Красные глаза потухли и закатились.

Ощерившаяся пасть обмякла. Пузырьки белой слюны с шипением лопались. Вывалившийся язык не двигался.

Лишь шерсть покачивалась на ветру.

Дамиан отступил, задыхаясь.

В голове пульсировала кровь, шумела в ушах, закипала в голове, и ему казалось, что он сейчас потеряет сознание и проснется. Ворвется в реальность, где они с Авалон просто уснули после бурного сближения. Он проснется, и она будет рядом, мягкая, разнеженная после сна. А это жестокое чудовище с окровавленной рукой растает в рассветных лучах так же, как и тело волка.

Дамиан протянул руку, ожидая ощутить под пальцами бесплотный дым кошмара, но пальцы погрузились во все еще теплый мех.

Он отдернул пальцы и рухнул в траву, мокрую от крови.

Это не было кошмаром.

Симеон мертв.

— Нет! Пожалуйста, нет! — Больше ему не удалось ничего из себя выдавить, так как ветер врывался ему в рот и запихивал все звуки обратно, и он давился невысказанными словами. Ни одно из которых ничего не изменило.

Симеон мертв.

Дамиан разрыдался.

А потом в оглушающей тишине услышал, как стучит ее сердце. Неровно, быстро, по-живому. В следующее мгновение на его плечо легла ее рука.

Рука убийцы.

Он сбросил ее, нервно дернув плечом, и враждебно, порывисто отстранился. С мучительной осторожностью распутал мех волка, не желая причинить ему боль, забрал четки и, дрожа, встал. Ладонь прожигали по-мертвенному холодные бусины. Кровь из свежей раны на ладони стекала по символу ватры игнис, раскачивавшемуся между пальцев, и с пронзительным стуком капала на землю.

Кап-Кап.

Кап.

Симеон мертв.

Его отец был мертв.

Настоящий отец, который воспитал его и придал смысл его существованию. Настоящий отец, который поддерживал и любил его. Настоящий отец, который верил в него больше, чем он сам верил в себя. Отец, которого он не заслужил, но которого он любил всей своей поганой душой.

И отец, которого он только что потерял из-за нее.

Дамиан поднял затуманенный взгляд на Авалон. Горячая неприязнь опалила его нутро.

Она не просто убила его. Она убила его вёльвством — подлым, гнусным, коварным способом, не дав и шанса выжить. Вырвала сердце Симеона одним рывком. Как и сердце Дамиана, в котором когда-то жило то бархатное чувство к ней, из-за которого он готов был предать свою веру. Себя. А поддавшись ему, оказалось, что предал только Симеона.

Во имя чего им вообще была дана такая сила?

Дамиан не понимал, откуда она взяла зерна граната и долго ли планировала убить Симеона. Горе туманило его мысли, и они достигали его разума медленно, по кускам. Или это было пожелание этой уродливой старухи, которая так повлияла на наставника в последнее время? Был ли это их вёльвский сговор?

Авалон что-то говорила, но он не разбирал слов. Он даже не смотрел на нее, чувствуя, что проваливается в пучину горя. В ушах грохотала ярость, по щекам текли горькие слезы. Его все больше накрывало полное осознание смерти Симеона — непреодолимой и непоправимо окончательной. В груди — там, где раньше было сердце Дамиана и где находился Симеон, — теперь осталась только разъедающая пустота.

Сжав четки до онемения в пальцах, Дамиан уткнулся в сжатый кулак лбом, будто в ноги храмовнику, принимающего исповедь, и забормотал молитву:

— Великий Князь мира сего, упокой душу усопшего раба твоего, моего отца, наставника, Падре Сервуса Храма, Симеона Эюзби, и прости ему все согрешения и порочные деяния, вольные или невольные, и даруй ему место в чертогах твоем за изобильным столом, где нет боли, печали и слез, но жизнь и радость длится бесконечно.

В этих привычных словах Дамиан нашел прочную опору, которая не дала ему потеряться в обволакивающей пустоте горя. Ухватившись за свою веру, он встал и несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь справиться со жгучим чувством боли. Он не мог бросить Симеона в такой важный момент и предать его еще раз. Он должен был отдать отцу последние почести: сжечь его на священном омеловом костре. Только так его дух мог воспарить над бренным телом и попасть в огненные чертоги Князя.

