Едва часы на Спасской башне бесстрастно пробили десять, как прозвучали фанфары, и линейные, чётко печатая шаг, синхронно застыли на своих местах. В тот же момент из Кремля выехала машина с удлинённым кузовом и открытым верхом, в которой недвижно и строго стоял министр обороны. Навстречу ему двинулась такая же машина с командующим парадом. Машины сблизились в центре площади, в репродукторах прозвучал рапорт. Затем обе машины — одна впереди, вторая чуть в стороне — направились вдоль длинного воинского строя, протянувшегося к Историческому музею, время от времени останавливаясь то перед одной, то перед другой колонной. Министр обороны здоровался с участниками парада и поздравлял их с праздником. В ответ раздавалось звучное ответное приветствие и мощное «ура!», раскатами гремевшее над площадью.

Закончив приветствия, Малиновский подъехал к Мавзолею и, выйдя из машины, стал подниматься по ступенькам на трибуну.

Всё было как всегда, но внимательный взгляд мог бы заметить, что в этот раз министр обороны несколько медленнее, чем обычно, словно превозмогая боль, поднимается со ступеньки на ступеньку. Впрочем, даже тех, кто это заметил, такая «мелочь» не насторожила и не удивила: как-никак, ему скоро семьдесят, возраст берёт своё.

Раиса Яковлевна и Наташа были дома и сидели у телевизора, напряжённо вглядываясь в экран. Только они понимали истинную причину того, отчего Родион Яковлевич поднимался на трибуну Мавзолея уже не так, как раньше. Только они знали, каких невероятных усилий воли стоил ему сейчас каждый шаг со ступеньки на ступеньку, с каким напряжением он сейчас сохраняет образцовую военную выправку. Только они представляли, как тяжело ему будет произносить праздничную речь. Полные тревоги и сочувствия, жена и дочь вглядывались в мужа и отца, мысленно стремясь перенести на себя хотя бы частицу той боли, которую он сейчас испытывал...

...Беда, как обычно бывает, пришла к Родиону Яковлевичу внезапно, враз ослабив могучий организм, который не смогла побороть даже война. Ещё совсем недавно энергичный и полный сил, он всё чаще стал чувствовать, что энергия и силы тают. Сколько мог, он старался не показывать свои слабости жене и дочери, но Раиса Яковлевна и Наташа скоро почувствовали неладное.

Ночью, накануне парада, Родион Яковлевич спал беспокойно, несколько раз просыпался, метался, изредка стонал во сне. Раиса Яковлевна давала ему лекарства, призванные утихомирить боль, а утром осторожно спросила:

— Может, не поедешь?

— Это исключено, — последовал тихий, но непреклонный ответ. — Не беспокойся, всё будет в порядке...

...Над Красной площадью прозвучали фанфары: «Слушайте все!», и маршал Малиновский начал свою речь. Он произнёс её, как произносил всегда: спокойно, внушительно и уверенно. Когда он закончил говорить, раздалась властная команда:

— Парад, смирно! К торжественному маршу, побатальонно, первый батальон прямо, остальные направо, шагом ма-а-а-рш!»

Грянул сводный оркестр, и вся огромная масса воинов, будто сцементированная воедино, величественным строем двинулась вперёд, соблюдая «ювелирное» равнение. Этот военный, ни с чем не сравнимый по красоте, парад предстал перед всей страной и перед всем миром как символ военной мощи державы, надёжной защиты её независимости, доблести и славы.

Родион Яковлевич Малиновский стоял на трибуне, на правом её крыле, первый в шеренге военачальников, и, приложив к папахе вытянутую ладонь с плотно стиснутыми пальцами, любовался красотой и мощью проходивших мимо трибуны шеренг, любовался с таким пристальным и трогательным вниманием, будто принимал парад первый раз в своей жизни. Мимо трибуны проходили пышущие здоровьем и молодостью люди в военной форме, которые были ему по-своему родными и без которых он не мыслил своей жизни. Это маршировала живая биография вооружённых сил страны и, значит, и его, Малиновского, биография. Можно было закрыть глаза и мысленно представить себе ноябрь 1941 года, военный парад в заснеженной, осаждённой Москве, с него бойцы и офицеры уходили на фронт, точнее, не на фронт, а в историю: для многих из них тот парад был последним парадом в жизни. И можно было вспомнить другой парад — парад июня 1945 года — апофеоз Победы и торжества победителей.

