Такие же, какие сейчас оставлял Дубовый Король и на ней.

— Я ждал тебя, дорогая, — Авалон ощущала свою приклеенную улыбку, которая казалась вишневым соком, запечатавшим рвущийся изнутри крик ужаса. Филиппе настойчиво ловил ее взгляд, несмотря на то, что она старательно пыталась его отвести и не смотреть на него: — Наши трастамарские девушки расцветают рано под горячим солнцем. Ты особенно. Я помню тебя с детства. Ты была такой живой, такой красивой, особенной.

Дубовый Король наклонился и приблизился к ее уху, будто собирался доверить большой секрет. Авалон дернулась от отвращения, когда его гнилостное дыхание опалило ей щеку:

— Мне очень жаль, что Луция решила продать тебя, как лошадь. Ты достойна большего, моя дорогая.

Авалон неловко отступила на шаг, чувствуя, как немеют ноги. Ей хотелось вырваться, возразить, что-то сказать, но горло превратилось в иссохшую почву Трастамары. Она была способна лишь сипло вдыхать и выдыхать воздух, сосредоточившись на боли в руке, где пальцы Филиппе впивались ей в кожу.

Он шагнул вслед за ней, снова приблизился и вдавил ее своим пузом в стену. Авалон задыхалась. В спину ей впились неровные камни, спереди прижимал мягкий, бесформенный живот, а сбоку — цепкая рука. Ей казалось, что она попала в ловушку, но сил вырваться или даже оглянуться не было. Кожа Авалон стала гусиной. Сиплый вдох. Выдох. Смрад из его рта:

— Ох, дорогая, — свиные глазки заметили реакцию ее тела, мурашки омерзения. — Я тоже жаждал стать для тебя проводником в мир удовольствия. Впрочем…

Он сделал паузу. Долгую, многозначительную паузу, которая накрыла Авалон волной ужаса. Ей захотелось разреветься, попросить не трогать ее, но лицо превратилось в маску — глаза жгло, она даже не могла моргнуть. Из ее рта внезапно вырвался всхлип-стон.

— Ну, дорогая, тише-тише, — его лицо оказалось так близко к ее, он облизал свои пухлые губы. — Нам нельзя нарушать твое девичество, крысы храмовники должны будут его подтвердить, но… мы же аккуратно, правда, моя хорошая?

Авалон ощутила его липкую ладонь у себя в штанах. Ее бедра, там, где ее кожи касалась его кожа, горели. Она сжала ноги, но он властным рывком просунул ладонь между ее ног и замер.

— Какая ты горяченькая, моя хорошая. Я знаю, знаю, тебе не терпится познать мой член, но пока придется ограничиться пальчиками, — он толчком погрузил в нее пальцы. Движение отозвалось жжением. — Ох, дорогая, ты еще и влажная. Ну что же ты молчала… если бы ты пришла раньше, я бы сейчас в тебя погружал не руку… — толчок. Авалон сжалась, ощущая себя кроликом с переломанным хребтом в зубах лисы. Горькая тошнота поднялась из желудка.

Ее грудь сдавило от рыданий, но она не смела пошевелиться. Она даже пожаловаться никому не сможет, если только он не подомнет ее под себя прямо здесь и сейчас, как племенную корову, навсегда испортив товар для инирского дракона.

Голова ее вдруг сделалась пустой и невесомой, точно листок, гонимый ветром. Она чувствовала его пальцы внутри себя, но как будто смотрела на происходящее со стороны. Вот он достает второй рукой склизкую миногу, не вынимая свои пальцы из ее лона, водит кулаком вперед-назад и изливается на ее штаны белым ядом. Она едва улавливает запах тухлых яиц и далекий голос, страстно шепчущий ей на ухо:

— Ты будешь самой драгоценной в моей коллекции, Авалон. Как только инирская ящерица сделает свое дело, я заберу тебя.

Он запечатлел на ее шее осклизлый поцелуй, заправил член в штаны и вынул из нее пальцы. Облизал их и, похабно подмигнув, удалился вразвалочку.

Когда его шаги стихли, Авалон вновь вернулась в собственные мысли. Желудок свело спазмом, и ее стошнило прямо на пол. Она блевала до тех пор, пока горло не начало саднить, а голова кружиться. Попытавшись дрожащими руками стереть белые следы со штанов, Авалон ощутила, как внутри рождается всхлип. Она попыталась его продышать, но на очередном входе закашлялась и разревелась. Она, чувствуя себя грязной, стала неистово отряхиваться, остервенело стирать с кожи следы его прикосновений, но чувство не проходило.

