Беседа ведется на китайском языке. Шепчу переводчице, чтобы она все записывала. В нынешнем виде фабрика существует с 1955 года. До этого она представляла собой небольшой трудовой производственный кооператив с тридцатью рабочими. Сейчас на ней трудится четыреста семьдесят человек. Раньше производилось тридцать наименований изделий в год, сейчас — более двух тысяч.

— Что означает «сейчас», — спрашиваю я, — после 1955 года или во время «культурной революции»?

…Сейчас условия работы коренным образом… благодаря партии.

— Какой партии? — прерываю я снова. — Ведь партия «реорганизована», не существует… Ведь еще в начале беседы вы сказали, что фабрикой руководит революционный комитет?

Но представитель (или председатель, я не понял) ревкома продолжал: во время «культурной революции» мы поняли, что темы, сюжеты, которые разрабатывались в прошлом, устарели, во время «культурной революции» рабочие, вооруженные идеями Мао Цзэдуна, производят уже новые изделия с новыми сюжетами. Все это достигалось в борьбе с классовым врагом. «Наши рабочие вели и ведут борьбу с контрреволюционной линией тех, кто стоит у власти в партии и идет по капиталистическому пути. Наши рабочие, вооруженные идеями председателя Мао, не боятся классового врага, поэтому они сумели раздавить его. Сейчас у них более высокий дух».

Он говорил один, остальные молчали.

Гробовое молчание царило и в цехе. Он представлял собой огромный зал, который занимал весь этаж. Рабочие сидят за маленькими, как детская парта, верстачками. Идешь между рядами, смотришь на рабочих, а они, опустив головы, молчат. Тяжелое, убийственно тяжелое молчание, которое говорит больше беседы-монолога.

Медленно шагаю по цеху, внимательно смотрю на искусные чудо-руки резчиков. «…Рабочие, вооруженные идеями Мао, производят уже новые изделия с новыми сюжетами». Где же эти «новые сюжеты»?

Вот «дьявольский шар», который сам черт вряд ли сможет сделать. Он величиной с орех, а в нем еще двадцать — двадцать пять. А вот причудливые шахматы с искусно вырезанными смешными фигурками… Есть и изделия с «новыми сюжетами» — Мао во всех позах, сценки из жизни армии, хунвэйбинов, но этих изделий значительно меньше…

Перед уходом задаю последний вопрос:

— Существует ли разница в оплате труда?

— Да, разумеется.

— Какая? Какие критерии?

— Существует два условия: трудовой стаж и… степень усвоения идей председателя Мао.

— А профессиональная квалификация, качество, уровень производительности труда?

Молчание.

Подается «команда» повернуться лицом к бюсту и склонить головы. В знак протеста прерываем выполнение программы. Через два часа мы уже находились в дороге.

Наш путь лежал в Ханчжоу.

Я много слышал об этом городе, о его необычайной поэтической красоте.

Эта красота и эта поэзия открываются лучше всего отсюда, с того места, где я стою сейчас, с террасы гостиницы «Ханчжоу». Гостиница построена на живописном холме, покрытом ветвистыми деревьями и сочной зеленью, на берегу озера. На зеркальной поверхности озера плавают лотосы, распластав широкие листья и распустив розовые лепестки. Кажется, что здесь не бывает ветра, вьюг, лютых зим и знойного лета. Всегда тепло и солнечно, всегда лишь весна и ранняя теплая осень. Возможно, поэтому еще древний китайский поэт Бо Цзюй-и писал:

Доныне Ханчжоу Забыть не могу, Там в горной молельне при свете луны Искал я корзины плодов…

