Малиновский рассмеялся вместе со всеми: любит Захаров забавными присловьями сыпать, тут они с Леоновым соревнуются, кто кого.

— Так вот, эти самые оборонительные рубежи располагаются, — повторил Захаров, убедившись, что его замечание учтено, — по высотам севернее Яссы, затем, по реке Бахлуй; третий рубеж — вдоль северных отрогов хребта Маре, что в переводе означает «Великий», и самый мощный — это Фокшанский оборонительный район. Тут нам немцы предлагают полный набор: противотанковые рвы, минные поля, колючую проволоку. Прошу также учесть, что река Бахлуй — дама капризная, близко к себе не подпускает. Здесь сплошь болотистая пойма, топкие берега, илистое дно, танкам вброд не пройти. Разведка в полосе наступления насчитала — а считать она умеет — девяносто четыре дота и сто тридцать пять дзотов только под Яссами. Не дремали фрицы, в поте лица работали. На километр фронта нагромоздили аж по семь долговременных сооружений! Я уж не говорю об узких горных проходах — все они наглухо «запечатаны». Добавлю, что и Фокшанские ворота, которые нам так нахваливает Ставка, — ох, не подарок! Да, согласен, это лучший проход между Карпатами и Дунаем, второго такого нет. Да, это самый удобный путь вглубь Румынии. Всё так. Ежели бы не одна загогулина: в этих распрекрасных райских воротах около двух тысяч долговременных инженерных сооружений, противотанковых надолбов, на которые немцы и румыны извели целые рощи вековых дубов и буков. А ещё там и такие сюрпризы, как рвы, заполненные водой, — думаю от этого наш Александр Григорьевич в восторг не придёт. И наконец, целых три линии дотов, в больших — по 150-миллиметровой пушке да ещё по два тяжёлых пулемёта. А толщина боевого покрытия — два метра.

— Ничего себе! — не выдержал Фомин.

— Матвей Васильевич, может, хватит? — прервал Малиновский. — А то вы так запугаете наших храбрых командиров, что они побоятся лезть в эти самые ворота!

— А пусть знают, что их ожидает, тогда настырнее будут, — шуткой на шутку ответил Захаров.

— Суворов турок у Фокшанских ворот колошматил. А мы-то чем хуже? — задорно подхватил Леонов.

— Вот-вот, — поддержал его Малиновский. — К тому же у Суворова не было такой связи, как у нас, да и не было у него нашего Алексея Ивановича Леонова. Он тогда ещё не успел родиться.

Комнату заполнил дружный хохот.

— Теперь о задачах родов войск более конкретно, — снова заговорил Малиновский. — К артподготовке будет привлечена вся артиллерия фронта, в том числе и артиллерия резерва Главного Командования. А для огневого налёта по отдельным опорным пунктам противника — даже зенитки. Какую плотность артиллерии на километр фронта вы предлагаете, товарищ Фомин?

— Двадцать шесть орудий на километр, товарищ командующий. — Это и орудия, и миномёты, калибр от семидесяти шести миллиметров и выше.

— А на направлении главного удара?

— Думаю, что двести — двести двадцать.

— Не маловато ли?

— Товарищ командующий, резервных стволов у меня нет. Всё подмели, подчистую.

— Попробую поговорить со Ставкой, — вздохнул Малиновский. — Знаю, нет ничего хуже попрошайничества, но операция-то у нас особенная. А каков план артподготовки?

— Продолжительность — полтора часа, шесть массированных огневых налётов, каждый по пятнадцать минут.

— Думаю, расчёт верный. Надо так громыхнуть, чтобы у фрицев земля под ногами дыбом встала!

— Постараемся, товарищ командующий, — довольный одобрением своих расчётов, ответил Фомин.

— А что планирует наша авиация? Слушаем вас, Сергей Кондратьевич.

Встал Горюнов. Волевое лицо, широкий лоб, подбородок с ямочкой. В Гражданскую Горюнов был командиром батальона на Восточном фронте. Громил барона Унгерна в Монголии, потом оказался в авиационной части. Был командиром звена, авиаэскадрильи, авиабригады. В финскую войну командовал военно-воздушными силами 7-й армии на Карельском перешейке. В Отечественную — всё время на юге, на Северном Кавказе, возглавил 5-ю воздушную армию. Надёжный рыцарь неба!

