– Тринадцатые! Уходим! Князь, потом доложишь, кто промахнулся, и я у него, бракодела, за снаряды вычту из зарплаты.

– Не, а что сразу из зарплаты-то? – прорезался в эфире возмущённо-виноватый голос лейтенанта Горбаня. – Я же не специально. Он в последний момент увернулся.

– А теперь Горбатый! Я сказал: Горбатый! – с хрипотцой воскликнул я. Ну не смог удержаться.

– Не, товарищ командир, а что сразу Горбатый? Чуть что, так сразу Горбатый, – обиженно произнёс Горбань.

– Ладно, хорош паясничать. Дома разберёмся, кто, кому и чего должен. Вьюн, ты для потомков запечатлел картинку? – (Я попросил оставить фотокамеру на истребителе старшего лейтенанта Мищенко.)

– Всё в лучшем виде, командир. Как в фотоателье.

Как оказалось, фотоснимки получились просто блеск. На них хорошо было видно, что немецкая артиллерийская батарея качественно перемешана с грязью. На другом снимке оказались накрытые нашими с ведомым бомбами легковые автомашины. Вернее то, что от них осталось, и лежащие неподалёку тела. Увы, подробнее разглядеть возможности не было.

Доложил по телефону командующему авиацией Ленинградского фронта генерал-майору Рыбальченко о выполнении задания. Снимки тоже отправил к нему с посыльным.

– Молодец, майор! Мы уже долгое время не могли подобраться к ним, уж больно там зенитки лютые. Как только вам это удалось? Ты мне вот ещё что скажи: когда вы летали немцев с финнами в Лахденпохья бомбить, никого на выходе из Якимварского залива не топили?

– Так точно, товарищ генерал-майор, топили. Катер пытался удрать, и лейтенант Силаев его расстрелял.

– Значит, передай своему лейтенанту, чтоб крутил дырку для ордена, а сам напиши на него представление на Красную Звезду.

– А… – не понял я. За что орден-то? Ну потопил и потопил. Может, там важный кто был?

– Твой лейтенант отправил кормить раков командира отряда итальянских катеров капитана второго ранга Бьянчини, представителя кригсмарине Гельмута Лейснера, подполковника люфтваффе Фридриха Зибеля, создателя самоходных барж, и начальника финской Ладожской береговой бригады полковника Эйно Ярвинена. В общем, вы, помимо практически всех катеров и паромов, уничтожили ещё и всё командование флотилией противника.

По голосу было слышно, что Рыбальченко очень доволен.

– А тут ошибки быть не может, товарищ генерал-майор? Всё командование – и в одном месте.

– Ошибки нет, майор. Морячки сходили к северному берегу озера и перехватили посыльный катер. От пленного офицера связи и узнали, что всё командование было с инспекцией в Сортавале, куда планировалось перевести часть сил. Они уже возвращались, когда вы там резвились. Ну и напоролись на вас. Решили дать дёру, да не успели.

– Ясно, товарищ командующий. Представление сегодня же напишу.

Следующую неделю мы совершали по два вылета в день на штурмовку позиций немецкой артиллерии. Заодно сбили ещё девять истребителей немцев. Дырки в плоскостях и в фюзеляжах, конечно, привозили, но, слава всем богам, никого из своих не потеряли. И вновь немецкие авианаблюдатели, едва замечая нас в воздухе, начинали голосить в эфир: «Achtung! Rote Flugel im Himmel!» Вот что волшебный пендель животворящий делает, сразу воспитанными немцы стали.

А через неделю меня вызвали в штаб ВВС фронта.

– Знаешь, майор, я уже перестал удивляться всему, что касается вашей эскадрильи, – сразу после приветствия начал Рыбальченко. – То вы разносите в пыль объединённую немецко-финско-итальянскую флотилию, а заодно походя отправляете на дно всё её командование, то устраиваете охоту за немецкими батареями и уничтожаете их одну за другой, то теперь вот ещё и это.

Он потряс в руках какой-то лист с напечатанным на нём текстом.

– А что случилось, товарищ генерал-майор?

Я вообще не понимал, о чём идёт речь.

– Пушкин вы штурмовали?

– Так точно, мы.

– По легковым авто кто из вас отбомбился, а потом из пулемётов прошёлся?

– Бомбили я и лейтенант Силаев. А из пулемётов я бил, ведомый, по-моему, не стрелял. А что?

