— Не надо к огню, увидят! — убрав его руку, переместившуюся на плечи, вдруг зашептала девушка и решительно повлекла его в сторону от людной аллеи сквера.

— Ну и что? — спросил он.

Они стали гулять где-то на границе между светом и тьмой. Девушка разрешала обнимать ее за плечи, но всякий раз, когда он уже нарочно подводил ее к освещенным местам, поспешно убирала его руку себе под локоть и решительно уводила его.

Он посмотрел на часы, подаренные ему летом родителями. До конца увольнения оставалось около часа. В таких случаях полагалось договариваться о встрече. Он не стал. И даже не спросил имени девушки.

— Мне пора, — сказал он. — До свидания.

Уже не касаясь друг друга, они шли к училищу, шли от фонаря к фонарю как по длинному коридору, когда он это сказал и оставил ее. Конечно, он мог бы на полчаса задержаться, но это уже требовало усилий. Никакой встречи состояться не могло. Что бы они стали делать? С какой стати ему избегать ребят, ходить по закоулкам и темным местам? И все же он мог поздравить себя. Знакомство оказалось не напрасным. Он убедился, что для знакомства с девушками не требовалось особой смелости. Пожалуй, и с другими девушками ему не стало бы лучше. И вообще сами по себе они были не нужны ему. Он знал теперь это твердо. Чувство вины перед оставленной девушкой ушло куда-то в глубину. Он как живых чувствовал в темноте деревья, ощущал их склоненные над головой ветки. После улицы, после глухой и темной территории училища казарма показалась ему необычно яркой. Многие ребята находились на месте. Остальные возвращались один за другим. Последний пришел Хватов. Оказалось, что он видел его девушку. Он сказал:

— Одеть бы ее, лучше всех стала бы.

Очень серьезно сказал и посмотрел не мимо, как обычно, а прямо в глаза.

Прибывших с поездом пассажиров никто, похоже, не встречал. Люди, проходившие мимо Димы, были одеты в какую-то позапрошлогоднюю одежду. Ни издалека всегда заметный отец, ни мама, которую он тоже, конечно, сразу бы узнал, не появлялись. Он не вдруг обратил внимание на остановившегося перед ним человека в потерявшем цвет пиджаке и брюках, в яловых сапогах. Высоко обнажив желтоватые зубы, человек, однако, улыбался ему по-отцовски нескладно, из-под кустистых бровей торчком глядели смущенные отцовские глаза. Наклонившись и поперек обняв Диму, отец уколол его небритыми щеками. За год отец как будто полинял и теперь ничем не отличался от людей на станции.

Окруженный низкими лесистыми горами город стоял на глине, и от этого представлялось, что земля здесь вышла на поверхность всей своей оранжево-бурой глубиной, ссохлась и покрылась пылью. По сторонам насыпных дорог выстроились длинные деревянные дома в один этаж и тянулись деревянные тротуары, у которых всегда где-нибудь оторвана доска и нельзя ступать на ее конец.

Мама встретила его оценивающим взглядом, подошла не сразу и, придерживая его за плечи, тронула щеку мягкими губами. Она тут же вернулась на кухню и заговорила оттуда:

— Ты хорошо доехал, Димочка? Ты не голоден? Может быть, ты хочешь отдохнуть?

В большой светлой комнате стало еще светлее, когда он увидел сестер. Как отец высоко обнажая зубы, вся восхищенно светилась долговязая Тоня. Худенькая, в легком голубеньком платье с короткими оборчатыми рукавчиками Оля тоже явно обрадовалась ему. Загоревший и крепкий, он, верно, показался ей лучше, чем она ожидала. Отец сел на стул у стола и, ловя взгляды сына-суворовца, улыбался ему. Ваня дожидался, когда старший брат обратит на него внимание, и, почувствовав это, Дима подошел к нему и протянул руку.

— Пойду скажу, что работать сегодня не буду, — сказал отец.

Он поднялся и вышел.

— Ты кажешься взрослым в форме, — сказала мама. — Ты стал совсем другим.

— Какой был, — не согласился он, — такой и остался.

— Нет, правда, Дима, — сказала Тоня. — Ты стал совсем взрослым. И симпатичным. Ты не смущайся.

— Я хочу пройти с тобой под ручку, — вдруг сказала Оля, обняла его за руку и неожиданно крепко прижала к себе. — Все девочки будут завидовать.

С большим носом, некрасивая, но уже оформившаяся Тоня держалась особенно уверенно. На год младше ее, с большими, как у стрекозы, глазами на маленьком красивом лице Оля, хотя все в ней только начиналось и подтягивалось, выглядела женственнее.