— Планирую в ходе наступления нанести массированные удары бомбардировщиков и штурмовиков, для чего введу в бой двести двадцать самолётов под прикрытием истребителей.

— Подходяще, — одобрил Малиновский. — Ваша главная задача — содействовать наземным войскам в прорыве обороны. Массированные удары — главным образом по объектам в глубине обороны противника и, конечно же, по переправам.

— Будет исполнено, товарищ командующий.

— Кстати, Николай Сергеевич, — обратился Малиновский к Фомину. — Артподготовку надобно обязательно закончить налётом гвардейских ракетных миномётов. И не забудьте о ложных переносах огня.

— Так точно, товарищ командующий!

Малиновскому нравился общий настрой. Нет нытья и просьб: дайте то, прибавьте это. Вероятно, всё, что могли, уже успели получить у Захарова. Хотя Матвей Васильевич прижимист, а бывает и скуповат. Ничего, зато в решающий момент у него всегда есть резерв. А вообще-то сразу видно: поднаторели гвардейцы в предыдущих боях, уже совсем не те командиры, что были в сорок первом...

— Ну что ж, будем закругляться. Запомните: полная готовность — к двадцатому августа. Силушка у нас немалая, ворога по многим позициям превосходим, обязаны одолеть. — Малиновский вдруг поддался воспоминаниям. — Не забуду, как в этих же краях я войну встретил. Так в то время на всём фронте от Липканы до Унген почти на такой же протяжённости, как сейчас наш фронт, было всего три дивизии моего корпуса. Бойцы и командиры почти все необстрелянные, порох нюхали только на учениях. А кто и на учениях не успел понюхать. А нынче? Пятьдесят пять стрелковых дивизий, танковая армия, четыре танковых и механизированных корпуса, да ещё артиллерия, авиация, моряки... Кстати, как же это мы обошли моряков? А Горшков сидит себе да помалкивает. Задача у вас, Сергей Георгиевич, непростая. Вам предстоит высадить десанты в районе Аккермана и на западном побережье Чёрного моря. И не давать покоя противнику, нарушать морские коммуникации. А с выходом флотилии на Дунай содействовать сухопутным войскам в его форсировании.

— Задача ясна, товарищ командующий, — чётко отрапортовал Горшков.

В это время вошёл адъютант:

— Товарищ командующий, вас к аппарату ВЧ.

Малиновский поспешил в аппаратную. Звонил Сталин.

— Товарищ Малиновский, — неторопливо начал он, — мы тут, в Ставке, не забываем о вас. Мы хотели бы знать, какова у вас будет плотность артиллерии на километр фронта в предстоящей операции? Я имею в виду главное направление.

«Словно слышал мои разговор с Фоминым, — поразился Малиновский. — Ну, интуиция!»

— Товарищ Сталин, я могу сосредоточить на двадцати двух километрах фронта — на главном направлении прорыва — по двести двадцать орудий калибра не менее семидесяти шести миллиметров.

— А не кажется ли вам, товарищ Малиновский, что даже такая, на первый взгляд, высокая плотность артиллерии будет недостаточной для успешного решения задачи, которая поставлена перед вашим фронтом?

— Хотелось бы обеспечить большую плотность, товарищ Сталин, но у меня, к сожалению, артиллерийских резервов больше нет.

— В таком случае не следует ли сократить участок прорыва, скажем, до шестнадцати километров и таким образом добиться плотности двести сорок и больше орудий на километр? Это было бы более надёжной гарантией поражения противника, взлома его прочной обороны и, следовательно, развития успеха наступления в глубину и к переправам на реке Прут и в направлении Фокшан. И что особенно важно: такой мощный удар подействует отрезвляюще на правительство королевской Румынии и вынудит его выйти из войны. Как вы считаете, товарищ Малиновский?

— Полностью с вами согласен, товарищ Сталин.

— Вот и хорошо, — удовлетворённо заметил Верховный. — Ставка рассчитывает, что вы успешно форсируете реку Прут. Эта река вам, кажется, хорошо знакома?

— Совершенно верно, товарищ Сталин. Именно с берегов Прута я и начал воевать.

— Главное, товарищ Малиновский, не начинать, а заканчивать войну. Осталось немного.