Это был второй раз.

Джекки пялился в уйму потолков — в самолете, потом на корабле, затем в военном госпитале на Гавайях. Он проводил часы, наблюдая за мухами на потолке и рассматривая трещины и пятна, словно это были реки и озера на карте.

И он видел сны, иногда о той стране на потолке, где огромные, словно горы, мухи собирались на отмелях неспешной реки, в предвкушении потирая передние лапки друг о друга, пока Джекки проплывал из устья реки в озеро, жирное от грязи и бурых водорослей. Дул ветер, покрывая воду рябью, как будто к нему беззвучно стремились пули.

Иногда его отец тоже там был, удерживая его ноги на раскалённой плите, и Джекки чувствовал запах собственной горящей плоти и рыдал от боли.

Он искал лес. Потом он начал искать его активнее, пока валялся в кровати, с полностью загипсованной нижней половиной тела и обеими ногами, подвешенными в петлях. Он вспоминал нежаркие зелёные лесные тропы, шепчущие листья и ощущение мягкого мха под ногами.

Он помнил, но это было больше, чем воспоминание. Он мечтал, но это было больше, чем мечта. Что-то изменилось. Если бы он сосредоточился, выкинув всё остальное из головы, то мог бы воззвать к лесу. Джекки мог закрыть глаза и думать о лесе и это было… почти… как если бы он там оказался.

Если он прислушивался получше, то мог разобрать топот мягких лап где-то рядом, но за пределами видимости, в зелёной темноте среди деревьев.

— Это вы… вы тут? — прошептал он.

Ему ответил иронический смех.

— Верно, дружок. Это я.

В кровати слева лежал пациент, которого Джекки называл Радио.

Всё, чем этот человек занимался — круглые сутки слушал по радио далёкую, дребезжащую музыку, сочащуюся из его наушников. Но пациент справа — иногда Джо или Чарли, или с десятком других имён, а иногда Долбак («Мы все здесь трахнутые долбаки, что вообще тут оказались, мужик. И я долбак. Можешь звать меня просто Долбаком»).

Джекки не мог сесть без посторонней помощи. Он не мог увидеть никого из них. От Радио доносились звуки. Но от Джо/Чарли доносился голос.

Джо часто кричал. Тогда появлялись медсёстры и он надолго затихал. Но он также и говорил часами напролёт, может, с Джекки, может, с мухами на потолке. Когда он прислушивался, то иногда речи Джо вообще не имели смысла, но его можно было направить, всякий раз, когда шумел Радио и Джекки вслушивался в звуки леса.

— Я тут. Я тут. Я думаю, что буду тут вечно…

— Я хочу уйти отсюда, — сказал Джекки. — Есть другое место, куда я хочу…

Снова смех.

— А я нет, что ли? Но все мы здесь долбаки, а долбакам некуда идти…

Смех оборвался рыданием. Джекки очень внимательно прислушался.

Потом, он зачем-то рассказал другому человеку о лесе, реке, о том, каково быть Зверем. О других.

— О да, чувак. Реально сложно провернуть. Давай мы с тобой просто встанем с этих кроватей и немного прогуляемся по лесам…

Снова рыдания.

— Я это сделаю, — заявил Джекки. — Я смогу. — Он ощущал непривычное возбуждение, внутри него что-то шевельнулось, новооткрытая сила. Он никогда прежде не делился своей тайной. И, казалось, Джо понимал…

Теперь было гораздо легче, с другом, который понимал.

Джекки отбросил всё остальное, представил себя лежащим на мягком влажном мху, среди деревьев, пока в вышине над головой качались на ветру ветви, а листья сверкали жёлто-зелёным в свете солнца.

Что-то закопошилось под его кроватью. Он услышал тихое шевеление, по линолеуму царапнули когти.

— Это вы там?

Джо всё ещё рыдал. — Всё ещё тут…

— Нет, — прошептал Джекки. — Они. Ты видишь их?

— Да, да, я точно их вижу, чувак.

— Правда?

