«Она!» — подумал он.

Оказывается, что он все же ждал подругу сестры. Едва она появилась, он тут же как ни в чем не бывало толкнул шестеренку. Земля и воздух снова звучно содрогнулись, а девочка мельком взглянула на него. Но почему он так заволновался? Лоб и виски опалило. Лишь мгновение, лишь краем глаза видел он небольшую крепкую фигурку, бордовое платье, и это крепкое, бордовое, женственное отозвалось в нем. Но она ли это? Если она… Раздававшийся на всю улицу перестук прекратился. Девочка сошла с тротуара. Подобрав шестеренку, он приготовился к толканию.

Домой он пошел не сразу. Пусть они там готовятся к экзаменам в техникум. Но ни двор, ни сгущавшееся в один оранжево-бурый тон свечение вокруг, ни толкание шестеренки уже не удерживали его. Неужели сестра права? Он с удивлением понял, что давно, оказывается, готов был влюбиться, не обязательно в эту подругу сестры, а вообще. И он уже надеялся. Ничего в девочке не оттолкнуло его, ничто не воспротивилось в нем. Шестеренка сорвалась с руки и угодила в стену. Стена отозвалась на все пространство вокруг.

Девочки сидели в большой комнате за столом и решали задачки.

— Здравствуйте, — сказал он гостье и прошел к дивану.

Девочка покосилась на него. Подол платья спадал с ее круглых сдвинутых коленок и почти касался бордовых, как платье, босоножек на нижней перекладине стола.

«Ну как, а ты говорил!» — всем видом своим откровенно торжествовала Тоня.

«Ничего особенного», — отвечал он ей глазами.

«Ты это нарочно говоришь», — не веря ему, тоже глазами отвечала сестра.

— Это Света, моя подруга, познакомься, — сказала она.

Он улыбнулся. И понял, что девочка тоже ждала его.

«Так вот он какой!» — подумал он о себе, встретившись взглядом с гостьей.

«Вот и попался! Я говорила!» — украдкой уличала его сестра.

«Девочка хорошая, но это еще ничего не значит», — мысленно отвечал он.

Но какой неожиданно удивительной виделась ему слитная наклоненная фигура, загоревшее лицо, каштановые волосы, свернутые на затылке двумя косами, особенно же большие, как бы выдвинутые глаза, незаметно для сестры вдруг улыбнувшиеся ему.

— Что, не получается? — спросил он.

Он поднялся, подошел к столу, быстро решил им несколько задач и, объясняя, невольно касался плеча девушки. Каждое прикосновение рождало что-то необыкновенное, и хотелось повторить и продлить его.

— Теперь мы сами, — сказала сестра. — Нам нужно самостоятельно решать.

— Иди, — сказала ему и Света.

Сказала, уже признавая его своим, сказала, уже уверенная в том, что он подчинится, и, нажимая ему крепкой ладошкой на плечо, отправила его.

Но заниматься они не могли. Он явно отвлекал их.

— Ну как? — проводив подругу, спросила сестра.

— Ничего, — ответил он.

— Ничего?! Да ты уже влюбился в нее! — возмутилась сестра. — Она очень хорошая девочка.

А ведь еще утром он ничего не ждал от каникул. Очередное место, где теперь жили родные, становилось привычно чужим. Он почти физически ощущал свою природную обособленность и отдельность. Близость к родным сама по себе не делала его таким уж счастливым, хотя и мама, и отец, и сестры считали, что как раз он больше, чем они, должен быть всем доволен.

Оля уговорила его. Пошли прогуляться все четверо. Оля шла с ним под ручку, Тоня чуть впереди, тротуар был узок, а брат уходил вперед и оглядывался. Солнце повсюду наводило яркий глянец. Деревянные тротуары сменились асфальтированными. Центр города оказался небольшим и почти безлюдным. Здесь находились длинная двухэтажная деревянная школа, в которой учились сестры и брат, за школой сквер, за сквером маленькая площадь, за площадью побеленное двухэтажное кирпичное здание с колоннами фронтона и деревцами по сторонам. Прогуляли около часа. Сестры были довольны, что их видели с необыкновенным кавалером. Он же был удивлен и тем, что они так довольны, и тем, что чувствовали себя в этом городке как дома, и тем, что считалось здесь центром.

Он еще ни о чем не подумал, не успел даже сообразить, что означал бордовый цвет и ладная фигурка, а сердце уже раскачалось. Чувство взошло яркое, цветное и свежее. Она!