Бо Цзюй-и и Ли Бо — великие поэты эпохи Таньской династии. Они здесь жили, работали, писали свои поэтические откровения. Небольшая парусная лодка с тенистым полотняным навесом, в которой мы сидим, рассекает спокойные воды озера. Загорелый китаец гребет по-индейски, лодка плывет от беседки к беседке. Каждая беседка имеет свое название, каждое название — поэтический образ. Мы останавливаемся у «Беседки трех лунных отражений», пьем горячий ароматный чай в «Беседке созерцания», затем сворачиваем к «Цветущей беседке» и если выйдем из лодки, то непременно попадем на «Аллею цветов», поднимемся по тропинке парка «Плакучих ив, которые пьют воду», отдохнем в «Павильоне семи звезд», а затем будем вдыхать аромат «Рощи персиков в розовом цвету». Может быть, мягкий климат этого безмятежного «рая земли» и привлек в прошлом шанхайских богачей. По зеленым берегам озера, по цветущим склонам гор расположили они свои кокетливые виллы, построенные в китайском и европейском архитектурных стилях. Ханчжоу как будто создан природой для того, чтобы быть курортным кварталом Шанхая. Что такое двести километров, которые разделяют их друг от друга? На берегу и островах были расположены игорные дома, казино, бары и ночные заведения.

В пламени революции сгорели конторы и биржи шанхайских богачей, а виллы были превращены в дома отдыха, куда пришли новые хозяева — рабочие Красного Чапея, докеры, матросы. Но где они сейчас?..

Я понимаю французского писателя, посетившего этот край за два года до меня. В ответ на поговорку «Посмотри Ханчжоу и тогда умри» он воскликнул: «Да, но от скуки». Сейчас мне особенно понятна мудрость древней китайской пословицы: «Между землей и небом самое ценное — человек». А в моей душе растет тоска, мен, я гнетет пустота, одиночество. Лучше уехать…

Наш новый гид из здешнего туристического бюро Гао Шан принял нас в Кантоне как по эстафете и повез, согласно программе, в коммуну, которая занимается выращиванием чая. По пути нам попались какие-то горы, на отвесных склонах которых множество пещер и храмов. Однако войти в эти храмы было невозможно. «Тайфун» прошел и здесь. А говорят, буддийские храмы — это удивительное сочетание монументальности, изящества, цветов и красок. Говорят еще, что в одном из этих храмов находится восьмиметровая скульптурная фигура Будды и восемнадцать скульптурных фигур поменьше. Это фигуры его учеников. Сейчас ободранный, исчерканный и исписанный хунвэйбинами, облепленный плакатами и лозунгами храм стоит заброшенный среди этих скал и ветвистых деревьев. Гнетущая, тяжелая тишина царит в этих глухих горных местах.

В Ханчжоу я видел и другой храм, не Будды и не Конфуция, а реального человека, человека из народа, народного героя, полководца Юэ Фэй. Его жизнь стала легендой. Как рассказывают, Юэ Фэй жил во время Сунской династии, он был храбрым и смелым, как тигр, в битвах не знал поражений и всегда помнил завет матери, смысл которого выражали четыре иероглифа, повешенных ею сыну на грудь: «Будь беспредельно предан родине». Во имя родины молодой полководец отказался выполнить приказ императорского двора и царедворца-предателя Цинь Гуя не оказывать сопротивления нашествию чжурчжэней. Он продолжал вести борьбу, но был схвачен и казнен «за измену». А сановник Цинь Гуй заключил предательский мир. Прошли годы, и народ узнал правду о Юэ Фэе. О нем были сложены легенды, сказания, песни. Народ воздвиг ему памятник, построил в его честь храм, во дворе которого установил фигуры предателя Цинь Гуя и его жены, стоящие на коленях с опущенными головами… И уже многие годы люди, проходя мимо, склоняли головы в знак уважения к легендарному герою-патриоту и плевали на скульптурное изображение предателей.

Такова судьба любого предателя.

И, мне кажется, есть что-то красивое, сильное, что-то глубоко символическое в том, что народ воздвиг не только памятник, но и храм своему верному сыну-патриоту, национальному герою. Оказывается, в древнем Китае строили храмы не только в честь богов и святых, но и в честь народных героев, строителей, поэтов, в сердцах которых, как и у Юэ Фэя, всегда жили четыре слова: «Будь беспредельно предан родине».

И становится тяжело и обидно, что в эти неспокойные дни национальные герои китайского народа, герои типа Юэ Фэя, предаются забвению, храмы закрываются, храмы и памятники народным героям отданы на осквернение хунвэйбинам. Появляются «новые герои», для которых иероглиф «родина» стал иероглифом «председатель Мао». И девиз уже звучит по-другому: «Будь беспредельно предан председателю Мао»…