— Причем здесь алкоголь? — насупилась Авалон. Внутри нее расцвела полным цветом обида. Хотелось бросить злосчастный кинжал и уйти, не оборачиваясь. Ей и так ничего не удавалось, так еще и Хорхе над ней насмехался.

Капитан хлопнул ручищей по плечу Авалон, отчего у нее подкосились ноги:

— Притом, что умение сражаться — это навык. И его надо довести до совершенства. Даже пьяным воин должен орудовать мечом, как трезвый. Так что оставь надежды на быстрый результат, Авалон. Отдайся процессу обучения так же, как и магии. Запоминай, пробуй. Каждая неудача приближает тебя к цели. Главное — встать после очередного падения.

Авалон тогда запомнила его слова. И теперь, снова оказавшись в песке, сжала зубы и поднялась, шатаясь от усталости. Кинжал опять валялся рядом. Очередная неудача. Она проглотила разочарование как мраморный шарик и, повторяя про себя наставление Хорхе, подняла оружие. Рукоять была теплой от ее разгоряченной кожи.

Авалон уже приготовилась к очередному этапу схватки, но капитан кивком указал на ворота за ее спиной.

— На сегодня достаточно.

Авалон пришлось обернуться, хотя на мгновение она все же помедлила, ожидая, что это уловка. Но нет, в проеме стоял Басилио. Привычной мандолины в его руках не было, а на лицо отпечаталась тревога.

— Бас? Что случилось?

— Ты нужна в лазарете.

Одним взглядом попрощавшись с Хорхе, Авалон бросила ему кинжал. Он поймал его в полете и едва заметно кивнул. Авалон рванула с ристалища, взлетела по ступеням и бегом добралась к воротам. Бас пропустил ее и поспешил следом.

Хвала Персене, на ней штаны. Бесконечные коридоры и лестницы было бы куда тяжелее и дольше преодолевать в платье. На бегу Авалон заколола волосы наверх, и солнце грело ей шею, пока она торопилась из одного корпуса в другой по внутреннему саду, чтобы срезать путь.

Она поняла, что дело плохо, когда заметила у входа бледную Каталину в окружении придворных. Ее волосы горели на солнце огнем, как пасть дракона, и на фоне них яркое зеленое платье казалось таким же бледным, как ее лицо. Авалон хотела остановиться, ее душа рванулась утешить подругу, но внезапно обоняния коснулся запах пурпурной мяты. И теперь молчание, плотное как марципан, показалось ей зловещим. Пурпурная мята использовалась для обеззараживания и остановки кровотечения.

Авалон пробиралась к закрытой двери в лазарет с сосущим под ложечкой чувством беды. Она ощущала, как чужие взгляды липнут к ней, стекают дождем по ее телу, сопровождаясь шепотками — догадками, почему она так вырядилась. Стараясь не обращать на них внимания, Авалон толкнула створку и вошла в хорошо освещенное помещение.

Горло перехватил спазм.

Кровь. Пятна застывшей крови на полу. Крики.

Опомнившись, Авалон сдернула с себя оцепенение. Она уже не раз помогала врачу, в этой зале кровь ее не пугала, хоть и страшила неизвестность того, что ее ждет в лазарете.

Быстро промыв руки по локти с корнем сапонарии, она стряхнула с них остатки воды и вошла в помещение, откуда доносились вопли боли. На кровати лежала раздетая по пояс женщина с раздувшимся чревом. Она корчилась в агонии, задыхалась между криками, раздирающими ее горло, и хваталась пальцами за живот. Роженица с подошедшим сроком, роды которой пошли совсем не так, как должны. Авалон видела причину — низ живота потемнел, кожа покраснела, а вены приобрели темно-бордовый, почти черный, цвет.

— Аурела? — позвала Авалон, голос у нее надломился, как гнилая палка.

Она подошла ближе к невысокой темноволосой женщине, стоявшей к ней спиной. Роженица затихла посреди очередного крика.

— Чем помочь?

Женщина обернулась. Авалон поняла все по ее лицу. Испещренное морщинами, усталое, подавленный холодный врачебный взгляд — она знала, чем все закончится, ведь подобное уже случалось.

— Это опять черная скверна?