– Да ничего особенного, учитывая, что вы не простая эскадрилья. Просто по донесениям разведки и по информации от пленных, вы с ведомым накрыли половину штаба одиннадцатой армии, а ты расстрелял из пулемётов командующего одиннадцатой армией генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна. Так что крутите с ведомым дырки для орденов. И вот, сам своему ведомому вручишь. – Рыбальченко достал из ящика стола красную коробочку и передал мне. – Это ему за ладожские похождения.

Я вышел на улицу в полном обалдении. Это же, получается, я довольно серьёзно изменил ход истории. Ведь это именно Манштейн пробивался в Сталинград к окружённой армии Паулюса, это он командовал группой армий «Юг» и наступлением вермахта на Прохоровском участке Курской дуги.

Подставив лицо тёплым солнечным лучам, я глубоко вздохнул. В конце концов, плевать на всех этих Манштейнов. Как говорится, сдох Никодим – ну и чёрт с ним. Жизнь продолжается. Тем более я попросил один день на устройство личных дел. Пора узаконить, так сказать, наши отношения с гражданкой пока ещё Ильиной Светланой Геннадьевной и оформить полагающиеся документы на удочерение (или правильнее «усыновление»?) Катюшки.

Узнав, в чём дело, командующий от души поздравил меня с предстоящим событием и дал целых два дня. На войне это целая вечность.

Dura lex, sed lex[78]

– Горько! Горько!

Фронтовая свадьба. Ну, пусть и не совсем фронтовая, всё же мы в некотором роде в тылу, но дыхание войны здесь ощущается по полной. Вот с рёвом моторов пошло на взлёт звено истребителей, а люди вокруг сплошь в военной форме.

Но самое удивительное – это сама атмосфера праздника. Мне в своё время довелось побывать на многих свадьбах: и на деревенских, когда пьют и пляшут до упаду, и на вычурно-пафосных – господских, как я их называю, – когда все из себя такие кулюторные, аж до тошноты (особенно зная, как некоторые из них в другой обстановке могут банально нажраться до свинского состояния, когда лёжа качает), но нигде не было столько душевной теплоты, как за этими сколоченными из досок столами, на которых была выставлена скромная закуска, а из спиртного – лишь по сто грамм на каждого. Но люди радовались и тепло поздравляли новобрачных, то есть нас со Светой.

Хотя звездой, так сказать, вечера была Катюшка, одетая по случаю в какое-то невообразимо пышное розовое платье. В нём она была похожа на маленькое солнышко, на которое без тёплой улыбки смотреть было просто невозможно. Сидя в обнимку с огромной красивой куклой, подаренной ей Гайдаром (и где только умудрился отыскать), она громогласно заявила, что теперь будет ждать, когда папа и мама подарят ей братика или сестричку, чем вызвала весёлый смех за столом и заставила нас со Светланой покраснеть от смущения, что опять-таки вызвало новую волну смеха.

Да, смущающийся дважды Герой Советского Союза, кавалер ордена Британской империи, рыцарь, лётчик-ас, сбивший больше сотни самолётов противника, – это действительно смешно.

Вот что хорошо в это время (хотя понятия «война, блокада» и «хорошо» вроде как и несовместимы), так это то, что в загсе все вопросы можно решить за один день. Теперь Света официально стала Копьёва, а Катюшка получила отчество Ильинична. Свидетелями были Евдокия Александровна со стороны невесты и лейтенант Силаев с моей стороны: ну не мог я выбрать кого-то другого, кроме как родного деда меня-Силаева. Моему выбору удивились все, в том числе сверкающий новеньким, только что врученным орденом Красной Звезды Силаев. Я объяснил свой выбор тем, что он теперь мой ведомый, прикрывает меня в бою, а значит, близкий мне человек. Вроде такую версию все приняли.

А потом, ближе к вечеру, накрыли столы в нашей лётной столовой. Было по-настоящему весело. Был самый настоящий тамада, роль которого взял на себя, естественно, Зураб Гуладзе, были танцы под патефон и под гармонь, на которой виртуозно играл Кузьмич. Были самые настоящие подарки. Конечно, не такие, как в том, оставленном мной времени, а значительно скромнее, но оттого не менее душевные. Подари-ка в будущем постельное бельё, и тебя просто не поймут, а тут это вполне приличный подарок.