Внизу страницы добавлялось мелким шрифтом:

Вот, что произошло со злой колдуньей…

Нортон распахнул дверь и огляделся вокруг, в поисках того, кто доставил это послание.

Очень коротенькая фигурка бежала по другой стороны улицы. Он выскочил из дома прямо в пижаме.

— Эй ты! А ну вернись!

Бегущая фигурка остановилась, обернулась и посмотрела на него.

Нортон застыл посреди улицы. Он даже не заметил грузовик, который его сбил.

После этого все на свете были добры к Куклам-Тыквоголовкам.

(в соавторстве с Джоном Грегори Бетанкуром)

Кости не сгорели. Что, по мнению Блейка, было просто замечательно. Остальное стало вполне очевидным, пока он стоял в траншее раскопа, под опаляющим солнечным светом, окружённый доказательствами немалой жестокости Бронзового века. Эта сцена вспыхнула в воображении: бородатые, чумазые солдаты в примитивных шлемах, в пламени вырисовываются бегущие фигуры, крики, по плитам храмового комплекса течёт кровь. Теперь остались лишь керамика, каменные стены с таинственными мозаиками и обугленные зёрнышки, но они достаточно ясно поведали свою историю археологу. Это не походило ни на что у Гомера.

И… скелеты.

По всей видимости, их было два, оба всё ещё частично засыпанные: белая округлость черепа, рёбра и то, что походило на разбитую лопатку. Наверное, один из греческих рабочих ударил её киркой. Нетронутая стратиграфия[61] показывала, что никто не касался этих костей уже четыре тысячи лет.

— Нравится, а, kirie[62] Блейк? — сказал по-гречески человек рядом, вырвав его из фантазий.

— Что? О да, Костас, — ответил он. — Это вы нашли?

— Нет, Маноли.

Блейк глянул на смуглолицего подростка, который, довольно ухмыляясь, стоял рядом с Костасом. Костас был отцом мальчика — жилистый человек, приблизительно пятидесяти лет, настолько опалённый и сморщенный жарким солнцем Крита, что его лицо походило на истёртый сапог, неспособный к какому-либо выражению. Всю свою жизнь он работал в полях, собирая оливки, виноград и нут, пока его не наняли на раскопки Ломмоса в качестве траншейного бригадира. Сейчас же он потрясающе широко улыбался.

— Да, мне это очень нравится, — сказал Блейк. — Я сам с этим поработаю.

Он опустился на колени и достал щётку, чтобы сметать грязь. Костас понял, что некоторое время здесь не понадобится и отошёл к другому краю траншеи. До Блейка доносилось ритмичное шуршание роющих лопат, когда работы возобновились, редкий стук брошенного в ведро керамического осколка или пауза, пока кусочек камня или черепицы изучался, а затем выкидывался из траншеи в груду отбракованного. Он слышал, о чём толковали между собой греки — что-то о костях и несчастьях? — но они говорили быстрее, чем с ним и ему не удавалось разобрать каждое слово этой беседы. Немного погодя, он полностью выкинул их из головы и остался наедине со своим открытием, которое выглядело — невероятно романтично — парой обнявшихся скелетов, что каким-то образом уцелели в огне, когда древние мародёры спалили весь комплекс до основания.

Блейк знал, что это попадёт в некоторые газеты. Это была значительная, даже таинственная, находка — то, что он много лет ожидал найти. Блейк хотел подпрыгнуть и триумфально возопить, но рабочие могли счесть это эксцентричным, а у него было своё представление о приличиях. Кроме того, Крит находился не так уж далеко от Северной Африки. Он перехватывал раскалённый ветер Сахары; а при пятидесяти градусах жары никто не подпрыгивал, не бегал и даже не вопил без крайней необходимости.

Внезапно ему на голову посыпался сор. По ведру с черепками, рядом с ним, забарабанили камешки.

— Нашёл что-то, старина?

Шипя и сквернословя себе под нос, Блейк выбрался назад, затем посмотрел вверх, прикрывая глаза ладонью от слепящего света. Различался только силуэт, но, конечно, он узнал этот голос.

— Да, Ларри, я нашёл что-то. — В ответе прорезались острые грани. Он старался сдерживаться.

