Как ушли Гайдар с Данилиным и вернулись в палату «курильщики», я просто не заметил. Я не читал письмо, я буквально пил его строчки и не мог напиться. Вроде ничего особенного в этом письме не было, но тепло от него согревало душу. Света писала, что всё у них хорошо, письмо моё она получила. Ребята обеспечили их с Катюшкой продуктами надолго. Желала мне поскорее поправиться. Передавала приветы от Катюшки и Евдокии Александровны, и в самом конце, внизу письма: «Люблю. Целую. Жду и скучаю. Твоя Светлана». А на обратной стороне письма – рисунок от Катюшки: цветы, красный флажок и самолёт с красными крыльями.
– Слушай, писарь, – подсел ко мне на кровать танкист, – а это кто был?
– Да это наши, штабные, – отшутился я. – По случаю проездом в Москве, вот и навестили. Гостинцы вон передали.
Гостинцы пришлись всем по вкусу. Колбаса, солёное сало, несколько банок тушёнки и несколько плиток шоколада. На самом дне обнаружилась фляжка с приятно булькнувшим содержимым. Фляжку сразу припрятали. Вечерком можно будет пустить её по кругу, благо закуска есть. Не забыли в гостинцы положить и кисет с отличным табачком, и несколько пачек с папиросами – явно работа Кузьмича, чувствуется его хозяйственная рука. Знает, что я не курю, но также знает, что в госпиталях с куревом плоховато, вот и сделал подарок всем болезным.
Плитка шоколада в подарок дежурной медсестре позволила нам спокойно посидеть после отбоя. Во фляжке оказался превосходный коньяк. Говорите, что закусывать коньяк салом и колбасой – это моветон? Да ничего подобного. Всё пошло как родное. Засыпали все довольные и умиротворённые.
В госпитале я провалялся в общей сложности три месяца. За это время моё инкогнито было раскрыто. Однажды утром на пороге палаты появился Данилин.
– Собирайся, поехали. С тобой хотят поговорить. Врачи разрешили ненадолго отлучиться из госпиталя.
– Вот прям так ехать? – показал я рукой на больничную пижаму.
К тому времени я уже ходил вполне нормально, лёгкое почти не болело, но вот шея упорно не хотела нормально поворачиваться. Хорошо хоть бандаж с неё сняли, а то надоела эта жутко неудобная штуковина просто дико. А вообще мне неимоверно повезло, что осколок всего лишь впился в позвонок, но не разбил его.
– Обижаешь, командир.
Он махнул рукой кому-то за дверью, и в палату занесли новенькую форму со всеми моими наградами. Надо было видеть лица и отпавшие челюсти моих сопалатников, когда я переоделся и повернулся к ним, так сказать, фасадом. Это, что называется, полнейшее охренение.
– Вспомнил! – хлопнул себя по лбу ладонью Калужный. – Писарь, говоришь? И сколько сбитых у этого писаря?
– Ровно сотня, Коль.
– А что ты нам здесь цирк устраивал и штабным назвался?
– Да вначале вроде как шутка была, а потом как-то случая не было, – виновато пожал я плечами. – Вы уж извините меня, мужики.
Отвезли меня в хорошо знакомое любому здание на Лубянке, сейчас это площадь Дзержинского. Пройдя несколько постов, мы остановились у двери приёмной. Данилин молча кивнул мне на дверь, а сам сделал полшага назад. Понятно, дальше идти одному.
Берия на меня особого впечатления не произвёл, хотя взгляд у него да, колючий. А так, если не знать, кто он такой, то его можно было бы принять за обыкновенного чиновника. Хотя, пожалуй, в стране нет такого человека, который не знал бы в лицо или по фото в газетах этого человека.
– Проходите, товарищ майор, присаживайтесь, – кивком показал Берия на стулья, стоящие вдоль большого стола для совещаний. – Мне доложили, что вы ещё не совсем отошли от ранения. Как вы себя чувствуете?
– Благодарю, товарищ нарком внутренних дел, уже лучше.
– Вот и хорошо. – Лёгкий акцент в его голосе всё же чувствовался. – И давайте без официоза. Обращайтесь ко мне по имени-отчеству, мне так привычнее. К тому же вы не мой подчинённый, так что субординация при этом не пострадает.
