Потом были абажуры. Сначала они появились у знакомых. Желтые, зеленые, розовые, оранжевые, бордовые, они придавали комнатам необыкновенный вид. Все обновлялось и становилось богаче. Где бы ни появлялся Дима, он, как и мама, сравнивал свой абажур с чужими.

Отец и мама готовились к приему гостей. Дима любил такие приготовления. Отец был в белой нательной рубахе. Необычно деятельный, он то и дело поглядывал на уже накрытый в большой комнате стол, проверял, не забыто ли что. Наконец все было готово. Мама ушла в свою комнату переодеваться. Надел верхнюю выглаженную мамой рубашку отец.

И вот гости входили. Мужья знали друг друга, а жены только знакомились. В первые минуты внимание мужчин было обращено на жен. Кто-то, заметил Дима, относился к чужим женам особенно почтительно, будто те значили больше их собственных. Кто-то был смущен, будто, представляя жену, невыгодно показывал себя. Другие входили с одинаково приветливыми улыбками и с одинаковой уверенностью друг в друге. Жены были оживлены. Они, казалось Диме, радовались встрече и были готовы немедленно подружиться.

Удивило Диму, что жены, оставаясь одни, представляли друг перед другом не себя, а своих мужей, говорили о них уважительно, в третьем лице, называя их кто но фамилии, кто по имени, кто по имени и отчеству. И Николаем Николаевичем, и Покориным, и моим Николаем Николаевичем, и моим Покориным называла отца мама. Обычно недовольная им, она сейчас даже недостатки отца выдавала за достоинства или простительные слабости. Все мужья оказывались хорошими. Никто не должен был знать, что кто-то был недоволен своей жизнью и, значит, как бы завидовал жизни других. Если бы Дима не знал маму, слушая женщин, он мог бы подумать (какое-то время он так и думал), что они жили какой-то очень правильной и достойной жизнью.

Но нет, не так это было. Что-то хотела возразить или рассказать о себе, но сдержалась одна из женщин. Ее лицо вдруг сделалось простым и домашним. Это была та женщина, муж которой, представляя ее, смутился. Что-то вспомнила и задумалась та, что едва замечала мужа, тоже едва замечавшего ее. Лишь небольшая, с темными, дружески блестевшими глазами аккуратная и мягкая третья гостья, жена мужчины с тугими щеками и улыбчиво цепким взглядом, одна была действительно довольна своим положением при муже, его заботами о семье. «Как ей может нравиться такой маленький и пузатый?» — недоумевал Дима. Она представлялась ему слишком хорошей для такого самонадеянного человека, но сама женщина, видел он, так не считала, все в ней было явно отдано мужу и принадлежало ему. Это были те муж и жена, что вошли с одинаково приветливыми улыбками и уверенностью друг в друге.

«Как они беспокоятся о детях!» — снова удивило Диму.

Даже приятная ему третья гостья сейчас принадлежала не только мужу, но и детям мужа. В дружески блестевших глазах ее появилась заинтересованность, но беспокойства не было.

Мужчины играли в карты. За ними тоже было интересно наблюдать. Все они были какими-то начальниками, и каждый как начальник что-то значил и мог. Никто из них, может быть, кроме отца, ни на минуту не забывал об этом. Они и сидели за столом как бы не одни, а кого-то представляли. Помимо желания быть довольными, их глаза не покидала бдительность, что-то в них, особенно у круглого мужчины с улыбчиво цепким взглядом, было начеку. Иногда взгляды мужчин становились холодными, недоверчивыми, мнительными, откровенно недоброжелательными, уклончивыми, с немым вызовом, предлагавшими и тут же отвергавшими некий союз, но они не только не обижались друг на друга, но становились еще внимательнее.

Но пришло время расходиться. Гости прощались. Вот так же, бывало, прощался и возвращался домой по теплым улицам темного поселка Дима. Сейчас, мысленно провожая гостей, он как бы ощущал твердую землю и глухое замкнутое пространство поселка, входил в тишину их квартир и включал свет. Он чувствовал, что был доволен вечером, может быть, больше взрослых.