Первым порывом Авалон было желание добраться к Каталине. Она размазывала слезы по щекам и почти бежала в сторону ее покоев, но у самых дверей остановилась, застигнутая врасплох совестью. Авалон нечего было дать Каталине, разве что свои слезы и унижение, но у королевы Трастамары хватало и своих на всю оставшуюся жизнь.

Авалон услышала доносящийся из-за дверей смех придворных дам и не решилась войти. Грязная, испорченная, не может она явиться в таком виде перед своей королевой. Развернувшись, она поспешила в свои покои, продолжая чесать кожу, раздирая ее до крови. Авалон казалось, что Дубовый Король оставил на ней склизкие следы, и она могла бы принять дюжину ванн, но все равно не избавилась бы от этого ощущения.

Ворвавшись в свои покои, Авалон приказала служанкам принести горячей воды для ванны. Затем обшарила все подарки, которые ей преподносили, чтобы добиться через фрейлину расположения Каталины, и вытащила пузатую бутыль варденского аквавита.

Отхлебнув прямо из горлышка, Авалон сглотнула парализовавший страх вместе с коньяком. Она успела выпить половину, когда служанки доложили о готовности ванны. Их тихий щебет Авалон даже сначала не разобрала, вся обратившись к собственным горестям и жжению между ног.

Одна из служанок подошла, несмело тронула ее за локоть и сказала что-то о слишком горячей воде. Авалон содрогнулась всем телом, точно лошадь, в стойло которой заползла ядовитая змея. Бросив на служанку яростный взгляд, она выгнала всех из комнаты, пропуская мимо ушей увещевания быть осторожнее с водой.

Зарядившись еще одной порцией алкогольного мужества, Авалон содрала с себя одежду и залезла в ванну вместе с бутылью. Кожу обжег кипяток, но он перебил боль от прикосновений Дубового Короля.

Авалон погрузилась с головой, ощущая, как горячая вода кусает каждый дюйм ее кожи.

Выгрызи из меня его следы.

Она не знала, сколько провела в ванне. Время перестало иметь для нее значение. Отмокнув, Авалон принялась растирать руки и промежность, вздрагивая от стыда и омерзения. Каждый раз, когда она трогала себя, пытаясь отскрести его прикосновения, в мыслях вспыхивали его слова и толчки.

Ты будешь самой драгоценной в моей коллекции, Авалон. Как только инирская ящерица сделает свое дело, я заберу тебя.

Его слова стянули ее внутренности, словно смола, и стерлись только тогда, когда она проглотила последние капли алкоголя. Авалон начало мутить, когда она выбралась из остывшей ванны. Голова разболелась — будто иглы морского ежа впились в глаза. Вода стекала по телу и оставляла лужи на полу.

Зажимая горлышко бутыли, Авалон подошла к элбанскому зеркалу — еще один невероятный подарок для фрейлины, чтобы вызвать милость королевы, — и с отвращением оглядела свое тело. Луч дневного света упал на ее грудь, отвердевшие от холодной воды коричневые соски, на ключицах подсветил крупные бусинки воды, которые стекали с влажных черных волос.

Что со мной не так?

Авалон видела слезы, застывшие льдинками на ресницах, когда перевела взгляд на черный треугольник между ног, красные следы от своих ногтей и шрам на внутренней стороне бедра — латная перчатка инквизитора оставила на ней тот след, который никогда и никто не сможет стереть с ее кожи.

Возможно, если бы Дубовый Король увидел ее изъян, он бы прекратил? Возможно, ничего не получится с планом Каталины? Возможно, ей суждено попасть в плен к Филиппе рей Эскана? И, возможно, ей суждено будет лежать вот так, голой, под ним и смотреть в небо? Сейчас его остановило только ее девичество, но кто знает, может быть, все еще сорвется и свадьбы никакой не будет? Не может же Персена быть настолько слепа к ней, чтобы раз за разом сталкивать с Дубовым Королем? Ведь все через это прошли. Чем она лучше?

Ты будешь самой драгоценной в моей коллекции, Авалон. Как только инирская ящерица сделает свое дело, я заберу тебя.