«Одной правды не существует, – подумала Лили. – У каждого она своя. И, возможно, работа писателя как раз в том и состоит, чтобы быть посредником между такими разными «правдами» и открывать людям глаза на точку зрения других».

Альфред сидел в одном из больших красных кресел мужского клуба, вполуха прислушиваясь к разговору своих собеседников. В камине ярко пылал огонь, из-за чего в комнате было жарковато для позднего летнего вечера, а он вдобавок выпил два стакана шотладского, из-за чего его совсем разморило. События в Северной Каролине, которые обсуждались в его кругу, интересовали его как никогда мало. Звон бокалов, споры мужчин и тихая музыка убаюкивали его, глаза то и дело закрывались. Пора домой, лениво подумал он, но остался в кресле.

Франц, по всей видимости, хорошо проводил время – как только они пришли, он сразу отправился в бильярдную, откуда теперь то и дело раздавался громкий смех. Он наверняка захочет остаться. Что ж, тогда Альфред оставит ему карету и возьмет пролетку.

Внезапно он увидел, что к нему направляется Олькерт. Альфред даже не заметил, что он тоже был в клубе. Как всегда, старик был одет, как принц. Его львиная грива, как и золотая рукоять его трости, выполненная в виде головы утки, переливалась в свете пламени.

– Вот и наш рыцарь гуано! – пробормотал Альфред в свой стакан.

– Карстен! Какая удача! – Олькерт опустился на свободный стул, и заметившие его мужчины ненадолго прервали свой оживленный спор, чтобы его поприветствовать, а затем продолжили говорить, но уже тише.

– Как дела?

– О, не жалуюсь! Не жалуюсь… – с улыбкой ответил Альфред. Он так и не составил окончательного мнения об Олькерте. Предприниматель он был отличный, что доказал не один раз. Но как человек… Беседовать с ним было интересно. Он был начитан, сыпал анекдотами из дворцовой жизни, умело играл в скат, устраивал вечера, о которых ходили легенды. Долгое время в гостиных и клубах Гамбурга о нем ходили ужасные слухи, но Альфред не верил и половине из них.

В товарном словаре он прочел отчет о добыче удобрения, гуано, на котором разбогател Олькерт. Судя по всему, люди, которых наняли для этой задачи, работали в нечеловеческих условиях. А Олькерт всегда был и по-прежнему остается неисправимым хвастуном. При каждом удобном случае упоминает свой дворец, свои отношения с Бисмарком. Нужно отдать ему должное – он достиг невероятного успеха. Но, честное слово, он буквально превратил дерьмо в золото, как любили при случае говорить жители Гамбурга. До Альфреда доходили слухи, что уставный капитал Олькерта в прошлом году превысил 17 миллионов долларов. Ему пожаловали дворянство, он владеет верфью, доками, заводами в Лондоне и Антверпене. Боже правый, да ведь он самый богатый человек в Гамбурге! Разве это не повод простить ему некоторое высокомерие? И как только Франц мог отказаться от руки его дочери?

– Карстен, вы ведь будете на осеннем балу?

Альфред мысленно застонал. Он совершенно забыл об этом. Приглашение пришло несколько месяцев назад, и Франц сразу же объявил, что не пойдет. Но придется идти, другого выхода не было.

– Конечно! – Он кивнул. – Дети уже ждут не дождутся.

Олькерт удовлетворенно кивнул.

– Розвита будет рада встретить там Франца. Вечер обещает быть восхитительным. Я с нетерпением жду возможности приветствовать вас в качестве моих почетных гостей. Бисмарк обещал быть! – небрежно бросил он после короткой многозначительной паузы. – Моя жена на прошлой неделе отправила ему орхидеи.

Альфред знал, что Олькерт, будучи сыном садовника, иезуитски гордился своим происхождением, тем самым лишний раз подчеркивая в глазах окружающих свой статус парвеню: человека, который в одиночку взобрался на вершину. Такие замечания частенько у него проскальзывали.

Карстен с трудом сдержал улыбку. Сам он хвастаться не любил, а потому к хвастунам не испытывал ничего, кроме презрения. Тем не менее он снова кивнул.

– Мы обязательно там будем!