Покачнувшись и едва держась на ногах, Дамиан, словно одурманенный, огляделся. Черный дым рассеивался, и на поляну боязливо возвращались выжившие. Многие несли ведра, другие — лопаты, кто-то — сколоченные на скорую руку носилки. Сквозь шум в ушах он услышал стоны раненных, рыдания, тихие пересуды, шум ветра в кронах деревьев, скрип ведерных дужек и ее голос.

— Варес? Варес, ты слышишь меня?

В голове Дамиана всплыли моменты их с Авалон близости, заставив его вздрогнуть от омерзения и стыда. А потом мысли снова затопило горе, и все воспоминания потускнели и растворились, как соль в горячей воде. Бросив взгляд на Вареса и убедившись, что он без сознания, но дышит, Дамиан выхватил топорик у проходящего мимо мужчины и схватил его за грудки.

— Тронете его, и я выпотрошу каждого в этой деревне.

Отшвырнув ошалевшего мужчину, Дамиан отправился в лесную чащу. Он потерял понимание времени, пока блуждал в ночи в поисках омелы. Звериные тропы извивались темными змеями под его ногами, но благодаря волчьему зрению и слуху он различал все, что происходило в тенях. Шуршание мышей под кустами, шевеление ужей, практически бесшумные взмахи совиных крыльев, писк лисицы, — лес стал объемным, живым местом, в котором даже ночью жизнь не останавливалась. В отличие от жизни Симеона.

Поиски завели его к реке. Туман, клубившийся над водой, дышал сырым холодом. Но даже сквозь его полупрозрачные волокна Дамиан заметил омелу на другом берегу — пушистые зеленые шапки захватили белую крону плачущей ивы. Река журчала, разбиваясь о ее поникшие ветви, и пыталась утащить с собой продолговатые листочки, трепыхавшиеся под водой, точно стайки маленьких рыб.

Переплыв реку, Дамиан взобрался по ветвям и взялся рубить омелу. Под мерный стук топора он почти забыл, зачем пришел сюда, но пустота из груди никуда не исчезала. Срубив практически всю омелу, он оставил один шар, чтобы она могла и дальше разрастись, а сам связал несколько охапок, и потащил их за собой. Чтобы не намочить омелу, ему пришлось долго идти вдоль реки, пока ему не попался мост. Перейдя на другой берег, Дамиан отправился обратно к деревне. В голове словно гулял сквозняк, выдувая оттуда любые мысли.

Он был опустошен.

Только когда проходил возле знакомого дома, он резко остановился, и лишь через длительное время осознал, что это дом Элеоноры. Внезапно вспыхнувшая надежда согрела его, и Дамиан в слезах рванул в комнату, где оставил Симеона. Он выломал входную дверь плечом, вторую выбил, едва не разодрав ногу, и ворвался внутрь пустого помещения, где все было вверх дном — как и в нем самом. Раскуроченная постель, выбитое окно, черные борозды когтей на полу и стенах. И едкий запах граната.

Вёльвская магия.

Подтверждение догадки ударило Дамиана, разрушило внутри нечто хрупкое, еще непрочное, уязвимое, и обожгло болью от предательства. Как привлекательно было доверие сначала, и как оказалась отвратительна его оборотная сторона. Выбрав Авалон, он вытянул короткую веточку в споре с судьбой и проиграл. А любовь, которая должна была как якорь удержать его в подобную бурю, вместо этого утянула его на дно.

Он захлебнулся скорбью и потерял счет часов. Стоял там и плакал, не в силах сдвинуться с места. Обжигающие слезы падали на кожу, и Дамиан сгорал от сожаления и чувства вины. И только выплакавшись, он смог пошевелить одеревеневшими мышцами, вспомнив об остывающем теле Симеона. Найдя в доме одежду, Дамиан оделся, чтобы чувствовать себя не таким беззащитным, нашел бутыль льняного масла, кинжал и, заткнув их за пояс, вернулся к омеле. Схватил охапки и потащил на поляну.

Там, не обращая ни на кого внимания, стал сооружать погребальный костер. Разрубил топором сломанный ствол остролиста, чем возмутил обитателей деревни. К нему даже подошел кузнец с друзьями. Дамиану не хотелось тратить на них бесценное время — он просто зарычал, выпустив когти, и позволил ярости заволочь глаза алым туманом. Мужчины отпрянули, и больше никто не рискнул к нему подойти, что спасло им жизни. Дамиан не стал бы с ними церемониться.