Навстречу им вышел согбенный старец, сутулясь, будто виселица, щуплый юноша и огромный медведеподобный мужчина, облаченный в кольчугу и белую котту с изображением волка и изгаженным подолом.

Святоши в замаранном белом.

Авалон почувствовала, как ее внутренности леденеют совсем не от мороза.

Будто ощутив ее ужас, Хорхе сделал шаг вперед и закрыл ее плечом.

— Доброго утра, господа. Меня зовут Симеон Эюзби, я — Падре Сервус Храма Князя мира сего.

Юнец, стоявший посередине, прокашлялся и перевел фразу старца на трастамарский. Авалон не стала говорить, что все понимает. К тому же, она здесь была не в роли себя, а играла роль Каталины, которая инирского не знала вообще.

— Я — Хорхе Гарсия Перес, капитан личной охраны королевы Каталины Трастамарской, это — Басилио рей Эскана, кузен королевы и ее доверенное лицо, а это — господин Антонио Сильта Дуре, поверенный посол и глашатай. Королевским приказом ему дарована милость подписывать документ об освидетельствовании.

Симеон вежливо выслушал переводчика и, серьезно кивнув, указал на палатку.

— Нижайше просим пройти эту женщину внутрь, где ее девичество засвидетельствует достопочтенный врачеватель Храма. Остальные мужчины и особенно трастамарские женщины обязаны остаться снаружи.

Переводчик снова перевел, ловко обойдя момент, что Симеон не назвал Каталину по причитающемуся титулу.

— Ее Величество не войдет туда без сопровождения. — Хорхе нахмурился и быстрым, оценивающим взглядом стрельнул в инквизитора, как только юноша закончил переводить.

Инквизитор предупреждающе положил руку на рукоять меча в ножнах. Хорхе повторил жест. Служанки, которых они взяли с собой, чтобы помогать раздеваться Каталине, испуганно испустили судорожные вздохи. Обстановка накалилась, не успело солнце взойти. Бас шагнул вперед, подняв раскрытые ладони.

— Давайте так: пойду я, как родственник Ее Величества. К тому же, я все равно не заинтересован в женщинах, — дождавшись перевода, он шутливо подмигнул инквизитору, и тот брезгливо поморщился, но пальцы на рукояти расслабил.

Симеон оценил атмосферу и неохотно качнул головой. С хорошей долей фантазии этот жест можно было воспринять равно, как согласие, так и отрицание. Однако никто не помешал Басу войти в палатку вместе с Авалон. Она ухватилась за его локоть — так сильно дрожали ноги.

Старик, что ждал их внутри, указал на ширму и велел снять все до исподнего. Авалон тут же направилась туда, только на полпути вспомнив, что Каталина не должна была понять смысл фразы. Однако ей хотелось покончить со всей мерзостью побыстрее. С трудом распустив ленты корсета, Авалон стащила с себя платье и поежилась. Холод морозным дыханием коснулся ее рук, забрался под тонкое платье, коснулся внутренних сторон бедер и нижних губ.

Она вышла из-за ширмы на полусогнутых ногах, которые внезапно как будто стали состоять из воздуха. Бас помог ей сесть на высокий деревянный стул с отверстием в центре. Горящий вблизи в жаровне огонь обволакивал теплом, но кожу Авалон покрыла холодная испарина. Она смотрела на сморщенного старика, который с трудом к ней приближался и чувствовала, как скукоживается ее стойкость. Никакого зеркала, как в Трастамаре, в его руках не было, и это означало, что он будет проверять ее девичество по старинке — пальцами.

Старик присел на табуретку перед ее стулом, и Авалон вцепилась в руку Баса так сильно, что услышала его сдавленный сип. Ее чуть не стошнило, когда узловатые пальцы нырнули под подол платья.

Ей хотелось кричать, ногой сбить этому инирцу на голову жаровню и сбежать из палатки в зимний лес. Лучше пусть ей в спину инквизитор выпустит стрелу, чем терпеть эту пытку. Холодные пальцы просунулись внутрь нее, словно дохлый хорек, и стали медленно нащупывать.

Авалон сдавила руку Баса, зажмурилась и перестала дышать. Она ощущала себя волной, разбившейся о берег и превратившейся в растаявшую пену. Она не знала, сколько времени провела в этом безвременье, когда прозвучал обеспокоенный голос Баса:

— Все закончилось, mi corazon. Ты молодец. Все хорошо, правда. Давай помогу тебе одеться?

