Дамиан не знал, откуда эта книга, потрепанная и очевидно старая, взялась у Храма. Язык, которым сопровождались рисунки, был ему незнаком: угловатые закорючки теснились друг к дружке, словно котята на холоде. Он не походил ни на инирский, ни на трастамарский. Однако Дамиан тут же выбросил этот вопрос из головы и перелистнул хрупкую страницу. Пальцы закололо от напряжения, будто он держал не страницу книги, а ядовитую змею, готовую впиться клыками ему в кожу.

Если бы эта книга попала в руки Симеона, Дамиан бы отправился на костер вслед за своей матерью.

Я сгорю в княжевом пламени.

Дамиан осторожно дотронулся до темной пряди волос, перевязанной шелковой тесьмой.

Он наблюдал за тем, как ей режут эти невероятно густые, пышные волосы, к которым она запрещала ему дотрагиваться. Как они опадают на солому, точно отсохшие листья.

Храм запрещал женщинам носить длинные волосы, ведь считалось, что в них хранится ведовская сила. В Инире и герцогствах они ходили с покрытыми головами на улице, и лишь дома имели право снимать платки и косынки. Под ними некоторые, как его мать, все же умудрялись спрятать длинные локоны — прямое и самое простое доказательство связи с ведовством.

Дамиан запомнил, с какой ненавистью и остервенением две женщины стригли его мать. Она не плакала и не умоляла, и они злились от этого еще больше, ведь хотели ее унизить, растоптать ее гордость. Евелесса даже на костер взошла с высоко поднятой головой.

Они постригли ее неровно — на голове остались раны от лезвий, так и не зажившие до казни.

Казни, на которую он сам ее отправил, потому что нашел в ее вещах то, что сейчас лежало под прядью волос. Сплющенный сухой кусок шкурки граната с одним зернышком.

Дамиан не знал, зачем хранил его.

Он не мигая смотрел на вещь, которая могла в одно мгновение превратить его из уважаемого инквизитора в клятвопреступника.

Иногда он смотрел на гранат и переполнялся гордостью, что отправил вёльву на костер. Одной лилитской вертихвосткой меньше. Даже, если это оказалась его собственная мать. А в другой раз гордость таяла, как снег в горячих руках, и обнажала только уродливое чувство вины. Он ведь давал слово быть хорошим, совершать добро и защищать тех, кто в беде. Обещал это Эдуарду, когда тот рассказал ему, кто он такой.

В моменты слабости Дамиан, терзаемый сомнениями и верой, задавался вопросом: доброе ли дело свершил, рассказав о подслушанных словах Ерихону? Он всего лишь хотел защитить короля, которому мать вознамерилась принести в дар зерно граната, подмешав в еду; хотел исполнить свою клятву перед королем, своим отцом. Он желал заполучить хотя бы толику его внимания. Но слишком поздно понял, что груз данных ребенком клятв не всегда могут выдержать даже плечи взрослого мужа — последствия до сих пор продолжали глодать его в кошмарах.

Дамиан разозлился. Как может он сомневаться в княжевом пути, что ему предначертан? Он захлопнул книгу и, натянув поверх рубахи дублет, выскользнул из своей комнаты в пустой коридор. Пинком захлопнув дверь, он в страшной ярости сбежал по лестнице башни, пряча под дублетом книгу, которую решил вышвырнуть вместе с содержимым.

Его мать заплатила ужасную цену за то, что привела его в этот мир, но он не мог поступить иначе. Его вера была крепка. И будет такой, покуда княжева твердь не разверзнется под ним и не поглотит его беззубым ртом могилы.

Вырвавшись на задний двор, Дамиан осмотрелся и направился к нужникам. Облегчившись, он пошел к крепостной стене через летнюю пристройку для лошадей, которая сейчас пустовала — все кони грелись в теплых денниках.

В отличие от меня.

Полный решимости избавиться от книги, Дамиан поежился от холодного ветра, нырнул под арочный свод и направился в сторону второго такого же, находящегося в противоположной стороне.

— Мой господин хочет, чтобы бумаги исчезли.

Дамиан замер. Он готов был зуб дать на то, что это голос Ерихона.

— Традоло… — ответ он не расслышал, но уловил имя инквизитора и, пригнувшись, подкрался к стойлу, откуда доносились голоса. Притаившись в глубокой тени от перегородки, Дамиан навострил уши, как охотничья собака в поле. В ребра упирался уголок книги, в колено — кормушка, но он не пошевелился.