Малиновский подумал, что за годы, прошедшие с октября 1917 года, здесь, на этой легендарной площади, прошло много военных парадов. Их принимали разные министры обороны, в разное время и именовавшиеся по-разному — председателями Реввоенсовета, наркомами, министрами: Фрунзе и Ворошилов, Тимошенко и Булганин, Василевский и Жуков... Одни выезжали из ворот Спасской башни Кремля на красавцах конях, другие — на красавцах автомобилях. Главное не менялось — каждый парад пробуждал в сердцах людей гордость за свою Родину и за её непобедимую армию.

Почти десять лет подряд военные парады принимал он, Малиновский. И вот сейчас ещё один — тридцать восьмой по счёту...

Гремели оркестры, гулко печатали шаг колонны, светились гордостью и достоинством лица солдат и офицеров, развевались на ветру боевые знамёна. Казалось, что вся Красная площадь — это одно монолитное целое, главная суть которого — сила, счастье, радость и торжество.

И только Раиса Яковлевна и Наташа воспринимали этот праздник со слезами, мучимые дурными предчувствиями. Они пытались отогнать их от себя, но невесёлые мысли возвращались к ним вновь и вновь.

...Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский, стоя на трибуне, ощутил в себе радостное волнение от честно выполненного долга. Парад, прошедший, как всегда, блестяще, завершался. Провожая глазами последнюю шеренгу сводного оркестра, министр обороны с горечью и неизбывной тоской подумал, что этот парад, наверное, последний парад в его жизни.

В ноябре 1966 года Малиновский был помещён в госпиталь: Родион Яковлевич полагал, что ему, как человеку военному, следует лечиться именно там. Однако здоровье его резко ухудшилось, и в феврале следующего года, по настоятельной просьбе Раисы Яковлевны, он согласился перейти в Центральную Клиническую больницу, сокращённо — ЦКБ, в просторечии «кремлёвку». Эта больница за многие годы видела в своих стенах, а точнее, в своих палатах многих людей, широко известных не только в СССР, но и во всём мире. Теперь она встретила и Малиновского.

Раиса Яковлевна сопровождала мужа при переезде и получила разрешение находиться при нём столько, сколько сочтёт необходимым.

— Ты, Родичка, считай, что я опять с тобой рядом на командном пункте, как бывало на фронте.

— Помню, родная. Только какой же это командный пункт? Здесь врачи командуют, а я как подопытный кролик... Давай сразу договоримся. Здесь меня многие будут пытаться навещать, утешать и воодушевлять. Не хочу ничего такого. Хочу, чтобы рядом была ты да ещё Наташенька, — когда будет свободна от университета, пусть приходит. Больше никого.

Долгими вечерами, когда Малиновский был свободен от процедур, приёма лекарств, инъекций и капельниц, самым отрадным были для него разговоры с женой. Боль в поджелудочной области, агрессивно нападавшая на него по утрам, к вечеру немного отступала, будто устав от борьбы с несдающимся человеком, и Родион Яковлевич отдавался во власть воспоминаний. Правда, Раиса Яковлевна, памятуя о настойчивых требованиях врачей не переутомлять больного, больше говорила сама, а он благодарно слушал её певучий голос, который был для него самым желанным, то открывая утомлённые глаза, то прикрывая их тяжёлыми, вздрагивающими от напряжения веками.

— Врачи у тебя хорошие, Родичка, — говорила Раиса Яковлевна. — Уж поверь мне: я сразу могу распознать, кто коновал, а кто настоящий доктор. Опытные, дело своё хорошо знают. И главное, верят, что ты победишь болезнь.

— Труднейшая у них профессия, доложу я тебе! О враче как надо судить? Умеет поставить диагноз даже без всяких приборов — значит, врач. А не умеет — другим делом ему следует заниматься. — Малиновский помолчал. — Вот, возьми, Чехов. Толковый был врач, я уж не говорю, какой писатель. В его время ведь ни тебе рентгенов, ни всяких ЭКГ. Пришёл к больному земский врач, раздел, пальцами постучал, прощупал, грудь стетоскопом прослушал, язык высунутый осмотрел — вот диагноз и готов. И часто — точный диагноз. А теперь бывает, что и с приборами диагноз не могут распознать.