Так жил теперь Дима. Жил как бы двумя жизнями. В одной все было благоустроенно и надежно. В другой все было неопределенно и неустойчиво, в ней появлялись «иностранцы», мальчишки, знаменитые лишь тем, что их отцы и братья могли постоять за них, в ней были люди, владевшие особнячками, и люди, жившие в бараках, в ней было как в воображаемом Димой в младенческом детстве лесу, в который однажды превратилась трава, где муравьи, жучки, кузнечики достигали опасных человеческих размеров.

Иногда ребята куда-то исчезали, хоть заводи дружбу с бездомными собаками, что забегали во дворы в поисках съедобных отбросов. Помахивая хвостом, они сначала оглядывали Диму и, решив, что он неопасен, смотрели на него как на своего. Их вид, однако, был обманчив. Едва он приближался к ним, они рычали. В отместку он кидал в них палки и камни. Только тогда откуда-то появлялись мальчишки и вместе с ним преследовали собак.

Бывало, что Дима весь день был один. Он возвращался домой. Во дворе рылся в куче песка брат. Сестры в своей комнате перебирали лоскутки и чему-то учили самодельных кукол.

— Нагулялся? — спрашивала мама.

Он кивал, будто в самом деле только что занят был интересным делом, и чувствовал несоответствие между тем, что казалось со стороны, и тем, что было в действительности. Так очевидно однажды стало это несоответствие, так очевидно стало, что родители ничего не знали, как проводил он время вне дома, что положение это представилось ему странным и неестественным. Сам собой сложился и как догадка возник вопрос: п о ч е м у о т в с е г о, ч т о  п р о и с х о д и л о с  д е т ь м и,  б ы л и  в  с т о р о н е  в з р о с л ы е?

Вот тогда он и спросил:

— Мам, а мы все умрем?

Он подумал о смерти еще несколько дней назад, когда в соседнем дворе кого-то хоронили и он заметил чернильно-бледное лицо того, кто лежал в гробу, и понимающе переглядывающихся притихших людей.

— Ты зачем об этом спрашиваешь? Не нужно об этом думать, Димочка! — забеспокоилась мама.

— Умрем?

— Ты не думай об этом.

— Умрем?

— Да. Но не надо об этом думать, Дима.

Если бы мама сказала другое, он не поверил бы ей. Он давно знал, что люди умирали. Теперь он знал это определенно. Напрасно мама беспокоилась. Напрасно взрослые думали, что детям нельзя говорить ничего серьезного.

Мысль о смерти, однако, не оставляла его.

«Почему они не боятся, ведь им до смерти ближе, чем мне? — думал он о взрослых. — Или они притворяются, делают вид?»

Отец, видел он, явно жил так, будто смерти вообще не существовало. Всегда с офицерами, с местными начальниками, любил компании, не любил быть дома. Выпив, становился оживленным. Иногда он один рассказывал и смеялся, а другие улыбались и ждали своей очереди тоже о чем-нибудь рассказать и посмеяться.

Мама была в заботах, шила девочкам, обсуждала с женщинами модели и фасоны, вытачки и оборки. Женщин тоже ничего такое не тревожило.

«Почему они ничего не придумают?» — думал Дима.

Все люди, казалось ему, должны были непременно что-то делать, чтобы смерти не было. Не могло такого быть, чтобы взрослые, если бы захотели, ничего не могли придумать. Но почему вместо этого они пили, веселились, рассказывали были и небылицы, заботились лишь о том, чтобы выглядеть лучше и значительнее в собственных глазах и в мнении других? А ведь жить можно было интересно. Оп знал это по себе. Так было, когда ребята мечтали увидеть на холме самый большой в районе кинотеатр. Так было, когда они представляли поселок городом и районным центром и ожидали перемен, которые самым приятным образом должны были изменить их жизнь. Так было, когда он пробежал вокруг стадиона почти пять километров.

Но нет, ни о чем подобном взрослые не думали.

Дома оставаться не хотелось. Это было все равно, что не быть, ни о чем не думать и ничего не желать. За какими-то мальчишками он пошел на маленькую речку, к единственному глубокому месту у трубы, что одним концом уходила под воду, а другим, забитым ссохшимся паводковым илом, лежала на пологом галечном берегу. Один за другим ребята прыгали с возвышенного берега в взбаламученную воду, в отблески едва теплого солнца, клонившегося к закату. Дима тоже прыгнул, но не вниз головой, как длинный и узкий мальчишка, что оказался здесь, а солдатиком, как прыгал, вытянув руки вдоль черно загоревшего тела, его маленький приятель.