Берия придвинул к себе лежащую чуть сбоку папку и открыл её.
– Мне передали ваши предложения по самолёту дальнего радиолокационного обнаружения. Я посоветовался со специалистами, и они в один голос утверждают, что, судя по описанию и тактике применения, такой самолёт уже где-то кем-то построен и применяется в реальных боях. Мы склонны были думать, что вы подсмотрели такой у англичан, когда были в Англии в командировке. Однако разведка не подтвердила наличие такого самолёта в Королевских ВВС. Так откуда это, товарищ Копьёв? – Берия выразительно прихлопнул ладонью по папке.
– Такого самолёта у англичан нет, – начал я свою речь. – Во всяком случае, я ничего подобного не видел. Идея же использовать тяжёлый бомбардировщик в качестве летающего радара пришла мне после беседы с командиром прикомандированного нам на Ленинградском фронте расчёта станции РУС-2с. Он как-то обмолвился, что если его машины поднять в воздух на воздушном шаре, то зона обнаружения существенно увеличилась бы. Вот тогда я и подумал: а что, если использовать не воздушный шар, а подходящий самолёт? Так и родилась идея.
– Почему именно этот самолёт?
– Грузоподъёмность, Лаврентий Павлович, и большой запас топлива, позволяющий находиться в воздухе продолжительное время. Плюс возможность создать нормальные рабочие условия для расчёта РЛС и пункта управления.
– Вы так хорошо знаете характеристики предлагаемого вами бомбардировщика? По моим данным, вы никогда не встречались с такими машинами. – Взгляд наркома стал подобен рентгену.
– В одной палате со мной лежит майор Калужный, командир экипажа Пе-восемь. Вот с ним я и консультировался.
Пусть идут проверят. Я действительно обсуждал с Николаем возможность использования тяжёлого бомбардировщика в качестве летающего командного пункта, правда, без подробностей вроде установки на него радара.
– Ну, допустим. – Берия чуть заметно прищурился за стёклами пенсне. – Но вот здесь есть подробно проработанная тактика применения. Специалисты сказали мне, что разработать такое мог только человек, имеющий как минимум академическое военное образование. Да и предложенные вами схемы подразумевают высшее инженерное образование. Как вы это объясните?
– Никак, Лаврентий Павлович, – пожал я плечами. – Я просто всё хорошо детально обдумал.
– Возможно, вы и впрямь уникум, майор. – Берия снял пенсне и потёр пальцами переносицу. – Думаю, вам надо встретиться со специалистами, которые работают над вашими предложениями. Вас проводят, Илья Андреевич.
Нарком закрыл папку и отложил её на угол стола, давая понять, что разговор окончен.
В кабинете, куда меня проводили, над столом, на котором были разложены какие-то чертежи и схемы, в задумчивости стоял мужчина лет сорока, в круглых очках и с густой шевелюрой, зачёсанной назад.
– Ага! – вскинулся он, едва я с сопровождающим вошёл. – Это, как я понимаю, и есть тот самый возмутитель спокойствия?
Мужчина оказался Иосифом Фомичом Незвалем[74], главным конструктором Казанского авиазавода, который и выпускал бомбардировщики Пе-8. Его вызвали из Казани, чтобы он дал оценку моим предложениям. Моя идея его крайне заинтересовала. Под таким углом вопрос ещё никто не рассматривал.
Почти четыре часа мы с ним беседовали, спорили, черкали прямо по привезённым им с собой чертежам и схемам. Расстались оба довольные. Что-то подсказывало мне, что в скором времени по крайней мере один самолёт ДРЛО у нас в ВВС появится. Незвалю ещё предстоял разговор с Берией и разработчиками РУС-2, а я отправился обратно в госпиталь. Голова от всех сегодняшних похождений что-то разболелась.
Выписали меня из госпиталя в последних числах мая 1942 года. Врачи настаивали на отправке меня в санаторий ВВС для продолжения лечения, но я смог настоять на своём. Правда, клятвенно пообещал, что в ближайшее время буду паинькой и в бой не полезу. Тем более эскадрилья продолжала осваивать новую технику, а именно те самые «аэрокобры», которые я привёз из Англии.