– Вот и чудно. Но нам нужно будет увидеться еще раз, чтобы переговорить наедине. Ева все время спрашивает, как дела у Зильты, а я никогда не знаю, что ответить. – Олькерт улыбнулся. – Приходите ко мне на dîner, все вы, семьей! – предложил он вдруг. Французское слово «ужин» в его речи резануло Альфреду слух, и он поморщился. – Это была бы отличная возможность обсудить то, о чем мы переписывались на днях…

Альфреда прошиб пот. Франц придет в ярость, если отец согласится, но он не мог отказаться от сформулированного в такой форме приглашения, не рискуя оскорбить собеседника. Назови Олькерт конкретную дату, он с легкостью придумал бы отговорку, но теперь он оказался в ловушке, о чем Олькерт прекрасно знал.

– Отличная идея, – сказал Альфред, тихо вздыхая и допивая свой виски. Dîner, просто смехотворно. С каких это пор ужин стал называться «dîner»? Решив, что хватит с него на сегодня высокомерной болтовни Олькерта, он встал.

– Мне сейчас нужно… – начал он, указывая на бургомистра, которого он только что заметил у барной стойки.

– Ева напишет Зильте, назначим дату!

Альфред заставил себя улыбнуться.

– Конечно. Франц будет счастлив! А теперь прошу меня извинить, – вежливо проговорил он и, кивнув Олькерту на прощание, удалился.

Олькерт, глядя вслед Альфреду Карстену, вертел в пальцах стакан с виски, на дне которого поблескивала в пламени камина золотистая жидкость. На мгновение его лицо застыло, а взгляд обратился внутрь – он мысленно перенесся в прошлое.

В те времена клуб выглядел не так помпезно. Бар был меньше, да и находился в другом конце комнаты. Но все произошло здесь, в клубе «Единство», более двадцати лет назад.

Олькерт точно помнил, где он сидел и как в тот вечер выглядел Карстен. Здесь был и Альбус, тогдашний партнер Олькерта, которому и принадлежала идея торговли гуано.

В своих новых костюмах, едва не лопаясь от гордости, что их сюда впустили, они сидели среди самых богатых людей города. Час был поздний, и собравшиеся успели порядочно надраться. Здесь были все – бургомистр, сенаторы. Их с Альбусом прожект в то время широко обсуждался, и всем было любопытно взглянуть на новичков и поподробнее узнать об их предприятии. Фридрих и Альбус изложили свой план, в деталях объяснили, что такое гуано – смесь помета морских птиц с остатками птичьих перьев и костей. В процессе они так увлеклись, что совершенно неправильно истолковали для себя взгляды собравшихся, думая, что их сосредоточенно слушают.

– На островах Чинча, к югу от Лимы, обнаружены огромные залежи гуано. Некоторые из них составляют до сорока метров в глубину! Перуанское течение гонит мимо островов гигантские косяки рыб. Стаи птиц, которые слетаются туда, настолько велики, что могут загораживать солнце. Бакланы, олуши, пеликаны сотнями тысяч гнездятся в этих местах и одним своим присутствием производят сырье, добычей которого мы занимается. Получившееся удобрение ни в чем не уступает тому, что производят из голубиного помета, оно даже эффективнее. Уверяю вас, это сделка тысячелетия!

Он плохо помнил, кому принадлежала эта речь – ему или Альбусу? Но тишина, которая последовала за нею, до сих пор звенела в ушах. Она была почти осязаемой. Но лишь на несколько секунд, потому что почти сразу последовал взрыв хохота.

Как они смеялись! Надрывали животы от хохота. И в самый разгар веселья со своего места, слегка шатаясь, поднялся молодой купец и крикнул:

– Придумал, придумал!

А затем продекламировал:

Комната взорвалась оглушительным хохотом. Мужчины, хлопая себя по ляжкам, вытирали слезы в уголках глаз. Сам Карстен так смеялся над своей шуткой, что едва мог дышать.

Сегодня никто уже не помнил, что эту дразнилку придумал Альфред Карстен, даже он сам – в этом Олькерт был уверен. Но она прижилась. И хотя с годами вокруг него образовался ореол благоговейного страха, в ганзейском городе все еще помнили эти строчки. Его собственные дети однажды принесли их из школы. Торговцы гуано были богаты, знамениты, имели все, что только можно было пожелать. Их называли «рыцарями гуано». Но в глубине Олькерт так и остался тем молодым человеком, который с таким трудом преуспел и над которым так подло насмеялись.