Авалон сползла со стула. Голова кружилась, перед глазами то сгущалась, то отступала темнота, уши заложило, и она с трудом понимала, что от нее хочет Бас. Пошатываясь, она добрела с его помощью до ширмы, где он облачил ее в платье под пристальным взглядом старика. Он вышел из палатки вместе с ними, как только Авалон была одета.

Авалон почувствовала на себе любопытные взгляды. Ей показалось, что по ее коже ползают пауки, и жжение в горле усилилось. Она знала, что ее сейчас стошнит, и не могла допустить, чтобы подобное случилось на глазах у всех. Прихватив служанку, она процедила сквозь зубы извинение и поспешила к ближайшим зарослям морозной облепихи. Высокие кусты отлично скроют то, что собирался исторгнуть ее желудок.

Обойдя заросли, Авалон оставила служанку и пробралась в гущу кустарников. Ее тихо стошнило горькой слюной. Спазм утих. Горло горело, и боль растекалась в том месте, где старик-храмовник насухо просовывал свои пальцы. Однако глаза ее не проронили ни слезы.

Ожесточи свое сердце, Авалон.

Выплюнув оставшуюся во рту слюну, она поднялась на ноги и оправила платье. Вновь зажмурила глаза, досчитала до десяти, глубоко вдохнула облепиховый и еловый запах. Выдохнула. Открыла глаза и направилась обратно. Спустя несколько минут бесцельных поисков обратного пути, порезав ладонь о ветку, она осознала, что понятия не имеет, где находится.

Заблудиться в двух кустах и умереть от стыда — вот оно, твое призвание, Авалон.

Нервный смешок вырвался из ее рта клубком пара, когда она выскочила в прогалине между сплошной стеной из зарослей.

И едва не врезалась в высокого мужчину, чьи широкие плечи окутывал парчовый плащ с меховым воротником. Он резко отпрянул. Его внимательный, цепкий взгляд метнулся к ее окровавленной руке. А потом, Авалон готова была поклясться на шкурке граната, его правая рука устремилась к левому бедру. Она знала этот жест — не так давно Хорхе таким же движением схватился за меч, угрожая инквизитору.

Однако рука мужчины не нащупала рукоять отсутствующего меча, и он замялся. Посмотрел на ее лицо, и их взгляды встретились. Его глаза напоминали холодный, темный мед — удивительный цвет, которого Авалон раньше никогда не встречала.

— Вы, должно быть, Каталина, — осторожно проронил он на чистом трастамарском, почти не мигая. Эта манера смотреть заставляла Авалон ощущать себя неуютно — она чувствовала себя нагой, лишенной королевского облика, собственной кожи и лжи.

Она испугалась, что он может раскусить ее спектакль, поэтому, когда заговорила, голос дрогнул:

— Так и есть, а вы кто такой?

У него под глазом дернулся мускул. Практически незаметно, но она пристально всматривалась в его лицо, пытаясь отыскать там первые же признаки угрозы.

— Инк… инквизиторы вас не предупредили? — он потянулся к карману дублета.

Авалон напряглась и постаралась как можно плавнее отставить правую ногу чуть назад. Ей мог пригодиться урок Хорхе даже раньше, чем она предполагала.

— Меня зовут Горлойс, — он стремительным движением вытащил белый платок и протянул ей. Не отрывая взгляда, качнул головой в сторону ее руки. — У вас кровь.

Он натянуто улыбнулся — жест вежливости и этикета, но ей эта улыбка напомнила стрелу, попавшую в грудь, — сокрушительная, зловещая, хищная.

Она увидела в его глазах собственную погибель.

Беги.

Беги, Авалон.

Она взяла платок окровавленной рукой. Вторую, дрожащую, прижала к бедру.

Авалон казалось, что теперь ей следовало сказать что-то остроумное и кокетливое, но за гулом собственных лихорадочных мыслей изо рта вырвалось только жалкое:

— Ваш портрет отличается.

Горлойс изогнул бровь:

— Я плохо получаюсь на портретах. Хотя, возможно, все дело в художнике. Когда вернемся, я его казню, чтобы порадовать вас, — кровь в венах Авалон заледенела.