Аурела кивнула, сжав кулаки. Авалон заметила на ее руках красные следы — сначала подумала, что это кровь, но потом увидела на столике чашу с гранатовыми зернами, блестящими, как граненные рубины. Только после этого она обратила внимание на новую бородавку, появившуюся на шее врача.

— Это Консуэла? — прошептала Авалон, разглядывая ужасающий живот.

Ей казалось, что он раздулся настолько сильно, что сейчас взорвется и обдаст их внутренностями. Авалон ни за что бы не узнала девушку в лицо — обескровленное, искаженное болью, но шрам на лодыжке ей был знаком. Она сама зашивала этот порез в лазарете.

Аурела кивнула, тяжело вздохнув.

— Я посылала за тобой, потому что хочу попробовать спасти жизнь ребенку. Консуэлу не спасти. Она, как и другие, умрет. Гранат не может вылечить черную скверну. Я съела уже пять зерен.

Аурела встретилась взглядом с Авалон, и та заметила в глазах врача лопнувшие сосуды. Она догадалась, что сила, данная зернами, уже потрачена на попытки вылечить Консуэлу. Авалон подумала о Каталине, стоявшей за дверью. Единственная ведьма, способная проглотить большее количество зерен, а, соответственно, имевшая куда шире резерв магической энергии, находилась буквально в паре десятков шагов. Первое ее желание позвать подругу погасло от осознания ценности жизни Каталины. Она не только самая мощная ведьма в их ковене, но и самая сильная ведьма во всей Трастамаре. Кроме того, она их королева. И даже несмотря на то, что Трастамара уже никогда не дождется наследницы престола от Каталины, ее жизнь еще долгое время будет превыше всего. Ни Консуэла, ни ее ребенок не стоят того. Поэтому она проглотила свое же предложение и вместо этого спросила:

— В прошлые разы дети были мертвы. Это же от них идет скверна.

— Я не уверена. Возможно, мы сделали ошибочный вывод. Может быть, скверна поражает дитя уже после смерти матери. Она убивает одного носителя, а затем перекидывается на второй организм. Если поспешим… — Аурела поджала губы на мгновение и продолжила. — Я дала ей душицу и настойку из акации.

Бредовый сон. Она не почувствует боли.

— Тебе нужно будет достать дитя.

Авалон со свистом выдохнула: они с Аурелой уже разрезали животы, чтобы достать нерожденных детей, но к тому моменту роженица и дитя уже умирали, так что нужды в аккуратности не было. Хоть Авалон никогда не сомневалась в стойкости своих рук — жизнь каждой ведьмы зависела от стабильности движений — все же доставать живого ребенка представлялось ей отчаянно сложной задачей.

Пока Аурела протирала живот Консуэлы обеззараживающим раствором огнибай листовицы, Авалон думала, что случаи, когда благодаря правильному подбору трав женщины лишались бремени, намного проще. Спустя пару часов сгусток крови оказывался в ведре — никакой мороки, если только не откроется кровотечение. Хотя, конечно, такие выходки остались в прошлом: сейчас ни одна женщина в здравом уме при дворе Каталины Трастамарской не стала бы избавляться от ребенка, даже и нежеланного. Это грозило ей всеобщим осуждением, впрочем, которое можно пережить. А вот презрение Каталины могло стоить положения при дворе. Все помнили, как вспыхнуло лицо королевы, когда одна из ее фрейлин оказалась в неловком положении: она понесла ребенка от оруженосца, не будучи замужем. Авалон даже сейчас предполагала, что Каталина бы закрыла глаза на выходку фрейлины, ведь нравы в столице были разнузданнее, чем во многих других уголках страны, но Селина решила принять настой трав: душицу, крапиву, болотную мяту, спорынью, пижму и иссоп. Авалон лично выносила ведро с тем, что осталось после бремени леди Селины.

Каталина была в ярости. Она изгнала фрейлину из своего общества такими словами, которые не пристало даже знать королевской особе. Весь двор следил за тем, как леди Селина убегает со слезами на глазах. Многие предполагали, что собственная несостоявшаяся беременность королевы так влияет на ее настроение. С тех пор Ауреле запретили смешивать травы для избавления от беременности и давать их кому бы то ни было: от престарелой кухарки до молодой фрейлины.

Аурела прервала поток мыслей Авалон, вручив ей нож: аккуратный, с простой рукоятью, тонким и очень острым лезвием.