Сара шла дальше, безостановочно, как заводная игрушка и, через некоторое время, она и вправду стала казаться каким-то хрупким механизмом. Теперь она не разговаривала, даже, когда я к ней обращался. Мне оставалось лишь следовать за ней.
Намного позже серп луны поднялся над небоскрёбами, затапливая парк кровавым светом, пока деревья не перестали быть просто деревьями, а камни и тропинки — просто камнями и тропинками, но неприкрытыми, символическими, почти карикатурными образами, будто мы вошли в картину Анри Руссо[87] и повсюду вокруг нас скрывались фантастические звери — среди карикатурных ветвей, папоротников и абсолютно чёрных стволов деревьев.
Бабочки прибывали тысячами, окружив нас облаком неярких оттенков, перекрашенные в красный невероятно яркой Луной.
Сара всё ещё что-то искала. Я не мог ей помочь. Я вообще не мог подобрать слов. Всё это было загадкой, дополнительные несколько часов, подаренные столь же таинственно, как и чудесно, которым предназначено перевернуть весь остаток моей жизни и, возможно, того, что будет после. Ничего больше. Не было никаких тайных слов, никаких заключительных, особенных прощаний, ничего из тех значительных вещей, которыми должен быть переполнен последний час с возлюбленной.
Ничего больше. Ни единого слова.
Под конец она пошатнулась и упала, и бабочки полностью облепили её корчащимся тёмным одеялом, но я согнал их и поднял её на руки. Она стала даже не скелетом, но чем-то изодранным, старой картонной хеллоуинской декорацией, какие валяются по улицам в середине ноября.
Тогда она слабо заговорила. Я не мог разобрать слов. Я долго слушал, прежде чем понял, что она повторяла слова старой песни, знакомой нам обоим.
— Ты раздобудь воды в пустыне,
Из камня бурого ты кровь пролей,
Девицу юную найди ты ныне,
И молока добудь ты из ее грудей[88].
Я тихо пропел в ответ: — Когда мы встретимся, родная? Когда увижу тебя вновь? — но мой голос оборвался и я не смог продолжать.
Бабочки уподобились волне, мерцающему потоку. Потом я увидел взирающих на нас из рисованных джунглей зверей — гривастых львов с пылающими глазами, чёрно-красную зебру и змею с человеческим лицом, обернувшуюся вокруг подножия холма. Теперь в небе было две луны, одна красная, другая белая, почти не светящаяся, цвета белой бумаги.
Я крепко держал Сару, всё время страшась, что сломаю её, что она рассыплется в моих руках на кусочки. Я чувствовал, что она всё равно распадается, уменьшается. Это было похоже на попытку нести песочную скульптуру.
Затем меня окутал плащ из бабочек, звук их крыльев у моих ушей струился непрерывным потоком, почти складывался в связную речь, почти в слова.
Мы прошли по холму мимо пустоглазой морды змеи. Я узнал это место. Мы стояли перед Иглой Клеопатры[89], древним обелиском, который египетский хедив прислал людям Нью-Йорка в девятнадцатом веке, в знак уважения. Она высилась, мерцая в двойном лунном свете, окружённая скамейками и маленькими плакатиками, объясняющими, что означают иероглифы. Мы уже бывали здесь раньше и не раз. Когда мы были моложе, это служило нам дежурной шуткой — составлять наши собственные переводы, что-нибудь поинтереснее, чем просто «Ра, сын Ра, Господин Верхнего и Нижнего Египта».
Я стряхнул бабочек с лица Сары, чтобы она увидела. Бережно повернул рукой её голову.
— Смотри. На самой верхушке. Там говорится ТУТ ЕЛ ТУТМОС. Там, пониже, священные усатые кубки «Я’тип» и «Ну’тип» уникальных «Фараонов Кокни». А те фигуры — «Кикеры Среднего Царства», древние предшественники «Рокеттсов» и…
Я пытался рассмеяться, но вместо этого зарыдал. Она никак не откликалась. Я ощущал, как Сара с каждым мгновением становится легче, уходит, пока бабочки каким-то образом лишают её материальности.
Тут не было никакого откровения, никакой необычайной потусторонней мудрости. Мы двое случайно встретились, случайно разлучились, случайно воссоединились вновь, хоть и ненадолго. Мы просто тянули, так долго, как могли, наслаждались, творили воспоминания, заполняя один за другим каждый безжалостный миг, пока у меня в руках не остался лишь её обнажённый череп. Белая кость мелькала под крыльями бабочек.
— Должно быть что-то ещё, — сказал я. — Нет. Это неправильно. Должно быть что-то ещё, кроме этого.
Череп засипел. Заскрипел зубами. Он стал выговаривать слоги, даже не слова, абсолютно чуждым голосом.
В это мгновение я ощутил истинный ужас, беспомощный кошмар, держа в руках нечто иное, что никогда не было Сарой — какого-то дьявола, явившегося из Ада именно в этом облике, чтобы мучить меня. Сара уже ушла и я ничего не сделал, ничего не сказал, сглупив в это самое последнее, критическое время, упущенное, упущенное, упущенное…
Сто миллионов бабочек покрыли меня, скамейки, обелиск, всё. А потом, на миг, движущиеся узоры крыльев образовали некое подобие её лица. Я снова увидел Сару и в последний раз услышал её голос.
— Достаточно. Ты был со мной. Спасибо.
— Нет, — сказал я. — Ещё…
Я потряс череп. С моих рук посыпался прах и лоскутья одежды. Бабочки роились, заполняя воздух, усаживаясь вновь.
Череп задвигался. Челюсть защёлкала вверх-вниз. Его голос походил на воронье карканье.
— О, бедный Йорик, — произнёс он и челюсть отпала, а прочее развалилось, как бумажно-тонкий воск.
Должно быть, я уснул. Меня разбудил звук детских голосов. На мгновение я перепугался, что меня заметят с черепом Сары, но мои руки были пустыми и чёрно-синими от переливчатой пыли с крылышек бабочек.
Позже я отправился повидаться с Фрэнком Роджерсом, который помог нашему общему другу Сэму Гилмору во время его собственных трудностей и странностей. У нас, переживших такие вещи, есть способ найти друг друга. Мы составляем сеть, делясь опытом и запоминая.
Так что я поведал ему всю историю, словно на исповеди и он сказал: — В конце это всё ещё была она, с шуткой про Йорика. Это был её способ откланяться. Тебе не кажется, что именно такое она и могла бы проделать?
До сих пор я сохранял самообладание при Фрэнке, но теперь просто сломался и он обнял меня, как мог бы родитель обнять рыдающего ребёнка.
— Просто шутка? Просто грёбаная шутка? Вот это всё?
— О, там было гораздо больше, но разве тебе не кажется приятной чертой — отойти на радостной ноте, с шуткой?
— Но у нас было так мало времени.
— И вы провели его очень хорошо.
Мне очень трудно понять это, но я попытаюсь, а он мне поможет и, возможно, в конце концов, я сумею.
Перевод: BertranD, 1 октября 2023 г.
