– Илья, – чуть слышно прошептала Света, – с Ильёй что-то…
Катюшка тоже что-то чувствовала и, забившись в уголок, сидела тихо-тихо, словно мышонок. После кружки горячего чая, заваренного на хвое и каких-то травах, стало немного полегче. Сердце давило, но уже не так сильно.
На следующий день ближе к обеду к ним домой приехал Аркадий Гайдар. Один. Увидев его на пороге, Света молча без сил опустилась на стул.
– Он жив… – то ли спросила, то ли констатировала она.
– Жив, – выдохнул Гайдар. – Илья смог выброситься с парашютом из горящего самолёта и приземлился в районе Волхова. Он тяжело ранен и сейчас в госпитале. Нам сообщили, что состояние тяжёлое, и его будут отправлять на лечение в Москву. Вы держитесь, Све…
Он едва успел подхватить начавшую заваливаться со стула молодую женщину.
Потом они сидели за столом, и Гайдар рассказывал ей всё, что удалось узнать из сообщения с того берега.
Лежать в госпитале было откровенно скучно. Я и в прошлой своей жизни по больницам валяться был не любитель.
Хватало меня от силы на пару дней, после чего я сбегал домой. Как говорится, дома и стены помогают.
Зацепило меня довольно серьёзно. Пуля пробила лёгкое и застряла в лопатке, а осколок от снаряда немецкой авиапушки застрял в шейном позвонке. Когда меня нашли, я почти не подавал признаков жизни. В госпитале, куда меня привезли, смогли извлечь пулю из груди и заштопать лёгкое. С осколком в позвонке связываться не рискнули и отправили мою бессознательную тушку в Москву, в Центральный госпиталь. Здесь злополучный осколок извлекли и долго ждали, когда я приду в сознание.
Потянулись томительные однообразные дни. Почти месяц пришлось лежать практически не шевелясь, так как любое движение отдавалось сильной болью в голове. Дышать тоже было затруднительно, так как простреленное лёгкое давало о себе знать.
Естественно, едва придя в себя, я попросил медсестру отправить весточку Светлане в Ленинград. Так как сам был не в состоянии удержать карандаш в руках, то и писала с моих слов тоже она.
Чтобы как-то развеять госпитальную скуку, я решил немного попрогрессорствовать, благо времени, чтобы всё обдумать, было более чем предостаточно. Как только появилась такая возможность, я выпросил у медперсонала тетрадь и карандаш и начал рисовать. Уж что-что, а это я умел.
Изобразил тяжёлый четырёхмоторный бомбардировщик Пе-8 с тарелкой-грибом антенны РЛС сверху. Будет самолёт ДРЛО и летающий командный пункт. На рисунке самолёт был лишён всех оборонительных огневых точек. Его главное оружие – это РЛС. Примерно набросал внутреннюю компоновку и принялся за описание тактики его применения. Пришлось многое вспоминать из своей другой жизни.
Одной тетради не хватило и пришлось опять идти на поклон к медсестричкам. Да, именно идти. Я хоть и с трудом, по стеночке, но всё же начал передвигаться самостоятельно. В первое время голова кружилась страшно, и удавалось сделать лишь пару шагов. Но со временем мои заходы стали всё продолжительнее. Соседи по палате смеялись, говоря, что такими темпами я скоро плясать буду. А вот и буду.
Да, я теперь не один. Меня перевели в палату, где уже лежали трое: лётчик-майор Николай Калужный, как раз с такого вот тяжёлого бомбера, капитан-танкист Серёга Свистунов и старлей-артиллерист Алексей Норманов. Все с ранениями позвоночника.
Ох и жаркие споры разыгрывались между танкистом и артиллеристом – прямо противостояние брони и снаряда в госпитальных условиях. Меня тоже расспросили, кто я таков. В шутку, вспомнив Данилу Бодрова из фильма «Брат», сказал, что писарь при штабе. Больше меня никто ни о чём не расспрашивал, лишь изредка косились, наблюдая мою писанину. В лицо меня никто из однопалатников не узнал: всё же опалило меня слегонца, хотя врачи и обещали, что со временем всё заживёт и следов ожогов видно не будет.
