— Но тем смелее должна быть борьба со всем этим.

— Пока эта борьба не в нашу пользу, — вздохнул Штейн. — Чиновник слушает и ухмыляется: «Уж теперь кого-кого, а тебя, мерзавец, когда ты свои опусы в издательство понесёшь, я так прищучу — век будешь помнить!»

Малиновский засмеялся и сказал:

— Волков бояться — в лес не ходить! Пусть литературная общественность не молчит. Однако позвольте откланяться, я уже и так задержался.

— Простите, ради бога. Но когда ещё удастся вот так поговорить? Трибуна, она и есть трибуна, личного общения она, увы, не заменит.

— А вы заходите ко мне как-нибудь, — пригласил Малиновский. — Созвонитесь и заходите.

Выйдя на улицу к машине, он с наслаждением вдохнул ядрёный морозный воздух. Все его мысли уже были дома.

На следующий день Епишев пришёл к министру обороны и осторожно поинтересовался:

— Ну что, Родион Яковлевич, удалась встреча? Как, на ваш взгляд?

— Кажется, всё прошло нормально. Остаётся только, чтобы теперь писатели ещё и книги писали.

— Куда они денутся! — бодро заверил Епишев.

Малиновский неожиданно громко рассмеялся. Епишев с удивлением уставился на министра.

— Тут мне одна маленькая историйка вспомнилась, — подавив смех, сказал тот. — А может, байка. Приезжает как-то корреспондент одного нашего журнала из командировки в воинскую часть, докладывает главному редактору о своих впечатлениях. Говорит, в части нет элементарного порядка, дисциплина ни к чёрту. А редактор смотрит на него непонимающе. «Как так? Мы же в прошлом номере журнала передовую статью о воинской дисциплине печатали, а в позапрошлом номере — о чести и достоинстве советского воина. Что они там, журнал наш не читают?» Хорошо, что ещё корреспондент не брякнул, что в одном из подразделений зашёл по нужде в солдатский туалет и увидел одну из тех передовиц висящей на гвоздике. Вот так, Алексей Алексеевич, порой бывает, а мы так уповаем на статьи!

— Намекаете, Родион Яковлевич, на пустопорожность наших вчерашних разговоров?

— Ну что вы, ни в коей мере. Слово — великая сила. Недаром же в Библии: «Вначале было слово». Разумеется, не каждое. Бывает, слово вдохновит, а бывает — и убьёт.

Малиновский умолк и, уже пожимая руку Епишеву, произнёс не то серьёзно, не то в шутку:

— Теперь нам с вами остаётся от писателей шедевров ждать. Наберёмся терпения.

...В середине дня зазвонил «главный» кремлёвский телефон.

— Привет, Родион Яковлевич! Хрущёв говорит.

— Добрый день, Никита Сергеевич!

— Скажи-ка, ты у нас кто?

— Пока что министр обороны, — сухо ответил Малиновский, предчувствуя какую-нибудь пакость.

— Вот-вот — обороны! — подхватил Хрущёв. — А я уж, грешным делом, подумал, что ты у нас министр культуры. Или того хуже — секретарь Союза писателей.

— Что-то я не очень понимаю...

— А чего тут понимать? Тебе что, делать больше нечего, как с этими щелкопёрами возиться? Мало того что я их то и дело уму-разуму учу, так ещё и ты впрягся. С меня пример берёшь? — В голосе Хрущёва проступала ревность: вот какой конкурент нашёлся!

— Так мы, Никита Сергеевич, вместе с Главпуром посчитали, что такая встреча будет полезной. Епишев и в ЦК это согласовывал. Да и писатели были довольны. Сурков — так тот прямо сказал, что впервые за тридцать лет такое совещание, точнее, встреча проходит. Войну вспоминал, как тогда писатели с военачальниками часто встречались.

— А ты его побольше слушай, этого песенника, он тебе ещё не то напоёт! Его мёдом не корми, только дай поговорить. По известному принципу: прокукарекал, а там хоть не рассветай! Ну да ладно, речь о тебе. Ты у нас, можно сказать, самый главный министр — обороны! На тебе все наши вооружённые силы. Вот и занимайся ими. Ты ещё с трибуны этой встречи не сошёл, а вражеские зарубежные голоса уже затявкали: в Советском Союзе идёт полная милитаризация умов, сам министр обороны призывает писателей вооружаться. Ты небось вчерашнее радио «Свобода» не слушал, коньячок с письменниками попивал, а я вражеские голоса не пропускаю. Зачем же на их мельницу воду лить?

