Марта настойчиво окликнула ее. Авалон вздрогнула, выныривая из своих фантазий, и смущенно опустила взгляд. Марта повторила свой вопрос о выбираемом пути, который отозвался в Авалон четким пониманием, куда она хотела заехать. Бежать от судьбы бесполезно, — это она осознала, — но ничего не мешало ей растянуть путь до ее свершения. Авалон знала, что вернется к придворной жизни Каталины, потому что ей попросту негде было отыскать новую защиту. Знала также, что ее подложат под Филиппе как только она переступит порог замка. Но прежде, чем окажется под его телесами с устремленным в потолок взглядом, она должна была закольцевать свою историю. Тихий голосок нашептывал ей, что ночь с Филиппе будет последней ночью в ее жизни, поэтому единственное место, в котором она хотела сейчас оказаться, была деревня Лагуарда. Деревня, в которой она выросла и познала всю суть предназначения женщины. Деревня, в которой она с трудом не исторгла гранатовые зерна и определила тем самым свою судьбу. Деревня, в которой она потеряла родителей и бабушку. Деревня, в которой все началось.
Они выехали сразу же после завтрака, когда волосы Авалон окончательно просохли. Едва только преодолели клубы тумана и вернулись в зиму, день стал казаться приглушенным в тени высоких елей и серого, грузного неба. Авалон так привыкла к холоду, кусающему щеки и забирающемуся мерзлыми пальцами даже под самую теплую одежду, что не поверила глазам, когда день за днем снега становилось меньше. Окружающий мир менялся, словно они с Мартой возвращались в прошлое, убегая от времени. Единственным напоминанием об инирской зиме стали видимые вдалеке горы со снежными шапками, хорошо различимые в лунном свете — холодные, грозные и все же невероятно прекрасные. Под ногами же снег сменили гнилые опавшие листья. Даже воздух стал пахнуть иначе — влажным подлеском и прелой землей.
Марта использовала последнее зерно граната, чтобы снять усталость с лошадей — она не хотела делать привалов в неизведанной местности, учитывая, что они лишились двух сильных защитников. Опасаясь монстров, они по ночам ехали вдоль реки, чтобы в случае чего забраться на глубину и таким образом попытаться спастись. А по утрам их сопровождал наползавший от воды туман и окутывал серыми клочьями.
На пятый день вместо серого рассвета, постепенно делавшего мир слегка светлее, на горизонте появились облака, загоревшиеся красным и розовым. Жидкие лучи света запутались в колючих ветках тёрна, усыпанных пудрово-синими ягодами — такими же, какие росли за их домом. Этот отпечаток цвета и оживших образов прошлого приободрил Авалон, напомнив о том, как они с бабушкой проводили ритуалы очищения росой, едва только зарождалась заря. Она всегда просыпалась с трудом, долго дулась, натягивая на себя прохладную одежду, и плелась за бабушкой сонным воробышком. Невдомек ей было, что таким образом Владычица Слез делилась с ней своими знаниями, почерпнутыми от своей наставницы, поэтому и слушала вполуха. Впрочем, что-то да осело в ее памяти. Заметив тёрн, Авалон остановила лошадь, спрыгнула на землю и провела рукой по осыпавшимся листьям.
Первая капля росы самая сладкая, Авалон.
Бабушка дотрагивалась до своих губ, оставляла на лице влагу росы, потом шептала «что взяла, то возвращаю» и протыкала пальцы о шипы тёрна, обагряя их кровью. Авалон, к тому моменту уже просыпавшаяся окончательно, уважительно повторяла, и только после этого они с бабушкой обрывали ягоды. Как и магия, природа, созданная руками Персены, требовала платы. Собрав в подолы несколько горстей тёрна, они возвращались домой. Авалон ссыпала свою часть в чашу, а бабушка бросала свои ягоды в ступку. Настоем из ягод тёрна она лечила воспаления, предупреждала загноения ран и убирала отеки, облегчала приступы рези при справлении нужды и уменьшала болезненность лунный дней.
Размазав по лицу росу, Авалон улыбнулась. Были бы они с Дамианом рядом с местом, где растет тёрн, она поставила бы его на ноги намного быстрее.
А еще, ему бы наверняка понравился вкус осенних ягод. Или ее губ, на которых остался бы их сок?
Авалон поспешно отогнала подлые образы и, чтобы они не вздумали всплыть в ее голове еще раз, сказала, вторя интонации бабушки:
— Что взяла, то возвращаю.
Уколов палец о шип, Авалон дала паре капель стечь на ветку и с благодарностью общипала куст. Набрав несколько горстей, как и в детстве, в подол рубахи, Авалон поделилась с Мартой. Ночные заморозки помогли ягодам избавиться от кислоты и вязкости, поэтому зеленая мякоть, скрытая под сизой от воскового налета кожицей, размягчилась и стала сладковатой. Подкрепившись, Авалон обернула тряпочкой оставшуюся часть и убрала в суму[db1].
