— Насколько я помню Лермонтова, товарищ маршал, Шат-гора — это и есть Эльбрус.

— Верно. Удивительное это стихотворение — «Спор»! Михаил Юрьевич в аллегорической форме выразил политическую сущность кавказской войны. И как прозорливо! Не зря Чехов диву давался, читая его! Не мог себе представить, как этот юноша, совсем ещё мальчик, поднимался до таких высот поэзии. Вот смотрим мы, обычные люди, на эти горы и говорим: красота какая, чудо какое! А Лермонтов силой своего гения увидел всё это будто с высоты орлиного полёта и предугадал будущую судьбу Кавказа. Ведь Шат-гора — это у него Кавказ, идущий с Россией, а Казбек — Кавказ, возлагающий свои надежды на мусульманский Восток. А что в итоге этого спора, этой борьбы? Сам же Лермонтов и ответил:

Это о Казбеке. Сто с лишним лет тому назад написано! — Малиновский на минуту умолк, а потом добавил: — Однако будем реалистами: спор этот не закончен. Ещё, может быть, придёт время и навеки затихший Казбек вновь даст о себе знать.

Так состоялось знакомство. Постепенно все опасения Борзунова окончательно развеялись.

Отныне они часто всей компанией — Родион Яковлевич, Раиса Яковлевна, Алексей Иванович, Михаил Иванович и «примкнувший» к ним Семён Михайлович ходили по заснеженным дорожкам или к месту дуэли, или в дом-музей поэта, или в другие лермонтовские места.

— «...Не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал!» — как-то раз, глядя на барельеф Лермонтова, произнёс Малиновский так искренне и возмущённо, будто он сам и написал эти строки. — Какое роковое повторение событий, какой круговорот трагических обстоятельств! Лермонтов писал о Дантесе, а Мартынов как раз и оказался сколком с Дантеса. Ведь по условиям дуэли первый выстрел принадлежал Лермонтову, и он выстрелил в воздух! А Мартынов? Опять же как Дантес: «Пустое сердце бьётся ровно, в руке не дрогнул пистолет». Он же убил его почти в упор! Секунданты — князь Васильчиков и конногвардейский офицер Глебов — подтверждали, что было отмерено для барьера пять шагов, потом от барьера по пяти шагов в сторону. Выходит, стрелялись на пятнадцати шагах!

— Мартынова на Лермонтова Николай Первый науськал, — вступила в разговор Раиса Яковлевна. — Об этом мне доводилось читать ещё в Ленинграде. Науськал через шефа жандармов Бенкендорфа, а тот через своего полковника Кушинникова. Этот Кушинников сразу же помчался вслед за Лермонтовым в Пятигорск и плёл там интриги.

— Хорошо бы здесь в июле побывать, — задумчиво сказал Малиновский. — И именно в тот день, в день дуэли. Гроза тогда разразилась, молнии сверкали. И ливень — как плач по гению.

Как правило, душой компании был Алексей Иванович Леонов. Весельчак и острослов, он знал множество забавных анекдотов и баек и никому не позволял грустить. Правда, на месте дуэли он обычно сдерживал себя. Но сейчас, видя, что все стоят с печальными лицами, вдруг пропел:

Стихи эти, казалось, не предназначались для того, чтобы развеивать грусть, но Алексей Иванович пропел их так лихо, что все засмеялись.

А Леонов продолжил:

Беззаботные дни отдыха шли быстро. Семён Михайлович так естественно вписался в команду маршала, что теперь уже с грустью считал оставшиеся до конца отпуска дни.

«Буду собирать материалы о Малиновском: вдруг когда-нибудь напишу о нём книгу», — решил Борзунов и стал делать записи.

В часы, свободные от лечебных процедур, частенько садились за шахматный столик. Родион Яковлевич неизменно выигрывал. Семён Михайлович стойко переносил свои поражения, а Раиса Яковлевна иногда «переманивала» его в бильярдную. Здесь Борзунов чувствовал себя поувереннее, и всё же Раиса Яковлевна частенько обыгрывала его.

— Да вы прямо-таки бильярдный снайпер, Раиса Яковлевна, — говаривал Семён Михайлович после очередного проигрыша.

