Это был первый в этой моей жизни настоящий поцелуй. Без всяких скидок настоящий. Крышу снесло напрочь, и мы целовались пусть и неопытно, но настолько исступлённо и страстно, что… «чуть было — не было». Только сдавленный писк Гермионы, почувствовавшей животом некоторую мою физиологическую на данный момент реакцию остановил нас от необдуманных и преждевременных действий.

С огромным трудом и внутренней борьбой я отстранил от себя тяжело дышащую Гермиону. Мда… Ну и видок. Затуманенные глаза с расширенными зрачками, пульсирующая жилка на тонкой шейке и пунцовый цвет лица. Одежда тоже… гмм… не в порядке. Полурасстегнутая блузка, под которой виден белый лифчик, а её галстук вообще не знаю куда подевался. Блин! Мои руки что, какой-то своей жизнью жили? Хотя… Я скосил взгляд на себя и увидел, что с руками не только у меня странности происходят. Во всяком случае моя рубашка была расстёгнута полностью. С помощью окклюменции попытался взять над собой контроль, а то сейчас на ширинке все пуговицы поотлетают, и начал приводить себя в порядок. Гермиона ещё больше покраснела, отвернулась и тоже начала судорожно заправляться и суетиться в поисках своего шелкового факультетского идентификатора.

Она стояла, опустив голову, и нервно комкала в руках полосатый золотисто-красный аксессуар и боялась. Наверное, боялась, что всё это сейчас не по-настоящему было. Я с трудом мог уловить её мысли на фоне буйства эмоций, которые она сейчас совсем не скрывала. Нужно закрепить результат, вот только самому бы не сорваться. Подойдя и осторожно взяв её лицо в ладони, я поцеловал Гермиону, на этот раз очень осторожно и нежно.

— Кхэх-х-х, — воздух из лёгких был выдавлен объятиями, а в нос уткнулась растрёпанная макушка девушки.

Чувствовать столь близко её тело, даже скрытое одеждой, было неимоверно приятно, а волнующие и упругие частности ещё больше. Ощутив, что опять начал заводиться, я прошептал в милое розовое ушко, касаясь его губами и ощущая дрожь, прошедшую по телу Гермионы:

— Нам нужно в замок, kotenok, скоро завтрак, а если мы останемся здесь, то я за себя не отвечаю.

Уже спускаясь в Большой зал вместе с нестройной толпой сонных гриффиндорцев, Гермиона спросила меня:

— Ты всё время называешь меня «котьонок» и никогда не говоришь, что это?

— Ну, kotenok — это котёнок. Вот только по-английски это звучит как прозвище какой-то стриптизёрши, а по-русски имеет другой оттенок, совсем без пошлости.

— Так всё это время ты по-русски свои словечки вставлял?! — возмущённо воскликнула Гермиона. — А что другие слова значат? Вот эти — «блиат» или «пьистетс».

— Да там просто… для связки слов… э-э-э… падежи всякие, там, ну-у-у… глаголы, разные — забудь, — заюлил я.

Если эта фанатка чистоты речи докопается до сути, то тут-то мне и наступит полный… «пьистетс».

— Магия? Никто не знает, что это такое, мистер Грейнджер, даже сами волшебники. Существует множество теорий, и даже я знаю примерно о двадцати, правдоподобно выглядящих. Но наиболее популярных всего три: Магия — разумная стихия, ну, как огонь и вода, смерть и жизнь или порядок и хаос. Вторая — магия как неразумная стихия, и тут подавляющее число волшебников-теоретиков до сих пор «ломает копья» в спорах. И третья — магия как отдельный вид энергии, что-то вроде электричества или гравитации без стихийного проявления и собственного разума.

— Прости, смерть? Это стихия? Как огонь, вода, земля и ветер, и они разумны? — спросил меня обалдевший от такой сентенции отец Гермионы.

