Вскоре Первому секретарю взбрела в голову идея резать автогеном корабли военно-морского флота: по его твёрдому убеждению и разумению, эти корабли были просто-напросто мишенями на просторах морей и океанов. В ЦК всё больше набирали силу предложения ответственных чиновников о том, что пора, мол, прекратить платить военным за звания, так как сэкономленные на этом деле огромные средства можно будет тут же направить в народное хозяйство, чтобы быстрее догнать и перегнать Америку не только по мясу, молоку и маслу, но и по шерсти. Особенно энергично носилась с этим предложением Екатерина Фурцева, ставшая в один прекрасный день, к удивлению всего честного народа, членом Президиума ЦК КПСС.

Сопротивляться было абсолютно бесполезно, ибо всякое сопротивление и даже лёгкая критика сразу же расценивались как отступление от генеральной линии партии.

Малиновский, как человек, знающий истинное состояние армии, понимал, что содержать многомиллионные вооружённые силы в мирное время действительно неразумно. Надо было стремиться к тому, чтобы эти вооружённые силы пришли к той численности, которая была бы достаточна для обороны страны, став при этом на порядок выше по своему качеству, мобильности и боевой готовности. Но сокращать так бездумно и скоропалительно и в таких немыслимых размерах, как это затеял Хрущёв, означало нанести ущерб обороне страны в условиях «холодной войны» с Западом. И потому Малиновский доказывал, что в деле сокращения нужна не революция, а эволюция. Однако переубедить Хрущёва было абсолютно невозможно: чем более убедительные факты и доводы приводил в защиту своей позиции министр обороны, чем явственнее выглядела его правота, тем упорнее сопротивлялся Хрущёв. Он наливался гневом, кипятился, бросал в лицо собеседнику обидные слова, пытаясь опровергнуть его по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька»...

Малиновский прекрасно понимал, что ничем не оправданная спешка не только вредит боеспособности вооружённых сил, но и уродует судьбы людей в погонах. Она приводила к оголтелому соревнованию чиновников в стремлении первыми доложить о проведённом радикальном сокращении: главными тут были не здравый смысл, а цифры и проценты. Часто, бывая в войсках, в том числе в отдалённых гарнизонах, Малиновский видел муки и страдания военных, прежде всего тех, кому оставалось совсем немного дослужить до пенсии. Нередко на местах с этим совершенно не считались, приказ о сокращении действовал неумолимо и беспощадно, обрекая людей на нищенскую, неустроенную жизнь: они оставались без пенсии и иных средств к существованию, без жилья и работы. Глухое роптание в армии слышалось всё отчётливее. Малиновский докладывал об этом Хрущёву, но тот тут же упрекал его в излишней мягкотелости и в стремлении популизмом завоевать себе дешёвый авторитет в армии, в попытках облагодетельствовать её за счёт трудового народа.

— Никита Сергеевич, но разве ратный труд легче любого другого труда? — доказывал своё Малиновский. — Во многом он куда как тяжелее! Возьмите хотя бы такой пример. Приказали офицеру убыть в другой гарнизон, часто на другом конце страны — козыряй, говори «Есть!» и собирай чемоданы. На гражданке человек в такой ситуации может ко всем чертям послать, а то и подальше. А многие офицеры так всю жизнь и сидят на чемоданах, нет у них ни кола ни двора.

— Военный, — он на то и военный, чтобы не хныкать и Не жаловаться на тяготы службы, — возмущался Хрущёв. — Так что поменьше слушай тех, кто там, в дальних гарнизонах, плачется в жилетку. Небось забыл свой Дальний Восток? Там же одной охотой и рыбалкой прожить можно! Да и климат не хуже, чем в Москве! Больно ты жалостливый стал, Родион Яковлевич. Стареешь, что ли? Если бы я на все жалобы да хныканье так реагировал, как ты, меня бы уже вперёд ногами вынесли. Ты вот лучше хорошенько обмозгуй свою речь на предстоящей сессии Верховного Совета. Я жду от тебя безусловного одобрения решений партии о сокращении вооружённых сил.

Малиновскому ничего не оставалось, как умолкнуть, надеясь, что, возможно, Первый, обжёгшись на иных своих реформах, будет впредь слушать разумные доводы. Оставалось только давать постоянные указания в округа, чтобы там, перед тем как сокращать людей, пристальнее вникали в их просьбы и нужды, не подходя к делу формально. И если уж сокращать, то, по мере возможности, помочь и с жильём, и с устройством на работу, опираясь на помощь местных Советов и партийных органов. Хотя министр, конечно же, понимал, что на выполнение всех его указаний на местах частенько нет ни средств, ни возможностей.

Малиновский часто думал о том, что однозначные волюнтаристские действия, которые приняли такой всеохватывающий размах, буквально опьяняют политиков разных уровней. В результате те совершенно не просчитывают, к каким последствиям такие действия приведут. А потому опасность чрезвычайно велика. В конечном итоге такие идеи и такие действия вызывают у разумных людей не только разочарование, но и порождают горькую мысль о том, что многие годы, которые можно было бы употребить на преобразования, ведущие к прогрессу, потрачены напрасно. Малиновскому иногда вспоминалась мысль Льва Толстого о том, что идеалы бывают высокие, а жизнь скверная, и, наоборот, жизнь высокая, а идеалы подлые; если жизнь дурна, то нельзя мыслить правильно, благодетельно, и учит нравственности только боль — это раскаяние в дурном деле. Порой Родиона Яковлевича так и подмывало пересказать эту мысль Хрущёву, но он тут же спохватывался: снова обзовёт проповедником и язвительно усмехнётся. Разве будет «великий стратег коммунизма» вдумываться в смысл высказываний «буржуазного писателя»?

Часто ночью, после очередной нелёгкой беседы с Хрущёвым, Малиновский долго не мог успокоиться и уснуть. На ум приходили слова популярного поэта:

Родион Яковлевич понимал, что не то делается сейчас руководством страны с вооружёнными силами для создания мощной армии, умеющей решать задачи современной войны. Нужны новые, высокоэффективные вооружения, более настойчивое и плановое внедрение электроники, других достижений науки и техники. И особенно кибернетики. Но как ратовать за кибернетику, если она нашими просвещёнными политиками предана анафеме и объявлена лженаукой, обслуживающей разжиревшую буржуазию? Одного перевооружения мало. Как воздух необходима военная интеллигенция! Офицеры должны быть не только высокообразованными, они должны быть людьми, усвоившими культуру ума и сердца, гуманистическое мировоззрение. Ибо как можно доверить современное оружие, обладающее невиданной разрушительной силой, человеку, у которого лишь умелые руки? Прежде всего нужны умная, способная предвидеть последствия голова и способное чувствовать сердце — иными словами, нужен могучий нравственный инстинкт.

Вот о чём нужно думать, вот в каком направлении следовало бы двигать военную реформу. Но для этого нужны великие умы и идеи, и великие организаторы. А где они? Впрочем, и на гражданке, и в армии они, конечно есть, надо только находить их и продвигать на решающие участки...

Так что же оставалось делать министру обороны Малиновскому? Оставалось напряжённо работать в войсках в сложнейших условиях, делая всё возможное и невозможное, чтобы любимое его детище — родная советская армия — не погибла от действий «реформаторов», а постоянно укреплялась и совершенствовалась, а в случае, если стрелка политического барометра укажет на военную бурю, смогла бы, как и в Великую Отечественную, защитить и отстоять свою страну от иноземных захватчиков.

Однажды в кабинете министра обороны раздался телефонный звонок, которого Малиновский не только не ждал, но и представить себе не мог. Звонил небезызвестный Барахвостов!