Все в девушке, оставаясь на вчерашних местах, выглядело еще заметнее. Она оказалась чуть меньше ростом, чем запомнилась ему, как-то очень кстати меньше. Он разглядывал девушку снова и снова, но делать это открыто было нельзя, что-то наплывало, становилось все ярче и начинало кружить. Да и сестры сразу бы поняли все. Девушка тоже, видел он, никак не отмечала его. Может, вчера ему только привиделось? Но нет, вот и она взглянула на него. Взглянула сначала мельком, потом подольше, затем уже как вчера, не скрывая, что он по-прежнему интересен ей.

Никогда не ощущал он себя так замечательно и странно. Он разделился как бы на несколько вниманий. Не забывая уверенно улыбаться, то есть быть таким, каким, видимо, нравился сестрам и Свете, стараясь не выдать возбуждения, внутренне он был обращен к девушке. Ее прямой и ровненький нос с четко выраженными крылышками, ее выразительные глаза — все было ни хорошо, ни плохо. Но почему тó, что так обыкновенно у других, каким-то образом становилось необыкновенным у нее? Он не мог бы назвать ее красивой, но таких он еще не встречал. Ему оказывалось все равно, играть ли во дворе в волейбол или дома в лото, просто где-то быть и что-то делать или совсем ничего не делать и нигде не быть, лишь бы рядом находилась она. Он не видел, откуда вдруг появился волейбольный мяч, как оказалась в их компании какая-то смущавшаяся его девочка и какой-то Борис. Впрочем, Борис немного насторожил. Серьезный и обязательный, внешне чем-то походивший на Игоря Брежнева, он мог понравиться Свете больше. Несколько успокаивало, что в волейбол он играл похуже, а его рослому телу явно недоставало силы, шестеренка приземлялась у него почти в два раза ближе.

— Пойдем купаться? — предложила Тоня.

Но это не сестра, а Света решила сводить Диму на пруд.

— Надень что-нибудь, чтобы комары не искусали, — сказала Тоня.

Но это тоже подсказала ей Света.

Утреннее солнце светило горячо, искристо и чисто, но тени еще хранили ночную прохладу. Идти предстояло несколько километров по лесу. Шли тропой по просеке, заросшей кустами и высокой травой. Становилось жарко. Иногда с шумом набегал ветер, прижимая густые, как кусты, ветви деревьев. Всякий раз, однако, вокруг надолго стихало и нагревалось. Теснили запахи цветущего разнотравья. Пахло не укропом, не тмином, не земляникой, но так же резко, душно и сильно. Небо над ними оставалось высокое и тихое. Тихо было и на тропе, хотя лес по сторонам шумел непрерывно и слитно. Света сняла кофту. В стареньком без рукавов выцветшем платье она стала непривычно домашней. Сняли верхнюю одежду сестры и тоже оказались в коротких стареньких платьях без рукавов. Головка, шейка, тоненькие белые руки Оли были прелестны.

— Ты что не снимаешь, жарко же? — сказала Тоня.

Он снял. Борис без рубашки выглядел предпочтительнее.

Лес, теперь больше хвойный, чем смешанный, вдруг стал редеть и терять зелень. Тропа привела их к дороге, сложенной из поперечных, кое-где расщепленных, кое-где проломившихся, но по большей части еще целых тонких бревен. По ним и пошли. Зелень скоро совсем кончилась. Солнце теперь ослепляло, и среди обгорелых серо-пепельных стволов стало жарко, как у топки. Оказалось, что пруд, куда они шли, образовался на месте взрыва склада боеприпасов. От стволов и сейчас, через много лет после взрыва, несло легкой гарью.

Открывшийся перед ними пустырь казался перепаханным и захламленным. Пруд был метров тридцать в поперечнике, с развороченными оранжево-бурыми берегами. Кроме расщепленных, обломанных стволов и обнаженных корней и корчевника, ничего вокруг не осталось. Не очень-то хотелось купаться здесь.

Однако разделись. В купальнике Света оказалась неожиданно крупной, с развитым телом, грудью и бедрами, и это смутило Диму. Получалось, что он, во многом еще мальчишка, ухаживал за женщиной. Получалось, что все, что бывает между мужчиной и женщиной, уже начиналось между ними. Он вдруг почувствовал, что не мог бы обнять эту девушку-женщину, вообще не готов к тому, что как бы навсегда соединяет мужчину и женщину.