Его голос по-прежнему звучал спокойно и учтиво, но в каждом слове Йо слышал угрозу. Он знал, на что способен этот человек. Они были знакомы достаточно долго, чтобы он понимал, что ложь ни к чему не приведет.

Он беззвучно вздохнул и сжал кулаки.

– Несколько недель назад в порту произошел несчастный случай. В день крещения, когда она приехала на велосипеде, – неохотно начал он. – Ты уже ушел к тому времени. – Он кратко пересказал последующие события. – После этого я ходил к Карстенам, хотел, чтобы они взяли на себя ответственность. Но меня заставили подписать бумагу о том, что несчастный случай произошел по вине потерпевшего. – Вспомнив об этом, он помрачнел. – Там я случайно встретил ее, и она вызвалась помочь семье пострадавшего. У вдовы грудной ребенок, она пока не может работать, а другие дети еще слишком малы, чтобы прокормить семью. Время от времени она приносит им вещи.

Олькерт молча слушал.

– И это все? – спросил он.

Йо молчал, и, смерив его задумчивым взглядом, Олькерт кивнул.

– Ее родители об этом не знают, я правильно понимаю? Конечно, нет, они бы вряд ли пустили свою дочь в трущобы в компании портового рабочего, – ответил он на собственный вопрос. – И что же вас все-таки связывает?

Йо по-прежнему ничего не говорил, до боли стиснув челюсти.

– Ничего такого. Клянусь, – наконец сказал он.

Олькерт выждал мгновение.

– Что ж, ты хочешь защитить честь своей крошки, я понимаю. Очень благородно, Йо. Да мне и не нужно знать, что между вами происходит. Все, что я хочу знать – часто ли вы видитесь? И доверяет ли она тебе?

У Йо перехватило дыхание.

– Но Чарльз невиновен! – воскликнул он.

Олькерт кивнул.

– Я знаю, – бесстрастно сказал он, поднимаясь с места. – Так что постарайся как можно скорее его оттуда вытащить. Они не очень-то жалуют ирландцев. Как бы с ним чего-нибудь не случилось в тюрьме.

Йо молча смотрел на собеседника. На долю секунды он подумал о складном ноже, который всегда был при нем, в ботинке, но здравый смысл вскоре взял вверх. Если он попадет в тюрьму, его мать останется без поддержки.

– Мне нужны любые сведения о семье. Что угодно. Я хочу знать, что они едят на завтрак, чем припудривают задницу, для меня все одинаково важно. Выслушивай ее, выспрашивай, держись за нее, притворяйся, что любишь – мне все равно, как ты это устроишь. – Олькерт нетерпеливо потер руки. – Лучше и придумать нельзя! Это будет легче легкого, женщины любят болтать. Я жажду их секретов, темных глав семейной истории – грязные интрижки, сумасшедшие тетушки, скелеты в шкафу, что угодно. Что-то да найдешь.

Должно быть, увидев выражение паники на лице Йо, он добавил:

– И нечего делать такое лицо. Чтоб ты успокоился, я обещаю, что с крошкой ничего не случится. Никто не пострадает.

– Не пострадает, как Крёгер? – не удержался Йо, но Олькерт лишь отмахнулся.

– Эта назойливая мошка заслужила свою участь. Пришлось бы вечно терпеть его придирки, а так все было быстро и чисто. Здесь совсем другое дело. Мне просто нужна информация.

– Но почему? – спросил Йо. – Почему вы хотите им навредить?

Олькерт рассмеялся.

– Нет-нет! Ты неправильно меня понял, Йо. Все совсем не так. Я не хочу навредить семье Карстен. – Он широко улыбнулся, отчего у Йо побежали мурашки по коже. – Наоборот, я хочу, чтобы у них все было хорошо. Чтобы они процветали. Я желаю им счастья и всяческих успехов! – провозгласил он.

Йо недоверчиво посмотрел на собеседника. Он чувствовал, что в последнем предложении кроется важное умолчание. Но он не посмел спросить, какое.

Франц сидел в карете и молча смотрел в окно. Он все еще чувствовал запах духов Розвиты. Почему от женщин всегда пахнет так, будто они купаются в одеколоне? Кислое дыхание им все равно не перебить. Он не женится на этой девушке, это просто невозможно. Речь ведь даже не о состоянии: черт возьми, его семье и так принадлежит вторая по величине судоходная компания в Гамбурге.