— Ну, как бы да, — осторожно ответил я. — Видите ли, у каждой стихии есть своё воплощение, аватар, если хотите, а часто ещё и не один. Хель у скандинавов, Морана у славян, Кали у индусов, и м-м-м… вроде, Дзигокудаю Идзанами у японцев. И пусть их во всех культурах называют богами, это вполне разумные существа, с которыми можно общаться, являющиеся материальным продолжением единой воли стихии смерти. У физических стихий тоже есть свои аватары-боги, например, у ветра это Ньёрд, он же Стрибог, у огня тоже всяких-разных множество, как и у других стихий. Всех их объединяет обладание магическими способностями, и вот тут-то возникают споры. С одной стороны, магия пронизывает все стихии и, по мнению ортодоксальных волшебников, является главенствующей силой, а с другой — магия не имеет материального и разумного воплощения. Одно время была популярна теория, что каждый волшебник сам по себе является воплощением так называемой Матери-Магии, и это породило множество конфликтов, даже натуральных масштабных войн, но факт в том, что в каждом маге присутствуют как минимум две стихийных составляющие, что не вяжется с остальной теорией. Как, например, огонь и хаос у вашей дочери или воздух и смерть у меня. Я же больше склоняюсь к третьей теории о чисто энергетической и нематериальной природе магии и рассматриваю её как проявление некоторых, пусть и необычных, законов Вселенной.

Этот увлекательный разговор я вёл у себя дома в компании Гермионы и её родителей. В воскресенье в школе был выходной, и я предложил Грейнджер, которая после моего откровения была сама не своя, навестить её предков в Лондоне.

***

Когда Бэрри перенёс нас в Кроули прямо в гостиную дома, мы своим внезапным появлением чуть до смерти не напугали миссис Грейнджер, и мне пришлось успокаивать не только маму Гермионы, но и выскочившего откуда-то со второго этажа с кочергой наперевес мистера Грейнджера. Последовавший вслед за нашим ошеломительным визитом хаос устаканился только через час, после обязательного чаепития с пересказом накопившихся новостей в исполнении Гермионы. Я же в это время молчал и усиленно обдумывал идею о привлечении родителей моей подруги к некоторым своим планам. К тому же они уже несколько раз настойчиво предлагали свою помощь.

Во время своего рассказа, из-за того, что не может похвалиться своими достижениями, Гермиона выглядела настолько расстроенной, что мне прямо жалко её стало. А Грейнджеры, как я чувствовал, так до конца и не поверили в способности своей дочери. Пусть перед школой МакГонагалл и продемонстрировала некоторые трюки и возможности магии, подсознательно они до сих пор не воспринимали свою дочь как волшебницу. Что они до этого видели? Только редкие странности с маленькой Гермионой, которые можно было с натяжкой объяснить естественными явлениями.

Почему бы и не сделать приятное девушке? И я просто и безо всякого двойного толкования пригласил всех к себе домой, где можно устроить небольшое представление успехов мисс Грейнджер за два года Хогвартса, при этом не нарушая Статут. Как она на меня посмотрела! Если бы не родители, имел бы шанс быть тут же затисканным насмерть.

Извращённому террору была подвергнута ваза, до этого мирно стоявшая на столике в гостиной моего "Логова". После знакомства с одной юной чародейкой этот предмет интерьера был буквально магически изнасилован. Что только не делали с этим сосудом! И танцевать его заставляли, и в морскую свинку превращали, и меняли форму на различные предметы, не говоря уже о банальной левитации. Напоследок вошедшая в раж Гермиона использовала выученный недавно у Флитвика «Карпе Ретрактум» на имеющем несчастье попасться ей на глаза Бэрри. Попавший в её объятия домовик был с восторгом чмокнут в лысину, отчего тут же заимел вид придурковатый и совершенно невменяемый, как будто ящик огневиски выжрал на легальных основаниях. Его понять можно, Гермиона просто фонтанировала волшебством, и бедный Бэрри непроизвольно словил передоз «живой» магии волшебницы.

— Всё! Всё! Гермиона, все уже поняли, что ты крутая волшебница, — спешно подскочив к ней, сказал я. — И отпусти, пожалуйста, Бэрри!

Вот же увлекающаяся натура! Если её не остановить, то она мне тут всё разнесёт к мерлиновой бабушке, вдребезги и пополам.

— Ой! — смущённо воскликнула она и осторожно поставила домовика на пол.

Все присутствующие с интересом наблюдали, как Бэрри, пошатываясь, немного постоял, после чего, двигаясь по замысловатой траектории и выписывая странные синусоиды доковылял до кресла, на которое и упал в виде морской звезды, идиотски улыбаясь в потолок.