Второй отступил от края траншеи. — О, извини.

Возможно, Ларри Паркер и был вундеркиндом, в тридцать два года одним из величайших живых экспертов по минойской керамике, но, к тому же, он был и колоссальным геморроем. Он отлично понимал, что нельзя стоять так близко к стене траншеи, как и то, что Блейку не нравилось, когда в сорок лет его называют стариной. Но в мирке Ларри Паркера существовал лишь один человек — сам Ларри. Другие люди это просто объекты для развлечения или инструменты карьеры. Прочие — стоят не больше грязи, чтобы о них беспокоиться.

Блейк знал, что Ларри не сожалеет. Он сдвинулся вперёд, наполовину закрыв находку своим телом.

— Ларри, веди себя хорошо. — услышал Блейк голос своей жены. — Это может оказаться перспективным. Что ты нашёл, дорогой? Помощь нужна?

Блейк снова взглянул вверх. Дженис тактично стояла поодаль, немного позади Ларри. — Да, не помешает. Мне нужно, чтобы кто-нибудь слетал за Питером. Я хочу, чтобы он снял это in situ[63].

— Действительно перспективное? — спросил Ларри, прикидываясь скучающим.

— Да, именно такое. Кости в хорошем состоянии. Может, немного подверглись эрозии, но ничего серьёзного, кроме расколотой лопатки. Подкинь мне пакет для костных осколков?

— Да, конечно, старина.

— Ларри, пожалуйста… — произнесла Дженис.

Ларри запнул пакет в траншею.

— Спасибо.

— Я схожу за Питером, — сказал Ларри.

Блейк вытащил фломастер и должным образом подписал пакет. Так, траншея 13А, уровень 22. Он мог сделать это даже во сне. Пока трудился, глянул ещё раз и увидел, что Ларри, почти невидимый против солнца, берёт Дженис за руку.

Он знал, что Ларри и не пытался скрыть то, что делал. В мире Ларри чужую жену можно было перехватить так же запросто, как любую другую обычную вещь, особенно, если она на семь лет моложе своего стареющего и дряхлеющего, слегка полысевшего мужа. Блейк понимал, что должен разгневаться. Но почему-то внутри была лишь далёкая боль и тоскливая пустота. И это — всё. Жара…

Он чуть не уронил первый осколок кости, когда поднимал его и тут же позабыл о Ларри и Дженис. Кость была холодной, скользкой, почти влажной. На миг он вернулся на пятнадцать лет назад, к шутке, которую сыграли с ним несколько аспирантов в Иллинойсе, когда они работали на индейском могильнике. Студенты вырезали изо льда целый скелет, пойдя на всю эту возню лишь затем, чтобы увидеть выражение его лица, когда драгоценная находка растаяла прямо у него в руках. Но здесь на Крите — при такой жаре — это было только параноидальной фантазией.

Блейк осторожно сжал кость между большим и указательным пальцами. Она не затрещала — значит, не истлела. Это обрадовало его. Не придётся покрывать скелеты ацетоном, прежде, чем перемещать их в лабораторию в деревне.

Но эта кость не просто отлично сохранилась. Она выглядела свежей, почти живой.

В этот день перерыв на обед сделали около половины первого. Рабочие ушли, чтобы перекусить отдельно, тогда как собственно члены экспедиции — Джон Блейк, фотограф Питер О'Мара, Ларри, Дженис и Джо Спатакис, греческий археолог, который помог им с разрешением на раскопки Ломмоса — уселись на маленьком, затенённом оливами, холме, наслаждаясь видом раскопок и ослепительной голубизной Средиземного моря. На камнях перед ними покоилась практически круглая среднеминойская виноградная давилка, довольно сносно служившая закусочным столиком. На ней были выложены сыр Фета, немецкий зельц, сосиски, консервированная ветчина, маслины, свежий хлеб с хрустящей корочкой и фрукты (местные фиги, дыни, апельсины и яблоки с рынка), а ещё открытая бутылка воды и пластиковые стаканчики. Все ели в стиле накладывай-себе-что-хочешь, поначалу мирно, Блейк старался не заговаривать о чём-либо с Ларри, Ларри ненадолго стал почти тактичен. Беседу начал Джо Спатакис.