—…Остались кости да тряпье.

Ерихон издал короткий смешок:

— Я знал, что ищейка из него плохая. Он даже не заметил пропавшего.

— Осторожность не помешает. Кто-нибудь подозревает, что мы замешаны?

Дамиан услышал, как Ерихон ударил тростью. Видимо, возмущенный вопросом.

— Граната с два.

— Инквизитор?

— Этот хилый поскребыш со дна ночного горшка? Да он глуп и слеп, Симеон своей верой вконец закупорил ему мозги, точно воском. То-то он, бедолага, расстроится, когда от Храма останутся одни кирпичи, — Ерихон даже хрюкнул от смеха.

Ах ты хвастливый показушный ублюдок!

Дамиан уже собирался выбраться из своего укрытия и хорошенько отделать самодовольную рожу кардинала, но не успел даже встать, как его остановил ответ неузнанного собеседника:

— Дамиан опасен. Даже больше, чем был Традоло. Он может стать проблемой.

— Ох, я понял.

— Ну ладно. И бумаги, кардинал. Не забудьте их уничтожить.

— Я не подведу нашего господина, — одежда Ерихона зашуршала.

Собеседники распрощались. Дамиан выждал несколько долгих мгновений прежде, чем высунуться из своего укрытия. Он хотел посмотреть, с кем разговаривал Ерихон, но человек как будто растворился в воздухе. Зато кардинал медленно шагал, размахивая тростью, в сторону выхода, ведущего к крепостной стене.

Так и знал, мудак, что трость тебе нужна не для ходьбы.

Привычным жестом растерев шрам на пальцах, Дамиан рванул за кардиналом, когда тот скрылся за поворотом. Однако у самой арки остановился, заметив на земле четкий мокрый след от ботинка — Ерихон наступил в лужу.

И кто теперь глуп и слеп?

В голове Дамиана вспыхнула идея. Если он опять кинется в омут с головой, как тогда с вёльвой в Тирополе, вполне возможно, его поймают в ловушку. Кто знает, вдруг этот разговор не случаен? Дамиан почему-то ярко представил, как трость Ерихона обрушивается на его затылок, проламывая череп. Поколебавшись, он решил, что ему нужен тот, кто прикроет спину. Еще раз убедившись, что след от ботинка Ерихона четкий, Дамиан развернулся и бросился бежать к баракам храмовников. Он проскочил мимо охранников, которые пораскрывали рты, и чуть ли не кубарем спустился в подвал. Дамиан сомневался, что подобная спешка добавит ему уважения у храмовников, ведь инквизитору пристало ходить зловеще медленно. Однако у него не было времени на пускание пыли в глаза. В нос ударил запах сырости и селитры. Отыскав взглядом койку капитана, он уверенно направился к нему.

Пожалуй, мне с моей крышей не на что жаловаться.

— Варес, вставай! — он дернул спящего капитана за плечо.

Тот лишь всхрапнул, будто подстегнутая лошадь, и перевалился на другой бок. Из приоткрытого рта на подушку пролилась слюна. Дамиан наклонился и рявкнул ему на ухо:

— Варес, твою мать, вставай!

Капитан чавкнул, закрывая рот, и сонно приоткрыл один глаз.

— Отвали, Баргаст, и не трогай мою мать, — процедил он сквозь дрему, и Дамиан учуял запах алкоголя.

— Ты хоть иногда просыхаешь? — пробурчал он себе под нос и, не выдержав, пнул друга в бок. — Варес, сукин ты сын, вставай! Ты мне нужен.

В глубине барака заерзали спящие храмовники. Кто-то послал Дамиана к вёльвам. Он по голосу узнал подчиненного и завязал себе узелок на память — не забыть вытащить его в патруль эдак в самый разгар зимнего бурана.

— Если ты еще раз скажешь, что я тебе нужен, я готов завязать с пивом, — прохрипел Варес и откинул простыню. Покачиваясь, сел на постели и, щуря глаза, удивленно посмотрел на инквизитора. — Сейчас хотя бы утро?

— Глубокая ночь, — отрезал Дамиан и, понизив голос, добавил. — Это срочно. Ерихон замешан в исчезновении Традоло.