— Учту, Никита Сергеевич, — коротко сказал Малиновский.

— Учти, учти, — уже миролюбиво произнёс Хрущёв и повесил трубку.

Для Родиона Яковлевича Малиновского рыбалка была не просто страстью — она была, пожалуй, единственной возможностью отрешиться хотя бы на время от всего, что наполняло жизнь тяжестью проблем. На рыбалке забывалось всё, причём настолько основательно, что вроде бы это всё и не существовало вовсе: и Министерство обороны, и, прямо-таки страшно подумать! — ЦК партии, и даже семья. В центре мира оказывался лишь поплавок удочки летом и сторожок удильника зимой, а главным вопросом жизни становился вроде бы самый что ни на есть пустяковейший вопрос: клюнет или не клюнет? И потому рыбалка из обычного досуга превращалась в некое всемогущее целительное средство, которое хотя бы на несколько часов снимало нервный стресс, успокаивало душу и побуждало думать об этой самой жизни как о величайшем счастье, дарованном высшими силами.

Иногда хаживал он и на зимнюю рыбалку. Казалось бы, чего хорошего: мороз, вьюга, хмурое небо, бредёшь к водоёму, ощущая на себе непомерную тяжесть полушубка, валенок, меховых штанов да ещё и увесистого рыбацкого ящика. Но что по сравнению с этим значил почти священный ритуал зимней рыбалки: снятие чехла с ледобура, нетерпеливое сверление лунки, когда во все стороны, брызгая острыми осколками, летит зеркальный лёд, сверло вот-вот дойдёт до воды, с шумом вытолкнет на поверхность ледяное мокрое крошево, и после того, как лунка будет тщательно очищена специальной ложкой, можно будет размотать леску и опустить в холодную таинственную глубину мормышку с насаженным на крючок мотылём! А потом, поудобнее усевшись на мягкое, обитое войлоком сиденье рыбацкого ящика, ждать, как высшего проявления счастья, того священного мига, когда вдруг оживёт, дрогнет сторожок и обозначится первая, такая желанная поклёвка!

Малиновский любил рыбачить в одиночестве, даже адъютанта просил сверлить лунки подальше от того места, где располагался сам. Не хотелось, чтобы от священнодействия отвлекали разговорами, которые как бы снова окунали его в водоворот служебных дел и перечёркивали всё, ради чего он оказался здесь, на водоёме. Однако в этот раз ему не удалось побыть в одиночестве: на рыбалку увязался давний друг, отказать которому он не мог. Друг этот был человеком надёжным, преданным и порядочным. Он подружились ещё на фронте, где Дмитрий Тимофеевич Штоляков был членом Военного совета армии, какое-то время входившей в состав 2-го Украинского фронта. Что-то прочное соединило их — скорее всего, похожее восприятие жизни. Главное, у истоков этой дружбы не маячило никакой корысти, никаких взаимных обязательств друг перед другом. Никто никого не выручал в бою, не помогал продвинуться по служебной лестнице. После войны Штоляков и дальше пошёл по партийной линии, был взят на работу в ЦК партии, трудился в сфере идеологии и обладал завидным даром быть осведомлённым если не обо всём, то, во всяком случае, о многом. Обладая такой информацией, умный человек мог выстраивать свои отношения с людьми, стоявшими у власти, соотносить свои действия со складывавшейся обстановкой и предотвращать опасности, которые частенько проистекают как раз от незнания истинного положения дел.

...Погода в этот день явно не удалась. Снежные обвалы то и дело вырывались из низких тяжёлых туч, снегом замело прибрежные леса, забило лунки, он покрывал толстым слоем шапки и воротники полушубков. Клёва не было совершенно.

— Настоящая свистопляска, — наконец не выдержал Малиновский. — Один выходной, и тот собаке под хвост. И это называется рыбалка по последнему льду. Верно говорят: марток оставит без порток!

— Не переживай, Родион, — бодрился Штоляков, возвышаясь над лункой массивной фигурой. — Более того, радуйся, что погодка решила испытать нас на прочность. Мы же с тобой мужики привычные, — неужто забыл, как мело зимой сорок четвёртого?