В один из дней, когда я, держась одной рукой за спинку кровати, пытался делать приседания, дверь в палату распахнулась, и в неё едва не на цыпочках вошли Гайдар и Данилин. Уж не знаю, что им медики про меня наговорили, но вели они себя так, словно входили к умирающему. Мы с ними столкнулись буквально нос к носу. Забавно было наблюдать смену выражения их лиц с озабоченных на радостные.
– Вот только без рук, – выставил я руку ладонью вперёд, останавливая уже готового облапить меня Аркадия.
Как же я был рад видеть их.
После бурных приветствий, хотя и без, так сказать, рукоприкладства, когда мои сопалатники как-то все разом решили сходить покурить, я начал расспрашивать своих друзей.
– Вы как вообще здесь оказались, черти полосатые?
– Нас из Ленинграда отозвали сюда. Только вчера прибыли. Всю технику оставили там, а здесь будем переучиваться на новые истребители. – Гайдар совсем стал настоящим авиатором: уже себя не отделяет от лётчиков. – Мы, кстати, временно будем базироваться в Раменском. Эскадрильей пока командует Шилов.
– Санчес?
– Погиб. В том бою. – Данилин опустил голову. – Сразу, как только тебя сбили, он закрыл своим «яком» транспорт с детьми. Там было без шансов. Его похоронили в Волхове со всеми почестями.
Эх, какого парня потеряли. А ведь он с самого утра словно чувствовал что-то. И в бой пошёл при полном параде, как настоящий воин. Мы молча встали, отдавая дань памяти своему товарищу.
Из дальнейшего рассказа я узнал, что, по данным наземных наблюдателей, мы с Мигелем сбили по семь немецких стервятников, а всего было двадцать четыре «мессера». Уйти удалось лишь троим.
Стала известна и причина, по которой немцы во что бы то ни стало пытались уничтожить транспортники. Тут наше командование перемудрило само себя с секретностью. Немецкой разведке стало известно, что готовится к отправке на Большую землю какой-то особый груз, и для него выделено аж девять транспортных самолётов. Что это за груз, они так и не выяснили, но в последний момент узнали, что в сопровождении пойдут истребители из эскадрильи Rote Flugel, как они нас называли. Это сняло последние сомнения в том, насколько важный груз вывозят из города.
Во время допроса одного из попавших в плен немецких лётчиков узнали, что немцы были уверены, что из города вывозят музейные ценности. О том, что в самолётах маленькие дети, они даже не задумывались. Дети, кстати, почти не пострадали. Были ушибы и несколько переломов, когда два повреждённых транспортных самолёта не дотянули до аэродрома и сели на брюхо в поле.
– Остальные наши как, все целы? – спросил я.
– А чего им будет, – хмыкнул Гайдар. – После того побоища, что вы с Кортесом устроили немчуре над Волховом, активность их авиации резко снизилась. От наших самолётов они вообще стали шарахаться как чёрт от ладана.
– Про Суворова что-нибудь слышно?
– Слышно, – вступил в разговор Данилин. – Корнет сейчас в санатории ВВС долечивается. Надеется встать в строй, хотя врачи и думают иначе. Что-то там у него неважно со здоровьем, могут и списать.
– Слушай, Олег. – Я едва не хлопнул себя по лбу. Обрадовался встрече и совсем обо всём забыл. – Передай по своему ведомству вот эти две тетради, – достал я из тумбочки обе тетрадки. – Я тут кое-что набросал от нечего делать. Пусть покажут специалистам, может, что-то стоящее получилось.
– Да едрён батон! – (Во, моё словечко уже в народ пошло.) Гайдар аж вскочил на ноги. – Я же о самом главном забыл. Тебе письмо просили передать. – Он достал из командирской сумки конверт и протянул его мне. – Эх, заставить бы тебя плясать, да плясун из тебя сейчас тот ещё.
– Должен буду, – буркнул я, пытаясь открыть конверт.
Руки почему-то не слушались. Наконец мне удалось извлечь исписанный аккуратным девичьим почерком тетрадный листок.
– Ну, мы это, пойдём. – Гайдар с Данилиным понимающе переглянулись и встали. – Ребята тут тебе, командир, гостинцы собрали. Вот. – Аркадий поднял с пола не замеченный мной вещмешок и положил в ноги на кровать. – Ты давай поправляйся. Ждём тебя. Мы по возможности ещё заглянем к тебе.
