— Товарищ Жуков игнорирует Центральный Комитет. Недавно Президиум ЦК узнал, что товарищ Жуков без ведома ЦК партии принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей. Товарищ Жуков даже не счёл нужным информировать ЦК об этой школе. О её организации должны были знать только три человека: Жуков, Штеменко и генерал Мамсуров, который был назначен начальником этой школы. Но генерал Мамсуров как коммунист счёл своим долгом информировать ЦК об этом незаконном действии министра.

Вот это уже криминал. Дураку понятно, зачем понадобилась товарищу Жукову эта школа! Хрущёв, слушая этот тезис доклада, даже поёжился, хотя весь текст был ему заранее известен едва ли не до последней запятой. Он живо представил себе, как в его кремлёвский кабинет внезапно врываются три вооружённых слушателя этой самой диверсионной школы, лихо вышибают его из столь любимого и хорошо обжитого кресла и сковывают наручниками... А что ему стоит, этому Жукову? У него рука не дрогнет, до сих пор перед глазами тот момент, когда маршал арестовывал наркома Берию!..

Родион Малиновский с напряжённым вниманием слушал докладчика, но это не помогало проникать в глубинный смысл слов. Больше думалось о том, что сказать с трибуны самому: список выступающих, как обычно, определился заранее, всяческие экспромты исключались, в числе выступающих значился и он, Малиновский. Для Хрущёва это было чрезвычайно важно: это не он, Хрущёв, обвиняет Жукова, обвиняют сподвижники, многие из которых — побратимы по войне, а кое-кто и в числе его близких друзей. Недаром в преддверии пленума в разговоре с глазу на глаз Хрущёв откровенно сказал, что на его, Малиновского, выступление он особенно рассчитывает.

— Ты, Родион Яковлевич, становишься министром обороны. Что думаешь, мне не из кого было выбирать? Вон у нас их сколько — гениальных да великих, — только свистни! А остановил я свой выбор на тебе, потому что знаю тебя хорошо, верю в твою порядочность и надеюсь, что в отличие от этого «Георгия Победоносца» ты не придёшь вязать руки товарищу Хрущёву в знак величайшей «благодарности». Министр обороны — это сила! В его руках армия, а армию можно всегда повернуть куда хочешь, было бы желание и смелость.

Возможно, Хрущёв ждал, что Малиновский начнёт благодарить, клясться в преданности, но тот, как старый солдат, знающий себе цену, не привык шаркать ножкой перед власть предержащими, хотя и понимал, что целиком зависит от них. Однако высшим законом для маршала Малиновского всегда были и оставались присяга и честь.

— Слушай меня внимательно, Родион Яковлевич, — доверительно продолжал Хрущёв. — Открою тебе один секрет. Тут наш очень швыдкий товарищ, это ему по роду службы положено, записал Жуковские разговорчики. И в тех разговорчиках тебе, Родион Яковлевич, значительное место отведено. Он о твоей персоне такое сказал!

Хрущёв сделал длительную паузу для большего эффекта, глотнув из стакана минеральной воды.

— Так вот, Жук этот говорил, что он, видите ли, тебя не только как полководца, но и как личность не уважает! «Никто, мол, не заставит меня ему симпатизировать». Видал, какой фрукт! Он твои полководческие заслуги ни в грош не ставит! Ведь перед Ясско-Кишинёвской операцией он какое письмо Сталину отправил? Мол, уберите Малиновского с поста комфронта, а то он всю операцию провалит! И требовал назначить вместо тебя Ерёменко!

...И вот теперь Малиновский, сидя на пленуме, слушал выступления ораторов, которые один за другим выходили на трибуну и состязались между собой, кто покрепче и поядрёнее «припечатает» Жукова.

Вот поднялся маршал Бирюзов. Сергей Семёнович, по всему видно, избегая тяжких обвинений, старается сделать акцент на специфическом характере Жукова:

— С момента прихода товарища Жукова на пост министра обороны в министерстве создались невыносимые условия. У него был свой метод подавлять. Примеры? Пожалуйста. Министр зарубил подготовленный Генштабом проект наставления по проведению крупных операций. Он заявил, что это несерьёзно, что крупному военачальнику — а ими могут быть только единицы — не нужно никакого наставления, так как такой военачальник является гениальным. И всякие наставления ему только мешают, вырабатывая шаблон.

