Наконец-то! Они ничего не имели против старшины Иваненко, но разве мог тот знать то, что знали только офицеры, и на равных держаться с Чутким и Пупком? Нет, без своего офицера настоящего взвода не получалось!

Когда в сопровождении командира роты в класс вошел длинный, худой, большеротый Голубев, взгляды воспитанников устремились к нему.

— Всего только младший лейтенант, — разочарованно отметили они.

А скуластое лицо младшего лейтенанта вдруг по-мальчишески растянулось в улыбке, распластались крылья крупного носа, запавшие глаза доверчиво осветились. Он тут же перестал улыбаться, покраснел всем лицом, шеей, ушами и кожей под зачесанными назад русыми волосами.

— И краснеет, — снова разочарованно отметили воспитанники.

— Прошу любить и жаловать, — сказал командир роты и знакомой развалкой пошел из класса.

Какое-то время воспитанники смотрели на младшего лейтенанта, а младший лейтенант смотрел на них.

— Занимайтесь, — сказал он и сел за стол.

Не выдерживая вопрошающих взглядов, он тут же поднялся, заложил руки за спину и, сутулясь в шее, подошел к окну. Сапоги у него были почти до колен. Гимнастерка, галифе, ремень с портупеей — все было по росту и на месте, но без особой подтянутости, как обычная одежда. Подшит был и подворотничок, но тоже как к обычной одежде. Он простоял так недолго и вернулся к столу.

Раздался звонок, но воспитанники оставались на местах.

— Что, перерыв? — спросил младший лейтенант и поднялся.

Стали подниматься и воспитанники. Чтобы не стеснять их, Голубев отошел к углу у двери. Но воспитанники не покидали класса, а стали, поглядывая на него, приближаться. Вертел продолговатой головой Высотин, его коричневые глаза уважительно поблескивали, он подходил к командиру все ближе и, уверенный в том, что ответ Голубева будет интересен всем, спросил первый:

— Скажите, пожалуйста, что вы окончили?

Ответ обрадовал Высотина. Вот видите, сказал его взгляд, к нам не могли прислать случайного человека. Никто из них не знал, что такое военно-политическое училище, которое окончил Голубев, но название прозвучало как нечто важное и значительное, и вслед за Высотиным воспитанники со значением посмотрели друг на друга. Теперь им хотелось знать о командире еще больше.

— Скажите, пожалуйста, — снова за всех спросил Высотин, — а вас из училища прямо к нам направили?

— Скажите, пожалуйста, а сколько вам лет?

— А когда вам присвоят звание лейтенанта?

— Скажите, пожалуйста, вы к нам на все время?

Так они спрашивали. После каждого ответа все переглядывались и какое-то время молчали, как бы давая всем возможность по достоинству оценить услышанное. Заметно доволен командиром оказался Уткин. И не просто доволен: он не хотел, чтобы Голубев подумал о них плохо, и осуждающе-твердо смотрел на тех, кто задавал, казалось ему, смущавшие командира вопросы о звании, семье и детях.

Через час свой офицер впервые сопровождал взвод в казарму и столовую. Каждый раз он ждал, когда воспитанники сами станут в строй, подтянутся и можно будет вести их.

— И голос слабый, — снова невольно разочарованно отметили воспитанники. — И стесняется.

Первые дни взвод больше сам подчинялся Голубеву, чем тот командовал им. Спешил на помощь командиру Годовалов. Искательно поглядывал на своего офицера Высотин. Одергивал несознательных Уткин. А Голубев находился в затруднении, не хотел повышать голоса, иногда все-таки повышал, всякий раз при этом будто переступал что-то в себе.

И все же у них был свой офицер. На все теперь спрашивали разрешения у него. Ничего теперь без него не происходило.

Никогда еще Дима не переживал столько событий кряду. Ежедневно что-нибудь читал из газет Голубев. Навсегда запомнились кинофильмы «Тринадцать», «Кутузов», «Нахимов», «Ушаков», «Чапаев», «Секретарь райкома». В восторг привел Суворов. Маленький, узенький, с косичками и завитками светлых волос, чрезвычайно подвижный, сумасбродный, он знал и умел одно: побеждать. За это и за любовь к солдатам ему можно было простить все. Но всякие бездарности и самодуры ему не прощали. К нему обращались в крайнем случае, когда приходилось спасать честь русского оружия и достоинство отчизны.

