Так принимали Идеального. Он всегда находился там, где что-то делалось. Доволен был новым товарищем Руднев. Приближалось время праздничного концерта, у них как раз не хватало четвертого приличного танцора, и тут выяснилось, что Идеальный плясал. Кроме того, и бегал, и прыгал, и играл в баскетбол он тоже превосходно. Словом, товарищ пришелся ко двору. Стройные, подтянутые и красивые, в парадной форме, они даже ходили в город к девочкам. На улицах на них оборачивались, а девочки, едва завидев их, разволновались и стали еще симпатичнее.

Впервые Руднев почувствовал неладное, когда два раза подряд уступил Идеальному в плавании, совсем немного уступил, какие-то доли секунды. Не то было неладно, что Идеальный оказался хорошим пловцом и победил скорее всего случайно (он, Руднев, недооценил соперника), а то, что всем, чем бы ни занимался Руднев, оказывался занят Идеальный. И не просто был занят тем же, а будто все делал первый. Однажды, переглянувшись с новым приятелем, Руднев вдруг, как свое отражение в зеркале, увидел в нем себя. Конечно, это только показалось. Уже внимательно взглянув на Идеального, он никакого сходства не обнаружил и успокоился. В сущности, он ничего не имел против Идеального, но его, оказывается, давно настораживало, что тот ни с кем не сближался, ему как будто было все равно, с кем находиться.

Сначала Идеальный понравился и Попенченко. Успехи новичка не беспокоили, но когда Идеальный оказался еще и боксером и перчатки их встретились, Попенченко уже не был уверен, что тот нравился ему. Ни о какой дружбе теперь не могло быть и речи. Попенченко работал во всю силу, но в такую же точно силу действовал Идеальный. На следующей тренировке все повторилось. Попенченко вроде бы не проигрывал, но не было и преимущества. Особенно задевало то, что Роман никому не отдавал предпочтения.

Нечто подобное стало происходить с Уткиным, Хватовым и Ястребковым. Все трое считали, что Идеальный предпочитал проводить время с ними. Уткин сам хотел этого. Ему нравилось, что во взводе почти перестали заниматься посторонними делами. Но когда все стало особенно хорошо, то есть так, как хотелось этого Уткину, все переменилось. Идеальный вдруг стал повторять каждое его движение. Останавливался он, останавливался Идеальный. Поднимал ногу он, поднимал ногу Идеальный. Проводил бой с тенью он, проводил, стоя против него, бой с тенью Идеальный.

— Ты что? — спросил Уткин.

— Что? — не понял Идеальный.

— Ты почему все повторяешь за мной?

— Я не повторяю. Надо всегда все делать вместе.

Уткин отошел от Идеального. Тот тоже отошел от него, но отошел так, что снова оказался рядом. Уткин отвернулся, стал смотреть боковым взглядом. Идеальный тоже отвернулся и тоже стал видеть все боковым зрением. Все напоминало странный сон. Уткин едва не раздвоился. Он все видел, все понимал, но не мог собраться.

Ничего, однако, не казалось сном Ястребкову, когда он согласился играть с Идеальным в жоску-лянгу. Эта «большая дура», «эта дубина» только знала себе, что подкидывала лянгу и подкидывала. А он уже выдохся. Он уже перестал. Тогда перестала и «эта дура». Потом они снова начали. Подкидывали лянгу самым трудным способом. «Эта дубина» снова не знала устали. Играть в лянгу расхотелось. Теперь Ястребков играл в ошички и всех побеждал. Когда Идеальный подошел к нему, он уже забыл о поражении. Скоро половина ошичек перекочевала в карман соперника. Не говоря ни слова, Ястребков пошел прочь. Он стал играть за углом один. Но Идеальный нашел его и там, спросил:

— Ты больше не хочешь?

— Играй сам!

А Хватов сразу понял, что Идеальный готов составить ему компанию. Он даже уменьшился ростом, ровно настолько уменьшился, чтобы не выглядеть слишком заметным, и это устроило Хватова. Они побывали в сапожной и столярной мастерских, заглянули во все двери и углы. Хватов уже не приглашал, а только взглядывал на приятеля, и тот сам шел за ним. Постепенно Хватов стал замечать, что нигде не мог остаться один.

«Почему он все время ходит за мной?» — подумал он.