Бирюзова сменил маршал Соколовский, с которым Жуков прошёл вместе разные этапы войны.

— Я присоединяюсь к решению ЦК партии о снятии товарища Жукова с поста министра обороны. Это решение поддерживает вся армия.

«Ну, уж насчёт всей армии Василий Данилович немного перегнул, — подумал Малиновский. — Кто её спрашивал, армию?»

Соколовский между тем продолжал резко и непримиримо, будто отдавая приказ на наступление:

— Поддерживаю я и те предложения, которые вносились здесь, чтобы исключить Жукова из членов Президиума и членов Центрального Комитета. Иначе нельзя: Жуков прибрал армию к рукам, чтобы через неё воздействовать на руководство партии, чтобы оно всё делало по его, Жукова, хотению.

Малиновский время от времени поглядывал на Жукова, хотя видел его только в профиль. Маршал сидел сбоку и чуть поодаль. Лицо Жукова было серым, оно как бы окаменело. Невозможно было определить, волнуется или возмущается маршал, хотя то, что он сейчас выслушивал, могло бы взорвать самого спокойного человека, даже с железной волей. Малиновский лишь заметил, как дрогнул мускул на обрюзгшей щеке Жукова, когда с трибуны заговорил маршал Рокоссовский. Тот самый Константин Константинович Рокоссовский, у которого он, Жуков, в былые годы служил комполка, когда тот командовал дивизией.

— Товарищ Жуков проводил неправильную линию, — говорил с трибуны Рокоссовский. — И это несмотря на то, что ещё в тысяча девятьсот сорок шестом году, когда его сняли с поста главкома сухопутных войск и замминистра вооружённых сил и отправили в Одессу командовать округом, он признался в зазнайстве, тщеславии, честолюбии и дал слово, что исправит эти свои ошибки.

Потом говорили Конев, Ерёменко, Чуйков, Захаров... Ерёменко едва ли не после каждой фразы поворачивался к Хрущёву, пытаясь уловить его реакцию: доволен или нет?

Вслушиваясь в выступления ораторов, Малиновский понимал, что одни выступавшие клеймили Жукова потому, что так было велено, другие же — большинство, — потому, что считали снятие его с поста министра обороны обоснованным. Несмотря на свою похожесть, речи отличались друг от друга — по оттенкам, по подбору фактов, по форме. У одних форма была спокойная и доказательная, у других слишком эмоциональная и даже лозунговая. Всё это вытекало из различия характеров личностей выступавших. Но независимо от этого у каждого из них к Жукову был свой счёт. Был особый счёт к Жукову и у него, Малиновского. Считая, что у бывшего уже министра есть несомненные полководческие заслуги, что несомненна и его выдающаяся роль в минувшей войне, Родион Яковлевич не мог оправдать диктаторские замашки, стремление возвысить себя над другими военачальниками, вклад которых в дело победы тоже был велик и неоспорим. К Жукову-человеку у Малиновского не было дружеских чувств — слишком полярными являлись их характеры, чтобы дружить. Впрочем, должны ли дружить полководцы только потому, что у них одна профессия?

Наконец было объявлено, что слово имеет маршал Малиновский. Родион Яковлевич шёл к трибуне, полный решимости сказать о Жукове всё, что о нём думает, откровенно и резко. Назвать ли его Бонапартом? Малиновскому вспомнилось, как Жуков однажды сказал: «Вот обозвали меня Бонапартом. Какой я Бонапарт? У Бонапарта было Ватерлоо. А Жуков, между прочим, Берлин взял!» Непроизвольно подумалось: «Верно, Георгий. Ты и Берлин взял, и Москву отстоял. Хвала тебе и за это, и за многое другое. Народ это ценит. Но взял ли бы ты, Георгий, Берлин, если бы Рокоссовский не взял Кёнигсберг, Конев — Прагу? Да и про Будапешт забывать не стоит...»

В холодный октябрьский день состоялось назначение Родиона Яковлевича Малиновского министром обороны СССР.

Казалось бы, для любого человека, обладающего здоровым честолюбием, а тем более для любого военного человека такое назначение было бы желанной высотой, наивысшим счастьем, пределом мечтаний. Для любого, но... только не для Малиновского.