Сёмка вскоре вернулся с телегой, в которую была запряжена самая настоящая кляча. Даже мне, не особо разбирающемуся в лошадях, было понятно, что лошадка за свою жизнь изрядно поработала, и ей бы дожить свои деньки спокойно, но приходится таскать телегу.

Сёмка заметил мой скептический взгляд.

– Та вы не сомневайтесь. То лошадь только выглядит так, как кляча какая немощная. На самом деле она сильная и резвая. Зато на неё никто не позарится, проверено уже.

Перегрузив всё из лодки в телегу, поехали на другой конец деревни и остановились у крепкого пятистенка. Из ворот вышла пожилая женщина.

– Вот, Глафира Савельевна, – обратился к ней Сём-ка, – те самые люди, о которых дядька Панкрат писал.

– Проходьте в хату.

Женщина повернулась и пошла в дом. М-да, что-то неласково нас встречают.

– Панкрат просил помочь вам. – Она мельком глянула на Риту. – Пойдём, дочка, я тебе одёжу дам. Негоже девке в мужицком ходить, подозрительно это.

Вскоре Рита вышла к нам уже в образе деревенской девушки, и, надо сказать, нормальная женская одежда ей шла. Хотя, как говорят, на красивую женщину хоть мешок картофельный надень, она от этого менее красивой не станет. А Рита, что греха таить, была красавица. Не зря же Сёмка нет-нет да посматривает на неё, когда думает, что его никто не видит.

– Вот, здесь документы моей дочки. – Глафира Савельевна положила на стол бумаги. – Здесь и аусвайс, и справка от старосты.

– А дочка как же? – тихо спросила Рита.

– А дочку в неметчину угнали. Полгода уже как. А теперь ступайте с Богом.

Женщина отвернулась к окну, обхватив себя руками. Мы молча поклонились ей в пояс и вышли.

До Жлобина добрались почти без приключений. Почти потому, что в Папоротном нас остановил немецкий патруль. До этого в тех деревнях, через которые мы проезжали, на нас никто особо внимания не обращал, тем более что видели на телеге меня с оружием и повязкой полицая.

На это раз немецкий унтер-офицер попался жутко дотошный. Не понравились ему документы – ни мои, ни Ритины, ни Сёмкины. Он долго на ломаном русском расспрашивал нас, кто мы, откуда и куда следуем. Пришлось выбрать момент и, когда он начал задавать вопросы мне, чуть кивнуть головой в сторону, приглашая его отойти.

Немец насторожился, но всё же сделал пару шагов в сторону. Я достал из кармана жетон и показал его на ладони так, чтобы больше никто не увидел. После этого я чуть наклонился к нему и на чистом немецком сказал:

– Унтер-офицер! Вы ставите под угрозу срыва чрезвычайно важную операцию. Думаю, ваше начальство будет явно не в восторге, когда узнает, что это произошло по вине их подчинённого. Сделайте вид, что всё в порядке, и дайте команду, чтобы нас пропустили. И хороший вам совет: забудьте о том, что только что видели, и вообще забудьте о нас. А я, в свою очередь, отмечу в своём рапорте вашу внимательность и отлично поставленную службу.

Видимо, связываться с гестаповцем унтеру не очень-то и хотелось, поэтому нас тут же отпустили.

В Жлобине на въезде в город на посту лишь бегло посмотрели документы и пропустили. Мы доехали почти до самого центра города, переехав через железнодорожные пути, когда Сёмка завернул в какой-то проулок и подъехал к полисаднику, за которым виднелся небольшой флигель.

– Слава богу, доехали. – Он хотел было уже перекреститься, но, бросив на меня быстрый взгляд, в самый последний момент передумал. – Мы с дядькой завсегда у Анны Фёдоровны останавливаемся, когда в город ездим. Ох и строгая она.

Если честно, то я и сам был удивлён тем фактом, что мы всё же добрались сюда. Кляча, насчёт которой я имел очень большие сомнения, показала на деле, что внешность бывает обманчива. Она довольно бодро тянула телегу, и было видно, что это ей не особо и в тягость.

Анна Фёдоровна оказалась женщиной лет пятидесяти. О таких принято говорить «из бывших». Было в ней что-то аристократическое, что не скроешь ни под какой одеждой или маской простушки. В первый момент она посмотрела на меня с нескрываемой брезгливостью.