— Небось поддаётесь? — подозрительно спрашивала она. — Ну, скажите честно, поддаётесь?

— Ни в коем случае! — уверял Борзунов. — Слово фронтовика!

— А хотите, я про вас новость расскажу? — как-то раз спросила Раиса Яковлевна.

— Конечно!

— Так вот. Вы теперь у нас не главный редактор и не полковник.

— Как это? — насторожился Семён Михайлович.

— А вот так. Отныне вы у нас маршал и министр обороны.

— Однако, вы, Раиса Яковлевна, шутница.

— Нисколько. Вчера Родион Яковлевич воду пить не ходил. А вы с нами были. Так мне потом рассказали, что кто-то из отдыхающих на вас показывал и говорил: «Смотрите, смотрите, вон министр обороны!»

— Неужели? — искренне изумился Борзунов. — Прямо не верится. Кто же не знает маршала Малиновского?

— Ну, вот нашёлся такой. Так это же незнание в вашу пользу, Семён Михайлович, — пошутила она. — А знаете, почему Родион Яковлевич иногда не ходит пить минералку? Только никому об этом не говорите, он не любит. Книгу пишет.

— Но это же замечательно! У Родиона Яковлевича такая потрясающая биография!

— Это так. Но когда же он, в конце концов, будет отдыхать?

Борзунов частенько заходил к Петрову: кто, как не он, близко знает маршала? Поделился своей задумкой с Михаилом Ивановичем.

— Отличная идея, — одобрил Петров. — Я даже могу помочь вам материалами. Вот, хотите, покажу вам одно любопытное письмо и расскажу о том, как среагировал на него Родион Яковлевич. Это о многом вам скажет.

Он достал кожаную папку, вынул из неё конверт и протянул Борзунову. Семён Михайлович прочёл:

«Министру обороны СССР товарищу Малиновскому Родиону Яковлевичу.

Прошу Вас обратить внимание на моё положение и помочь мне.

У меня на фронтах Отечественной войны, погибло пять сыновей и шестой — внук, воспитанник.

Щербань Яков Иванович, 1903 года рождения, погиб под Мелитополем в 1943 году. Женат, трое детей.

Щербань Николай Иванович, 1905 года рождения, погиб под Полтавой в 1941 году. Женат, четверо детей.

Щербань Фёдор Иванович, 1912 года рождения, погиб под Брянском в 1941 году. Женат, четверо детей.

Щербань Григорий Иванович, 1914 года рождения, погиб на море в 1943 году. Женат, один ребёнок.

Щербань Иван Иванович, 1916 года рождения, погиб под Каховкой в 1941 году. Женат, один ребёнок.

Щербань Иван Фёдорович, воспитанник с 6-месячного возраста. Служил в г. Слуцке, с 1941 по 1945 год был на фронте. Демобилизовался после войны. Получила телеграмму: «Встречайте», а погиб при крушении поезда.

Есть у меня ещё три дочери. Старшей 70 лет, колхозница, муж погиб на фронте, пятеро детей. Другой, Анне, 65 лет, муж умер, трое детей, колхозница, И третья дочь — Клавдия, с которой я живу, 47 лет, имеет троих детей...

Я рождения 1876 года, 89 лет мне, получаю пенсию лишь за сына Григория, у которого была на иждивении.

Прошу не отказать в моей просьбе. Прилагаю справку из военкомата».

— Поразительное письмо, — взволнованно сказал Борзунов, закончив читать. — Вот он, страшный лик войны, перепахавшей людские судьбы.

— Вот и Родиона Яковлевича это письмо поразило. Эхо, говорит, страшное эхо войны. Он тут же приказал подготовить ходатайство о назначении персональной пенсии, что мы и сделали в самом срочном порядке. Отослали ответ министра Марии Корнеевне Щербань. А через полтора месяца пришёл ответ от заместителя управляющего делами Совета министров Украины Яремчука, в котором сообщалось, что Марии Корнеевне Щербань назначена персональная пенсия. Могу вас заверить, Семён Михайлович, это лишь один из многочисленных эпизодов заботы Родиона Яковлевича о фронтовиках и членах их семей.