— Точно. — Но тут Джо опять зарыдал. — О, Боже, это так больно, — выговорил он. — Вот дерьмо. Долбак. Да, я хочу отсюда свалить, я…

Джекки попытался подняться и сесть. Разволновавшись, он не обращал внимания на боль.

— Ты их видишь? Правда?

— Эй! Что та… В моей постели какое-то грёбаное животное!

— Всё в порядке, — сказал Джекки. — Они помогут нам. Я знаю.

Другой человек закричал. Прибежали медсёстры. Тело Джекки было слишком тяжёлым. Он опустился назад, на подушку. Мельком заметил что-то чёрное и глянцевое.

Джекки глядел на зелёный потолок и среди плиток колыхались листья.

— Я хочу уйти, — сказал он. — Я хочу уйти сейчас. — Он повторял раз за разом, пока это не превратилось в какое-то скандирование: — Идти, идти, идти…

Потом кто-то надавил ему на плечи, заставив опуститься. — Ты никуда не идёшь, солдат. Пока ещё нет.

Теперь зарыдал Джекки.

— Я хочу к… он ушёл, где он?

— Ты не захочешь идти туда, куда ушёл он. — Медсестра отпустила его и пристально уставилась с загадочным выражением.

— Куда?….

— В морг. Твой приятель умер.

— Ох, — произнёс Джекки, внезапно снова превратившись в маленького ребёнка, смущённого тем, что сказал что-то не то и боящегося наказания.

Сиделка оставила его, скрывшись за завесой виноградных лоз. У Радио трубило радио. Джекки опустил глаза и опять увидел во тьме луноликих леопардов, недвижных, вставших на дыбы, их передние лапы лежали в ряд на краешке кровати.

«Мы всегда здесь», казалось, говорили они ему.

Он уткнулся в подушку и вдавил щёку в мягкий мох и листья.

Джекки спал.

Зверь лежал неподвижно, немигающий, бдительный.

Женщину звали Пола. В тот день торговля шла вяло — по правде говоря, праздничная улица — не лучшее место для продажи символики шестидесятых; так что Джекки сел на землю рядом с ней и они проговорили много часов, о детских воспоминаниях пятидесятых, любимых сериалах, рок-группах, авангардистских комиксах, что рисовал каждый из них, когда застрелили Джей-Эф-Кей[45], Тимоти Лири[46] и Тини Тима[47], весь «Улёт шестидесятых», как она это назвала.

Большую часть времени Джекки только слушал. Он говорил гораздо меньше её. Когда он упомянул, что был во Вьетнаме, она застыла. Джекки закруглился с этим и они сменили тему.

Когда попрошайка с птичьим лицом кричала и клекотала на него, он заметил, что ближайший жилой дом покрылся виноградными лозами с извивающимися в них змеями; но затем попрошайка ушла и дом снова вернулся к обычным кирпичам.

— Я чувствую себя по-настоящему старой, — рассказывала Пола, — когда двадцатилетние спрашивают меня, как называлась та группа, в которой Маккартни играл до «Wings»[48]. — Она засмеялась.

— Я знаю. Кингстонское Трио[49]. Верно?

— Верно. А иногда они спрашивают меня, с истинным благоговением: «вы правда были хиппи?»

— Ну, а разве нет?

Пола показала ему двухпальцевый V-образный символ мира[50]. — Я в это врубаюсь.

На закате она убрала товары в спортивную сумку и рюкзак, и сложила стол и стульчик.

Джекки встал, потянулся. Перед ним лежала площадь, толпы редели, прочие лотки торговцев тоже сворачивались.

Лес исчез. Он отступил от Джекки, словно отлив. Он всё ещё чувствовал присутствие леса, так же, как чувствовал спящего в нём Зверя и слышал, очень слабо, шёпот луноликих леопардов. Но теперь он был в Нью-Йорке, с Полой, совсем не в лесу. Это немыслимая вещь, и пугающая и утешительная.

Он не знал, каким путём пойти. Это был не просто вопрос направления в физическом смысле. Впервые за многие годы у него в жизни появился выбор — вернуться в лес или остаться в городе с Полой.

Пола заметила сомнения и провела ему пальцем под подбородком, изобразив, будто уводит его.