Дружеская улыбка Идеального раздражала. Незаметно уйти от навязчивого приятеля не удавалось, тот не отставал и только спрашивал:

— Куда мы сейчас идем?

— Ты что ко мне пристал? — не выдержал Хватов. — Что стоишь над душой?! Иди в другое место. Вон сколько мест везде.

Идеальный понял, чего хотели от него, но не понял, почему хотели. И тогда полетели кулаки Хватова. Они еще не успели долететь до ненавистного лица, как точно такие же кулаки полетели и долетели до ожесточившегося лица Хватова. Потом оба остановились. Хватов стоял взъерошенный как воробей и злой. Идеальный, напротив, совсем не обиделся.

Пожалуй, больше всех Идеальный пришелся по душе Высотину. С новым товарищем можно было обо всем поговорить. Он знал и знаменитых людей, и все, о чем писалось в газетах. И кроме того, он являлся по-настоящему образцовым суворовцем. Быть с ним означало находиться у всех на виду. Но кого предпочесть? Попенченко или Идеального? Как ни превосходно выглядел Идеальный, Попенченко не собирался смиряться. Идеального или Руднева? Как ни любил Руднева Высотин, он не мог не видеть, что среди побежденных тем соперников некоторые на вид не уступали Идеальному. Высотин решил не предпочитать. Воздержался он и потому, что разнообразные способности Идеального вызывали недоверие. В самом деле, что за человек Идеальный? Кем считал себя? Боксером? Пловцом? Отличником? Просто образцовым суворовцем?

Противоборство Руднева и Попенченко с Идеальным было очевидно не только Высотину. Со всеми державшийся запанибрата, зачастивший ходить смотреть на тренировки боксеров Зудов, ерничая, говорил Попенченко:

— Что, он тебе опять поддал?

— Он быстрее тебя плавает, — говорил Зудов и Рудневу. — И пляшет лучше.

Но сам Зудов невзлюбил Идеального как никто другой.

— Может, темную ему устроим? — предложил он.

Предложил в шутку, но все знали, поддержи его ребята, он первым стал бы ее исполнителем.

— За что? — спросил Уткин.

— Чтоб не лез во все дырки, — сказал Ястребков.

— Да вы что, ребята?! — завращал выпуклыми глазами Гривнев. — Он хороший парень.

Другие тоже возражали.

— А почему его нельзя? — не согласился Млотковский.

Хотел бы он посмотреть, как этот Идеальный стал отбиваться от десятка неожиданно насевших ребят. Млотковский не забыл, как обеспокоило его появление необычного новичка. Тогда, встретившись с ним взглядом, Млотковский откровенно струхнул. А что, если этот тип начнет перевоспитывать его? Но оказалось, что Идеальный не только не имел таких намерений, а готов был подружиться с ним. Еще не однажды Млотковский заставал на себе уважительные взгляды новичка. Однажды он даже почувствовал, что начинает жить странно возвышенно и рассеянно, ему стало нехорошо, будто его хотели провести как какого-нибудь октябренка. Он обрадовался, что оказался хитрее и умнее. Когда же ему стало не на чем писать, он ни минуты не сомневался, у кого взять новые тетради. Идеальный на него не подумал, а подумал на кого-то неизвестного. Нет, Млотковский не считал, что ворует. У Идеального оставалось много чистых тетрадей, а новые тетради могли выдать не скоро. Конечно, можно попросить, но раз попросишь, два попросишь, не просить же все время. Да и тетради эти принадлежали государству. Нет, никаких угрызений Млотковский не испытывал. Он даже равнялся на Идеального, когда шагал на параде перед правительственной трибуной. Совсем неплохо шагал.

И все же при Идеальном взвод не стал лучше. Два случая запомнились Диме. Первый лишь удивил. На спарринг с Идеальным тренер выставил Дорогина. Сначала они работали вяло, слишком большой была разница в весе, но потом разошлись. Идеального не узнавали. Преимущество оставалось за ним, но такое же незначительное, как если бы против него выступал Попенченко. Второй случай показался уже странным. Дима встретил Идеального в городе с Левским. Странно было не то, что они держались как друзья, а то, что рядом с преобразившимся Левским Идеальный едва ли выигрывал. С этой встречи Дима стал замечать: чем менее видные ребята находились с Идеальным, тем менее видным становился и тот. Странно оказалось еще одно. Все зная и понимая, Идеальный, казалось, ни о чем не думал.