Нравились фильмы о шахтерах, моряках, врачах, учителях, даже о кубанских казаках. Страна представлялась в труде, в борьбе за лучшую жизнь.

Особенно запомнилось одно мероприятие. Всей ротой они сидели в суворовской комнате по два человека на стуле и поглядывали на незнакомого офицера. Пока они успокаивались, большие глаза офицера были обращены к окну. Изредка он косил на собравшихся, но взглядов воспитанников избегал.

— Капитан Царьков, — объявил Чуткий и, дождавшись полной тишины, кивнул капитану и вышел.

Теперь воспитанники разглядывали офицера: крупная голова, темные волнистые волосы, крупный, но уместный нос. Он был подтянут, но непривычно ухожен, излишне упитан, низковат и непропорционален.

То, что вдруг произошло, оказалось совершенно неожиданным. Голос капитана Царькова вдруг наполнился восторгом и запел протяжным речитативом:

Сначала Диме и другим, видел он, тоже показались странными и вещающий голос, в котором слышались не по-мужски слащавые нотки, и высоко раскрывавшийся рот с толстоватыми губами, и весь вид офицера, как бы предлагавшего слушателям посмотреть вокруг, но уже через минуту его охватило ощущение простора, перед глазами стали возникать леса новостроек, искусственные каналы, шеренги и колонны комбайнов на желтых полях, дымы из труб заводов. Что-то строилось грандиозное. Труд каждого вливался в труд страны. Государство набирало небывалую силу. Жизнь становилась легкой и радостной. Голос Царькова ни разу не понизился, летел на одной высоте, которую все двадцать или тридцать минут Дима ощущал так, будто облетал свою великую страну. Царьков кончил так же внезапно, как начал, и теми же словами.

Его окружили.

— Спасибо, — говорил сдержанный Уткин.

— Нам было очень интересно, — говорил Брежнев.

— Приходите к нам еще, — признательно говорил Высотин и празднично оглядывал ребят.

Царьков кивал. Улыбался его красиво очерченный рот. Большие глаза казались мармеладными. Он прощался с воспитанниками как со взрослыми, заглядывал им в глаза, пожал чью-то нечаянно протянутую руку, обещал приходить. Его проводили до лестничной площадки. Вернулся Высотин, говорил и одному, и другому:

— Нам хорошо. Вот какие интересные беседы проводят с нами.

Страна готовилась к юбилею Сталина. Кто-то ткал для него ковры. Кто-то изготовлял модели паровозов, самолетов и судов. Кто-то изловчился поместить на пшеничном зерне страницу текста, что было потруднее, чем подковать известную блоху. Кто-то добывал дополнительные тонны угля, выплавлял сверхплановые тонны металла, посылал в Москву только что обнаруженный крупный алмаз. Страна готовила своему вождю подарки.

Готовилось к юбилею и училище. Изучали биографию. Сочиняли благодарственное письмо. Рисовали портреты. Делали физические приборы и всевозможные макеты. Все пятерки тоже шли в дар вождю.

Интересовала судьба подарков.

«Куда ему столько? — недоумевал Дима, — Куда он все денет?»

Конечно, не сам Сталин все это принимал и куда-то в одно место складывал. Подарков было так много, что собирались, узнал Высотин, организовать выставку их для всего народа.

Если в первое время вызывало недоумение само всеобщее изготовление подарков, было непонятно, как можно дарить, например, ткацкий станок, то скоро это все больше стало приводить в восторг: вот как все любили Сталина! Наступало, представлялось Диме, время победного шествия под знаменем Ленина — Сталина, под знаком будущей счастливой жизни. Перекраивалась карта мира. Удивляло, как могли столько везде нахапать не только англичане, французы и испанцы, но даже совсем крохотные датчане и бельгийцы. Теперь они не могли удержать захваченного. Где-то борьба лишь начиналась, где-то уже шла вовсю, завоевала независимость Индия, на нашей стороне находились страны народной демократии. Больше всего радовало, что вместе с СССР был теперь Великий Китай, возглавляемый самым умным после Сталина человеком — Мао Цзедуном. С победой Китая они и вовсе становились непобедимы. Когда они шли в строю роты или училища, особенно если пели песни, Диме представлялось, что так единым строем вышагивали все советские люди, все борющиеся и побеждающие народы.