Сёмка протянул ей свёрнутое письмо от Панкрата. Читала она его очень внимательно и, как мне показалось, не один раз. Брезгливость во взгляде исчезла.

– Проходите в дом. Там поговорим. А вы, Семён, займитесь пока лошадью. Я позову вас, когда понадобится.

Едва мы вошли в дом, она начала без предисловий:

– Панкрат пишет, чтобы я помогла вам связаться с подпольем. Что ещё требуется?

– Приютить на несколько дней, – ответил я.

– С фотографом встречались?

– Нет. Собирался завтра сходить на рыночную площадь и осмотреться для начала.

– Вам нужно переодеться. В городе много немцев, а полиции из местных мало, и все друг друга знают. Есть во что или нужно будет принести?

– Много немцев – это хорошо. Не волнуйтесь, во что переодеться есть. Нужно только всё привести в порядок.

На следующий день из флигеля вышел немецкий офицер в звании майора. Всё же не зря тащил форму с собой. Теперь она, отутюженная, подшитая, где это было необходимо, сидела на мне как влитая. Трудности возникли с сапогами. Те, в которых я ходил, явно не подходили к образу немецкого офицера. Но Анна Фёдоровна быстро куда-то сбегала – и вот новенькие сапоги уже стоят передо мной.

– Как у вас со знанием немецкого языка? – спросила меня хозяйка дома на языке Гёте.

– Немцы, с которыми мне доводилось общаться, были уверены, что я родился и всю жизнь прожил в Германии, – на том же языке ответил я.

– Я бы тоже была в этом уверена, – чуть улыбнувшись, сказала Анна Фёдоровна. – И всё же будьте осторожны. У вас нет документов.

Через пару минут из двери выскользнула Рита в красивом платье, туфлях и шляпке. В руках, затянутых в белые перчатки до локтя, небольшая дамская сумочка. Яркая помада не очень подходила для образа скромницы, но вот для искательницы приключений была самое то. Рита взяла меня под ручку, и мы не спеша пошли в сторону рыночной площади.

Да, немцев в городе было, что называется, до фига и даже чуть побольше, поэтому внимания на меня никто особо и не обращал. Больше смотрели на Риту, а мне по-тихому завидовали.

Фотомастерскую мы нашли быстро. За большими стеклянными витринами были выставлены портретные фотографии, а в самой центральной витрине, в обрамлении витиеватой рамки, прямо по центру стоял на подставке большой портрет Гитлера. Было хорошо заметно, что стекло на этой витрине гораздо новее других. Похоже, его периодически бьют, о чём говорили маленькие осколки стекла, застрявшие в брусчатке под стеной. Вывеска сверху сообщала, что перед нами фотоателье Агдашева, а табличка на двери предупреждала: «Nur fur Deutsche»[117].

Я толкнул дверь и первым вошёл в прохладное помещение. Чуть слышно звякнул звонок над дверью, и из-за занавески, отгораживающей другое помещение, вышел мужчина на вид лет тридцати – тридцати пяти.

– Господин майор! Что угодно? – На немецком фотограф говорил довольно чисто.

– Я бы хотел сделать фото, – также на немецком ответил я. – Вы ведь господин Агдашев Павел Сергеевич?

– Да, господин майор, это я.

– Вам привет от бабки Аграфены, она прихворала, но велела кланяться, – уже по-русски назвал я пароль.

– Вы ошиблись, я никого не знаю с таким именем, – так же по-русски произнёс он отзыв.

После чего быстро подошёл к двери, выглянул на улицу, повесил табличку «Закрыто» и, действительно закрыв дверь на защёлку, вернулся в мастерскую.

– Уф и напугали вы меня. Анна Фёдоровна передала, что у неё гости от Панкрата, но мы не ожидали, что вы появитесь вот так.

– Нагло? – хмыкнул я, краем глаза заметив, что Рита заняла такую позицию, чтобы контролировать и входную дверь, и само помещение, и закрытый занавеской проход в соседнюю комнату.

– Скорее неожиданно. – Фотограф преобразился, во взгляде пропала угодливость. – Так зачем вы искали встречи?