Он и сам не знал, почему его так отталкивала Розвита. Возможно, все дело в том, что она воплощала в себе всех женщин, которых он не хотел.

Не то, чтобы женские тела в целом казались ему отталкивающими – красивые бедра и изящный корсет, безусловно, оказывали на него свое действие. Он всегда предпочитал мужчин, но это вовсе не означало, что физически он не мог быть с женщиной. Просто они до безумия ему надоели. С ними попросту нечем было заняться, с этими глупыми, слабыми, визгливыми индюшками. Всегда приходилось следить, чтобы они не ослабли и не перенапряглись, вечно нужно было их обхаживать, чтобы они не впали в истерику или не свалились без сил от анемии. Он никогда не сможет полюбить женщину. Быть с ней изо дня в день, делить с ней постель, обсуждать с ней ее бесчисленные недомогания, разговаривать обо всем, выпрашивать согласия, заводить с ней детей… От одной мысли об этом его передернуло.

Отторжение подкралось к нему незаметно. Прежде прямо из клуба он в компании Эрнста и Германа отправлялся в бордель. В их кругах это было почти обязательно, в том числе в браке. Дома мужчину дожидалась элегантная жена из высшего общества, но для потребностей, которые она не понимала и не хотела удовлетворять, были и другие. Все это знали и принимали, в том числе женщины. Главное – не говорить об этом вслух. Во время этих визитов он неплохо проводил время. Ему нравилось, когда женщины прикасались к нему, но в этом всегда было что-то неправильное.

Конечно, в глубине души он знал, что именно было не так. Первые признаки он почувствовал в нежном восьмилетнем возрасте. Но он никогда не признавался себе в этом, даже подумать не мог – только иногда, по мере взросления, замечал, что тело порой реагирует не так, как должно. Но его страх был так велик, что он подавил все мысли о самой этой возможности. Однако в конце концов настал день, когда он больше не мог лгать самому себе.

В то время, как другие напивались в баре, раззадоривая себя тем, как женщины изо всех сил стараются понравиться и чуть ли не дерутся за кавалеров, ему всегда хотелось поскорее добраться до спальни. К чему были все эти разговоры? Он едва выносил женщин даже в трезвом виде. Напившись, они становились еще глупее, еще слезливее, и он чувствовал к ним лишь отвращение. Все, чего он хотел – чтобы они заткнулись и сняли одежду. И когда в один прекрасный день он закрыл глаза и подумал о мужчине в миг, когда одна из самых дорогих шлюх Гамбурга забралась на него, он понял, в чем его проблема.

В тот раз он не довел дело до конца, и то же самое произошло во время следующего визита. Это становилось рискованным – проститутки болтливы, как и все женщины, и нельзя было полагаться на то, что они сохранят все в тайне. Конечно, никто, кроме него, не знал, в чем дело, но слухи о таком пороке в любом случае не пошли бы на пользу его репутации. В конце концов, он просто сдался и позволил своим мыслям следовать к интересующему его предмету. После этого стало легче.

Чего не скажешь обо всем остальном.

С тех пор в своих мыслях он ходил по все новым запретным тропам. Вместе с этим постепенно росла и его ненависть к женщинам. Он, как в зеркале, видел в них свою инаковость. Они показывали ему, кем он должен был быть и кем он не был.

И он не мог им этого простить.

Лили положила сверток на стол.

– Кто-нибудь заказывал свежий французский хлеб? – крикнула она, и к столу тут же подбежали Хайн и Мари, такие счастливые, будто получили подарки на Рождество. С горящими глазами они достали из свертка угощение.

– Лили, сколько можно тебе говорить, ну куда так много! – Альма Гердер вытерла руки кухонным полотенцем и не без любопытства подошла ближе, пока дети опустошали сверток. – А если заметит кто? Не хватало тебе пострадать из-за нас!

Лили видела, что Альму раздирали противоречивые чувства: радость, с одной стороны, и уязвленная гордость – с другой. Она знала, что вдове нелегко было принимать ее помощь, и она шла на это лишь от безысходности. Для детей сверток с продуктами, который Лили приносила почти каждое воскресенье, притворяясь, что идет на прогулку, чтобы почитать у реки, был важным дополнением к скудным обедам, которые тяжким трудом добывала для них мать. За время своих визитов Лили к тому же перетаскала сюда много старых вещей Михеля. В углу стоял его кукольный домик, а по полу носился игрушечный поезд, который обожал Хайн.