К концу того же дня они пересекли границу и оказались номинально в Трастамаре. На деле же это продолжались срединные земли — опасная территория, куда частенько заезжали дерзкие храмовники, желавшие пощекотать себе нутро и завоевать воинскую славу. До Лагуарды оставался день пути. К несчастью, ближе к ночи поднялся ветер, принесенный со стороны Инира — холодный и кусачий. Ливень начался стремительно: одна капля плюхнулась на лоб Авалон и, пока она медленно текла по носу, хлынул основной поток. Гул дождя глушил стук копыт и скрип седел, а потом ревущую тьму прорезали белые молнии. Следом грянул оглушающий гром. Лошади испуганно заржали, и Марте с трудом удалось их успокоить — сила граната утекала из ее крови. Ветер швырял лошадям под ноги бурые листья, хлестал по лицу водяными потоками и слепил глаза. Авалон промокла насквозь и замерзла. Кожа на руках стала влажной и похожей на морскую губку.
К утру река раздулась от непрекращающегося дождя, и Марта забеспокоилась, смогут ли они проехать по мосту. Преодолев вытоптанное пшеничное поле с пригнутой к земле стерней, они наконец-то добрались к обозначенной на земле дороге. Сначала она была не более, чем слабыми рубцами на затопленном лужами теле равнины: отпечатки копыт и ползущие следы колес. Но вскоре дорога приобрела явные очертания и провела их до самого моста, перекинувшего плечи через Хуркар, — вода в реке, взбаламученная дождем и бурая от ила, пеной кипела у деревянных опор, напоминая слюну на губах бесноватого, и заливала доски.
Марта уверенно повела своего коня к переправе, несмотря на его недовольное фырканье. Авалон сдавила коленями бока своей кобылы, чтобы в случае чего, не вылететь из седла. Лошади спускались осторожно, но все-таки несколько раз поскользнулись на болоте и едва не упали. Страх поселился в животе, закручиваясь кольцами. Мост подозрительно скрипел под ногами. Авалон с ужасом представляла, как доски сейчас проломятся, и они с лошадью окажутся в бурной воде. Однако ее гнедая кобыла смогла выбраться на другой берег, не убив ни себя, ни всадницу.
Марта облегченно выдохнула. Авалон улыбнулась ей, стараясь не показывать, как ей холодно. Она дрожала уже полдня. Руки, казалось, превратились в две мокрые льдинки, а влажный кашель вырывался из груди все с меньшими промежутками. Пустив коней рысью, они поехали дальше, держа путь на юго-восток. К вечеру Авалон почувствовала себя хуже — кожа горела, а мысли разбегались кругами по воде. Она дрожала и засыпала прямо на ходу, несмотря на тряску. Как они добрались до деревни, Авалон уже не помнила. Она погрузилась в горячее варево лихорадки, видя странные сны. К ней приходила Персена и вкладывала в ее руки кинжал. Авалон понимала, что должна убить себя, чтобы выполнить волю Трехликой Госпожи, и топила лезвие в своей шее, захлебываясь кровью. Она текла по ее телу, рукам, ногам, скапливалась на земле и питала дерево граната — абсолютно белое с красными листьями и алыми плодами, полными черных зерен. Авалон кашляла кровью, которая душила ее и лилась, лилась из горла, обагряла губы и стекала по подбородку. Ее тошнило. Желудок выкручивало, и Авалон блевала черными зернами. Персена размазывала кровь по ее лицу и шептала: «Задашь вопрос кровью, получишь ответ кровью».
Ощущая холодный липкий пот, Авалон очнулась и, не успев толком прийти в себя, свесилась с кровати и исторгла из себя желчь. Прямо в кем-то подставленный глиняный горшок. Вытерев слюну, она откинулась на кровать и уставилась в незнакомый потолок. Слабость выкручивала мышцы. Авалон с трудом поднялась на локтях и огляделась. Между ставнями пробивался мутный, серый свет дня. Небольшое помещение с печью, кроватью и сундуком у двери выглядело бедным, но ухоженным. Даже солома на полу, казалось, выложена колосок к колоску, без единого подгнившего места. Перекатившись на один бок, Авалон осторожно села. Голова запульсировала, кашель разодрал ей горло. И она, видимо, потеряла сознание на какое-то время, потому что, когда очнулась — в щелях между ставнями горели закатные отблески. Смахнув с лица пропитанные потом волосы, Авалон нащупала под кроватью ночной горшок. Справив нужду, она полусогнутая подобралась к двери, отворила ее и высунула нос в главное помещение.