— А куда Ваня ушел? — спросил он.

— К ребятам побежал, — сказала мама. — Вы его совсем забыли. Он тут все ждал тебя.

— Пошел хвастаться, что ты приехал, — сказала Оля.

— А как он учится?

— Средненько. На троечки, — сказала мама. — Но лучше стал.

Дима представил себя на месте брата и пожалел его. Но помочь ему он не мог. Как ни доволен он был суворовской жизнью, ходить с братом и показывать себя перед мальчишками ему не хотелось. Он впервые чувствовал себя дома гостем. Мама, видел он, тоже не могла привыкнуть к нему, но каждым движением и взглядом была связана с сестрами и братом. Сразу приступили к приготовлению пельменей. Лепили все. Пельмени у Димы выходили круглыми и полновесными, как у мамы. Треугольными уродцами выглядели пельмени Тони, но они казались ей красивыми. Гордилась своими маленькими и тугими изделиями Оля. Ваня старался, но получалось что-то широкое и плоское, как у отца. Потом все сидели за праздничным столом в большой комнате.

— Кх-кх-кх!.. — поджав подбородок к груди и наливаясь кровью, засмеялся отец, когда Тоня, прикрыв опаленный рот ладошкой, стремглав бросилась на кухню к ведру выплюнуть начиненный перцем пельмень.

— Такой же противный остался, — сказала она Диме, вернувшись и все еще обмахивая выпрямленной ладошкой опаленный рот.

— Когда ты успел, никто не видел, — сказала мама.

Отец еще кхыкал, но, выпив очередную рюмку водки, сам закусил оказавшимся в пельмене углем.

Теперь смеялись все, кроме него.

После ужина играли в карты. Отец выигрывал и торжествовал.

Пришло время что-то делать. В конце концов, всем дома хватало своих забот. Оля отправилась к подруге. Тоня вдруг подняла на Диму глаза и улыбнулась какой-то своей тайне.

— Ко мне сейчас подружка придет, — сказала она и теперь уже больше ему, чем себе, снова улыбнулась. — Ты только не влюбись.

— Почему это я должен влюбиться? — удивился он.

— Она такая строгая девочка. Она такая симпатичная, носик тоненький, так смеется носиком, ты обязательно влюбишься! — уверенно говорила Тоня.

— А кто она?

— Она немка и татарочка одновременно, ты точно влюбишься, — окончательно решила сестра.

— Немка? Вот уж в кого не влюблюсь. Они все рыхлые, толстые, пористые…

— Перестань-ко, перестань выдумывать! — обиделась сестра. — Она не такая, она аккуратная. Всегда так говорят, когда влюбятся.

Тоня сейчас и слушать не хотела его.

Странная уверенность сестры задевала его. Это всегда невольно разделяло их. При всем том Тоня была доверчива.

— Ты до нас не допрыгнешь, — два года назад провоцировал он.

Прыгнуть требовалось всего метра на полтора, и, конечно, Тоня должна бы заподозрить неладное, но она не заподозрила, разбежалась и прыгнула. Они с Ваней расступились, и она угодила прямо в свежую коровью лепешку. Поскользнувшись, она проехала на лепешке по траве еще метра полтора и обиделась.

Теперь она тоже что-то путала. Ее подружка вряд ли могла понравиться ему, если нравилась ей.

Немного еще проулыбавшись с сестрой, он вышел во двор. У двухэтажного деревянного сарая стояли козлы для пиления дров и круглый толстый чурбан. Справа сколоченный из вертикальных досок темный забор отделял соседний двор и выходил к низенькому штакетнику, тянувшемуся вдоль тротуара улицы. Въезд и вход во двор находился слева.

«Вот где они теперь живут», — подумал Дима.

Он оглядел двор. Представилось, что уже жил здесь не временно, а годы. Какой-то смысл имелся и в такой жизни. Мелькнула догадка, что через десять, через двадцать лет и стариком он, наверное, вот так же будет все видеть и чувствовать. У козел он увидел ржавую металлическую шестеренку, и знакомое желание что-то поднимать, бросать, преодолевать пробудилось в нем. Шестеренка оказалась не легче спортивного ядра для мужчин, и он, проведя черту на площадке между домом и забором, стал как ядро толкать неудобную штуковину. День подходил к концу. Розовых, палевых, оранжевых тонов свет исходил, казалось, не от клонившегося к близкому лесу солнца, а так светился до самого неба сам воздух. Всюду разливалась тишина. Ядро-шестеренка звучно падало в мягкую землю и сотрясало стену дома. Все пространство вокруг тоже вздрагивало. Вдруг послышался и стал приближаться перестук каблуков по тротуару.