Дамиан. Щеки вспыхнули жаром, и ей пришлось спрятаться лицо за жестом поправления прически. Больше Хорхе ничего не сказал, сколько бы она ни пыталась разузнать у него подробностей. Они миновали несколько коридоров и спустились в парадный зал, круглую большую палату. Внутри царил полумрак, но сквозь щели в ставнях проникал солнечный свет. Статуя Трехликой Персены возвышалась в центре помещения, обращая взоры глаз своих из полированных гранатов на присутствующих гостей. А их было немало. По крайней мере, человек сорок.

Горло у Авалон пересохло. Она предчувствовала, что попала в ловушку, но никак не могла понять, в чем же она состоит.